Копенгаген, ранняя весна 1943 года.
Город встретил меня не пронзительным берлинским холодом и страхом, а промозглой сыростью, серостью и тихой, затаённой враждебностью. Датская столица жила под немецким сапогом, но здесь оккупация носила более… мягкий, что ли, характер. На улицах было меньше мундиров, люди казались не такими загнанными, как в Берлине, но напряжение висело в воздухе, как туман над Эресунном. Чувствовалось, что под внешним спокойствием зреет сопротивление, а глаза Гестапо и их местных пособников следят так же неотступно, как и в сердце Рейха.
Я жил под именем Ларса Хансена, скромного шведского коммерсанта, приехавшего наладить торговые связи (легенда, слепленная на скорую руку датскими подпольщиками, передавшими мой пакет). Комната в дешёвом пансионе недалеко от порта Нюхавн была унылой, но относительно безопасной. Главное – она давала мне временное убежище и возможность ждать. Ждать инструкций от Центра.
После ада в берлинском экспрессе и гибели Лило я чувствовал себя опустошённым. Работа была выполнена, ценнейшие данные по «Фаусту» ушли по назначению. Но победа омрачалась горечью потери и осознанием собственной уязвимости. Один неверный шаг – и я бы лежал там же, в вагоне, или в безымянной могиле у железнодорожной насыпи. А Лило… Её последние слова, её взгляд – всё это преследовало меня, накладываясь на давнюю тоску по жене, по дому, по нормальной жизни, которой у меня давно не было.
Дни тянулись медленно, как патока. Ожидание – самое мучительное оружие в арсенале нашего ремесла, оно выматывает нервы похлеще перестрелки. Я слонялся по улицам старого Копенгагена, изучая его закоулки, каналы, мосты. Запоминал маршруты, потенциальные места для ухода от слежки, узкие проходы между домами. Город, несмотря на оккупацию, был красив своей северной, сдержанной красотой, но я смотрел на него не глазами туриста, а взглядом затравленного волка, ищущего лазейку в изгороди.
Иногда я заходил в небольшие кафе, где пил отвратительный эрзац-кофе (право слово, американцы со своим «чертовски отвратительным кофе» даже не представляют, какое пойло могут производить европейцы в условиях войны!) и читал местные газеты. Датская пресса была под жёсткой немецкой цензурой, но между строк официозных сводок о победах Рейха (в которые уже никто не верил) и объявлений о новых ограничениях иногда можно было прочесть что-то ещё. Чувствовался дух Сопротивления – Modstandsbevægelsen, как его здесь называли. Глухой ропот, саботаж, дерзкие акции – об этом не писали в газетах, но слухи ползли по городу, как ряска по каналам Нюхавна.
Моя задача была – ждать. Просто ждать сигнала, указаний. Центр не торопился. Возможно, канал связи был нарушен, или они сами не знали, что со мной делать дальше. После провала операции с «дипкурьером» в поезде и засветки легенды Карла Линдберга я стал токсичным активом. Нужна была новая легенда, новые документы, новая задача. А пока – сидеть тихо, не высовываться, слиться с серым фоном оккупированного города. И стараться не сойти с ума от бездействия и тяжёлых мыслей.
Однажды, в такой же серый, промозглый день, когда ветер с моря пробирал до костей, я оказался на набережной Лангелиние. Место известное – именно здесь сидит на камне знаменитая Русалочка, символ города, печально глядящая в мутные воды пролива Эресунн. Место довольно людное, даже в войну сюда приходили подышать морским воздухом и посмотреть на корабли в гавани. Я нашёл свободную скамью и присел, наблюдая за чайками и редкими судами, покачивающимися на волнах.
Неожиданно моё внимание привлекла группа людей, двигавшихся по набережной со стороны порта. Несколько немецких солдат конвоировали небольшую колонну пленных – судя по форме, британских лётчиков или моряков. Их вели, видимо, на допрос или к месту временного содержания. Зрелище, к сожалению, ставшее привычным для оккупированной Европы. Пленные шли понуро, глядя себе под ноги, но один из них резко выделялся.
Это был офицер, высокий, широкоплечий, с коротко стриженными тёмными волосами и удивительно прямой, гордой осанкой, несмотря на потрёпанную форму и ситуацию. Ему было лет сорок, может, чуть больше, но двигался он с какой-то неуловимой кошачьей грацией, и во взгляде его серых, пронзительных глаз сквозила несломленная воля и… что-то ещё. Какая-то глубинная, почти первобытная сила, плохо уживающаяся с офицерским кителем Королевских ВВС. Он не смотрел по сторонам, но я был уверен – он видит и оценивает всё вокруг. Что-то в нём зацепило меня, заставило внимательнее присмотреться.
