Она ушла.
Ушла, оставив его одного, сломленного, убитого своей любовью и горем.
Жизнь оставила много боли в его душе, он ведь был уже не молод. Смерть забирала его родных, самых близких друзей, слава оставила его, лишь подразнив своим обманчивым блеском. Все, к чему он стремился, все, ради чего вставал по утрам, все осталось в прошлом, где-то за чертой его светлых и честолюбивых мечтаний. К сорока годам он остался почти ни с чем, без состояния, без известного имени, с одним лишь талантом, которым он зарабатывал на хлеб, но все это казалось такой мелочью по сравнению с тем ужасающим чувством, которое рвало его кровоточащее сердце на куски. От такого умирают, но синьор Флорио, вопреки всему, продолжал жить.
Какая досада.
Он даже не мог спокойно умереть. Сил еще было достаточно, по крайней мере, на то, чтобы ближайшую неделю методично добивать себя дешевым алкоголем, безобразно скорчившись в рыданиях. Он не мог решиться распорядиться своей смертью - раньше дорожил своими умениями и талантами, жил одной любовью к Анне, стремлением обучить ее, научить всему, что подарила ему музыка за всю его жизнь. Но теперь все было кончено, ему не для кого было стараться. И все же он боялся смерти, хотя она и сулила ему избавление от этой чудовищной боли.
Но что ждало его по ту сторону? Уж, верно, ничего хорошего. Единственным светом, за который он так цеплялся, была Анна. Светлая, милая, добрая Аннушка, которая верила, что смерти нет. Что Господь умер за всех людей, искупил их грехи на кресте, и что уверовавших ждет жизнь вечная. В это верила Анна и часто пыталась утешить своего мрачного учителя этими рассказами. Милое, невинное дитя. Она была так уверена, что это поможет ему. Но Альберто не считал себя ни праведником, ни даже хорошим человеком, ему только хотелось слушать ее голос, верить ее словам и представлять, что счастье для него возможно, и даже счастье быть подле нее.
Альберто снова чувствовал себя ребенком, ему хотелось, чтобы его обняли, погладили, сказали хотя бы одно ласковое слово. Но он был один, один навсегда. Родители его были мертвы, братья и сестры тоже. Он был в чужой стране, вдали от всего родного и знакомого. Ничего и никого у него больше не было.
На негнущихся ногах, сжимая в тонких костлявых пальцах бархатную коробочку, ту самую, в которой он столь глупо и опрометчиво преподнес Анне изящное золотое колечко полчаса назад (а может час? Два?), Флорио двинулся в скромно обставленную гостиную, где стоял инструмент, за которым он аккомпанировал Анне во время их уроков пения.
Бабочка душила его, и он с яростью сорвал ее со своей шеи и бросил куда-то в сторону диванчика, на который Анна обычно опускалась после урока, чтобы выпить чаю со своим учителем. Все в этой треклятой комнате, во всей его квартире напоминало о ней.
Теперь здесь было пусто и холодно, не так, как раньше, когда он знал, что Анна вернется на следующий день на урок, а по-настоящему. Пусто, тихо и сыро навсегда. И от этого щемящего чувства одиночества, пришел новый поток душераздирающих слез. Флорио повалился на кровать, содрогаясь в рыданиях, прижимая к сердцу коробочку со злополучным кольцом.
Зачем он только решился делать ей предложение? Как посмел? Неужели наивно полагал, что юная, красивая девушка с большими перспективами в жизни, согласится на брак с ним? Неужели думал, что по доброте душевной, она не откажет ему, сжалится над ним? Конечно нет, синьор Флорио не был настолько наивен. Он мог бы, конечно, и дальше довольствоваться ежедневными уроками музыки, совместным чаем и редкими прогулками. На безрассудный поступок его толкнула банальная, низкая ревность.