Именно в тот момент, когда колонна проходила мимо моей скамьи, один из конвоиров, видимо, решив продемонстрировать свою власть, грубо толкнул этого офицера в спину. Тот споткнулся, но устоял на ногах, бросив на солдата короткий, испепеляющий взгляд, от которого тот невольно поёжился. При этом из расстёгнутого кармана офицерского кителя что-то выпало и со звяканьем ударилось о брусчатку набережной. Маленький серебристый предмет блеснул в тусклом свете дня.
Ни пленный, ни конвоиры не обратили на это внимания – то ли не заметили, то ли просто было не до того. Но я заметил. Это случилось прямо передо мной. Подчиняясь мгновенному, почти рефлекторному импульсу – инстинкту разведчика не упускать ни одной детали, ни одной возможности, – я наклонился, словно поправляя шнурок на ботинке, и быстро подобрал упавший предмет. Моя рука скрыла его в кармане пальто прежде, чем кто-либо успел что-то понять.
Колонна пленных прошла дальше, скрывшись за поворотом. Набережная снова опустела, остались только я, ветер, чайки и печальная Русалочка. Я сунул руку в карман. Пальцы нащупали холодный металл. Портсигар. Дорогой, изящной работы, явно не казённая вещь.
Я не стал открывать портсигар на улице. Лишние свидетели ни к чему. Быстрым шагом я направился обратно в сторону Нюхавна, в свою убогую каморку под крышей. Только там, заперев дверь на хлипкий засов, я достал свою находку и внимательно рассмотрел её при свете тусклой лампочки.
Серебряный портсигар, английская работа, отличного качества. На крышке был выгравирован затейливый герб: рука, сжимающая обнажённый меч, щит с какими-то геральдическими символами, и всё это в обрамлении ветвей. Вверху – фигурка нашлемника, кажется, обезьяна, сидящая на ветке. А под гербом чётко виднелись инициалы, сплетённые в вензель: J. C., G.
Инициалы и герб… Особенно эта обезьяна. Где-то я это уже видел или читал. Память услужливо подбросила картинку – обложку потрёпанного американского pulp-журнала с человеком в набедренной повязке, прыгающим по лианам. Тарзан. Лорд Грейсток. Кажется, у него в книгах упоминался какой-то герб с обезьяной… И имя – Джон Клейтон, лорд Грейсток. J. C., G. Совпадение?
Я хмыкнул. Тарзан, повелитель обезьян, в форме офицера Королевских ВВС, разгуливает по оккупированному Копенгагену в 1943 году? Звучит как сюжет для дешёвого романа, а не как реальность. В книгах Берроуза этот самый лорд Грейсток родился где-то в конце восьмидесятых годов девятнадцатого века. Сейчас ему должно быть далеко за пятьдесят, если не под шестьдесят. Старик. А тот офицер на пристани был мужчиной в полном расцвете сил, моложе меня самого, пожалуй.
Скорее всего, это просто поразительное совпадение. Мало ли в Англии Грейстоков? Возможно, какой-нибудь племянник, внучатый племянник или просто однофамилец того самого, вымышленного лорда. А герб… ну, может, автор романа использовал реальный герб какого-то существующего рода Грейстоков для большей достоверности? Всё может быть. Мир полон странных совпадений, особенно когда ты устал, нервы на пределе, а в голове каша из обрывков прошлого, настоящего и книжных сюжетов.
И всё же… эта цепкость во взгляде, эта скрытая звериная грация… Нет, ерунда. Просто уставший мозг ищет знакомые образы там, где их нет. Я достал из портсигара английскую сигарету (роскошь по нынешним временам!), закурил. Дым немного прояснил мысли.
Итак, что делать с этой находкой? Возвращать её тому загадочному британцу не представлялось возможным – где его теперь искать? Да и зачем? Оставить себе? Портсигар дорогой, но использовать его – значит, привлекать ненужное внимание. Лучше спрятать его понадежнее. Может, когда-нибудь он и пригодится. Или станет просто сувениром из Копенгагена, напоминанием о странной встрече на пристани.
Я открыл ящик старого комода, стоявшего в углу комнаты, и сунул портсигар под стопку потрёпанного белья. Подальше от чужих глаз. Сейчас у меня были дела поважнее, чем разгадывать загадки фамильных гербов британских аристократов. Главное – ждать. Ждать инструкций от Центра. Сигнал должен был прийти со дня на день – либо через тайник, либо через связного из датского Сопротивления. А до тех пор – тишина, осторожность и терпение. Копенгагенская мозаика только начинала складываться, и где-то в её причудливом узоре должна была появиться и моя следующая задача. А портсигар с обезьяной на гербе… пусть пока полежит. Время покажет, был ли он случайной находкой или ключом к чему-то большему.