Ревность эта не возникла на пустом месте, она родилась намедни, после обыкновенного урока, когда последняя высокая нота, чистая и звенящая, как хрустальный колокольчик, растаяла в полумраке его неуютной гостиной. Анна опустила изящные руки, которыми сама себе дирижировала и обернулась к учителю, вся сияя от усилия и восторга. Ее голубые глаза, казалось, вобрали в себя весь свет уходящего дня.
- Ну как, Маэстро? - выдохнула она, приблизившись.
Альберто еще не поднялся из за инструмента и сидел, откинувшись на стуле, его невероятно длинные и худые пальцы замерли на клавишах.
- Сносно, - произнес он наконец, и голос его, низкий и глуховатый, разрушил то светлое сияние, которое распространяла вокруг себя Анна своей улыбкой, своим настроением и нежностью. - У вас опять прихватывает дыхание и заваливаются низы. Придется вернуться к этим проблемам позже. Прошу вас помнить о том, что это вы должны управлять голосом, а не он вами.
Анна лишь кротко улыбнулась. Она так привыкла к его строгости и требовательности, что эти его слова ничуть не испортили ее радостного настроения. Она поправила рукой легкую струящуюся ткань своего платья.
- Постараюсь, маэстро. Спасибо, что работаете со мной, - ее голос был искренним, лишенным и тени лести.
Он молча кивнул, отводя взгляд к запылившейся паутине на газовом рожке.
Анна, тем временем, стала аккуратно складывать ноты в свою сумочку.
- Знаете, я сегодня, к сожалению, не смогу задержаться на чай, - защебетала она, поворачиваясь к нему. - Мне нужно спешить. У нас сегодня вечером гости. К папеньке приезжают его старые друзья из Нижнего, и их сын, Сашенька. Мы с ним практически выросли вместе! Он теперь в университете, такой взрослый, умный… Папенька очень гордится им.
Она говорила легко и непринужденно, не замечая, как с каждым ее словом лицо ее учителя становилось все более каменным. Он медленно поднялся во весь свой немалый рост, отбрасывая на стену длинную, зловещую тень. Его черные, с проседью у висков волосы, зачесанные назад, делали его бледное лицо еще более аскетичным.
- Как мило, - произнес он, и слова его повисли в воздухе, холодные и острые, как осколки льда. - Детские забавы. Воспоминания. Прелестно.
- О, это не забавы! - горячо воскликнула Анна, не уловив яда в его тоне. - Сашенька теперь серьезный молодой человек.
- Не сомневаюсь, - перебил он ее и отошел к окну, встав спиной к ней, глядя на темнеющие улицы Петербурга, где зажигались первые газовые фонари. - Вам, конечно, виднее, как проводить время. Только не утомляйте связки светской болтовней. Завтра у нас разбор партии Джильды. Потребуется вся ваша… нежность.
Он произнес последнее слово таким ледяным, почти издевательским тоном, что Анна на мгновение смутилась. Но, будучи девушкой сердечной и лишенной подозрительности, она решила, что это просто его обычная, странная манера изъясняться. Ведь он иностранец как никак, ему свойственно путать интонации.
Этот вечер, этот разговор подтолкнули Альберто к бездумным действиям. Он не подбирал момента, не пытался подготовить Анну хотя бы каким-нибудь самым плохоньким намеком. Он просто купил кольцо и, когда девушка пришла к нему на следующий день заниматься, бросился к ней в ноги с его отчаянным предложением.
Он не чувствовал себя униженным, потому что любил ее. Любил отчаянно и страстно, как только может любить на земле существо, способное чувствовать. Поэтому ее отказ, который не прозвучал, но был ясен как день, поскольку Анна просто убежала, казался концом всего. Не будет больше ни ее голоса, ни ее доброго участия, ни светлых, нежных мыслей.
Воображение, словно желая причинить ему еще большую боль, раз за разом подсовывало еще свежее воспоминание ее побега. Вот ее испуганный взгляд, растерянный вздох. Он и опомниться не успел, как за Анной захлопнулась входная дверь.
Слезы и горечь, нервное потрясение очень скоро сморили Альберто, и он уснул, обнимая диванную подушку, представляя что эта подушка - это его Анна, его светлый чистый ангел, и что она осталась с ним. Ему снилось, как она отвечает ему согласием, лучезарной улыбкой, как целует его в щеку, и сердце его заходилось в бешеном ритме даже во сне. Еще ему снился этот мерзкий Саша, по-собственнически обнимающий его фею, целующий ее локоны, и тогда Альберто плакал, не в силах помешать видению.
Под утро Флорио стали мерещиться какие-то звуки, отблески света, но он не стал проверять. Мало ли что. Если это служанка, увидит, что ему не до нее с ее причитаниями, и уйдет.
Он снова провалился в сон, но на этот раз без сновидений. Только в какой-то миг ему начало чудиться, будто он чувствует теплые прикосновения, как будто что-то трогает его волосы.
Сквозь забытье он услышал ее голос:
- Маэстро, дорогой…
Голос не плакал, не кричал, он был нежен и ласков. Может, настал его смертный час? Может за ним пришел ангел смерти?
- Синьор Флорио, дорогой, проснитесь… - повторил голос, и на этот раз Альберто почувствовал на себе руки - ее руки.
С трудом он разлепил заплаканные опухшие глаза, зажженный в комнате газовый свет неприятно по ним резанул.
- Вы живы, слава Богу! - раздалось сбоку, и прежде, чем мужчина успел обернуться и сфокусировать взгляд, что-то горячее налетело на него и снова опрокинуло на диван.
Анна… Мираж или явь? Сон или реальность? Правда или вымысел его воспаленного воображения? Она не могла быть выдумкой, не могла быть порождением измученного сознания, она была настоящей, живой и теплой. И она пришла к нему.
- Анна… - обессилено выдал он, чувствуя, как выжигающие душу слезы, снова застилают глаза.
- Это я… - смущенно отозвалась она, и, наконец, ее лицо появилось в поле его зрения.
Ее веки, окруженные синевой - след усталости, - были чисты, как перламутр, их окраска сообщала блеск ее глазам. Лоб казался прозрачным, а в светлых голубых глазах, чистых, как у ребенка, угадывались все ее чувства.
Анна была прекрасна, и это единственное, о чем мог думать Флорио. Его сердце изнывало от боли и тоски, но он не мог зажмуриться и перестать наслаждаться прекрасным видением. Самая страшная пытка.
Белое муслиновое платье, вышитое синими цветами, в котором она была на уроке вчера, заостренный мысом корсаж без пояса, казалось Анна вообще не уходила и не было этой проклятой, полной страданий ночи.
- Аня… - Флорио жалобно застонал, закрывая лицо скрюченными пальцами. - Зачем вы здесь? Вернулись, чтобы добить меня своим отказом?
Он оттолкнул девушку от себя, и попытался отползти на другой конец дивана, чтобы спрятать свои слезы. Не нужно было Анне видеть их.
- Нет, я вернулась к вам, - взволнованно пролепетала девушка, пересаживаясь ближе к нему.
Флорио густо покраснел, тело его пробила мелкая дрожь, и он резко сел, хватая Анну за руки.
- Зачем?! Анна… Зачем вы мучаете меня? Уходите! Уходите к своему другу детства. Будьте же милосердны к своему учителю…
Он разрыдался, упав к ней на колени. В руках он сжимал край ее платья, прикладывал его к тонким бледным губам и шептал слова любви, нежные и горячие, как его сердце.
- Синьор…
Анна хотела отнять его от колен, но он не желал подниматься, поэтому она сама наклонилась к нему и поцеловала в макушку. Ее правая ладонь стала поглаживать мужчину по худой спине, позвонки которой выступали даже через плотную ткань пиджака.
- Послушайте, я понимаю… - Анна неожиданно сама всхлипнула. - Я понимаю, как это выглядит в ваших глазах, мой дорогой Маэстро: я ушла, оставив вас здесь совсем одного… Я испугалась и растерялась. Это не оправдание, но…
Ее рука замерла, и Альберто почувствовал, что она и сама дрожит. Несколько горячих слезинок сорвались с ее ресниц и упали на его ледяную кожу.
Он ненавидел ее слезы, ее всхлипы и дрожащий голос, это причиняло ему большую боль - она страдала, и он никак не мог ей помочь.
- Зачем вы вернулись? - спросил он строгим голосом, голосом учителя, а не влюбленного мужчины. - Вы ведь не любите меня. Зачем вы здесь?
- Это не так… - заплакала она, прижимая к глазам носовой платок.
Он схватил ее за руки, потянул на себя, желая потребовать объяснений, хоть какого-то ответа, но Анна опередила его.
- Я люблю вас, давно люблю, но никогда не смела надеяться, что такой человек как вы может обратить на меня внимание. Поэтому вчера я была сражена вашим непонятным порывом, вы никогда не проявляли ни тени нежности, и вдруг… О, сеньор Флорио, - она подалась вперед и прижалась к его костлявой груди, где так бешено билось сердце, - я умоляю вас, простите меня, простите…
Ее слезы орошали его шею, стекали за воротник, а Альберто прижимал к себе ее хрупкую фигурку, целовал локоны волос и жмурил слезящиеся глаза.
- Я люблю вас с той самой минуты, когда вы впервые переступили порог этой гостиной. Никогда в моей жизни не было такого света и счастья до вас. Вы одна моя отрада, - заговорил он, снедаемый целой бурей нахлынувших чувств. - Я никогда не надеялся на ваше ответное чувство ко мне, довольствовался нашими уроками, беседами за чаем. Мне слепо казалось, так будет всегда. Но когда вы сообщили о друге детства, я вдруг осознал, что вас могут забрать у меня.
Анна горько улыбнулась, сложив теперь все его странные слова, интонации в единую картину.
- Друг детства всего лишь друг, практически брат, - сказала она, доверчиво прижимаясь к учителю.
- Сердце, охваченное ревностью, не может понять этого, - прошептал он в ее волосы, совсем рядом с ухом. - Кто я, а кто он. Ваш батюшка никогда не согласится выдать вас за меня.
Анна на мгновение отпрянула от него, чтобы заглянуть в его глаза с удивлением.
- Папенька? Отчего ему не согласиться, он ведь так добр к вам. Ведь это он вчера, увидев мои слезы, расспросил меня и помог мне окончательно понять мои чувства к вам. Мой добрый папенька так любит меня, конечно же он согласится.
Каждое слово, слетающее с ее губ, было для Флорио музыкой, самой прекрасной музыкой на свете. Еще несколько часов назад он не знал куда деть себя, чтобы избавиться от страшной сердечной муки, и вот теперь Анна своей лаской, своим ответным чувством залечивала его рану, и это было так мучительно прекрасно.
Огладив ее раскрасневшуюся щеку, он коснулся ее губ своими, вовлекая в головокружительный поцелуй. Не робкий и неумелый, а в настоящий, страстный, призванный с самых небес, чтобы показать Анне как сильна его любовь к ней, чтобы навеки запечатлеть единение их душ.
- Моя, только моя… - прошептал он, покрывая поцелуями ее щеки. - Вы не будете против, если я прямо сейчас навещу вашего батюшку?
Он отстранился и взял ее ладони в свои.
- Не против, - улыбаясь, сквозь навернувшиеся слезы отозвалась Анна.
Лицо ее раскраснелось после поцелуя, от слез, от чувств, с которыми она не умела и не хотела справиться.
- Анна, - сказал Флорио, сжав ее руки, - я думал… Думал, что умру от тоски, как жалкий пес. Но теперь, когда вы здесь, когда пообещали мне все это счастье, я чувствую, что проживу еще очень долго. Я никогда не чувствовал такого желания жить, как теперь.
Вместо ответа, она снова поцеловала его.
И впервые за долгие годы его собственная душа, всегда такая мятежная и одинокая, обрела, наконец, тишину и покой.