Наверное, это возраст. Или гормоны. А может, одно вытекло из другого — не суть. Главное, я проснулась с мыслью, что пора менять свою жизнь.
Не скажу, что это было озарение. Просто утро. Серое окно, дождь за стеклом, мокрый город. Обычно в такие моменты я тянулась за телефоном — пролистать соцсети, посмотреть сторис, зависнуть в пустоте чужих жизней. Но в тот день что-то пошло не по привычке.
Я встала. Не лежала, как обычно, не ворочалась под одеялом, а именно встала. И пошла на кухню. Делать… правильный завтрак.
Правильный завтрак. Слова сами по себе звучали как-то инородно, чуждо. Фантастика. Я, которая годами начинала день с сигареты и кофе, вдруг стою у плиты — как в полусне, на ватных ногах — ставлю чайник, достаю яйца, овсянку, режу какие-то овощи…
Я даже мельком взглянула на себя в зеркало, висевшее рядом у шкафа — и вздрогнула. Уставшая, всклокоченная, с растрёпанными волосами, в ночнушке, из которой вывалилась одна грудь. Жир — противный, мягкий, вязкий — свисал с живота и боков, точно намекая: «Не верь себе. Ты всё та же».
Что со мной произошло? Мне ведь всего двадцать семь. Но казалось, будто я проснулась не утром, а после долгих лет забвения. И впервые — действительно проснулась.
— Аня! Что с тобой?! — вырвалось у меня вслух. Голос дрогнул, стал резким, почти срывающимся на крик. Я сама удивилась, как будто говорила не с собой, а с кем-то посторонним — чужой, раздражённой женщиной, которая вдруг проснулась во мне.
Или мне только показалось? Хотя нет… всё было именно так. Я сорвалась. Просто в какой-то момент внутренний надрыв прорвался наружу. Пора было что-то менять. Точнее — менять надо было давно. Просто раньше я это глушила. Уговаривала себя, что «всё нормально», что «так живут все», что «просто устала». А на самом деле… вся моя жизнь рассыпалась на куски. Цепь пятен, обрывков, случайных эпизодов, которые не складывались в картину.
Никакой системы. Никакой цели.
Только одно по-настоящему стабильное — квартира. Оставшаяся от бабушки, с пыльными занавесками и запахом старого линолеума. Я в ней обосновалась, как в старой дырявой лодке, которая вроде бы держится на воде, но никуда не плывёт. Работа — лёгкая. Я даже не сразу вспомнила, как называется моя должность. Что-то в логистике, «менеджер чего-то там». Дел много не было, ответственность тоже. Зарплата — чуть выше средней, но мне хватало.
Мне ведь особо ничего и не было нужно. Ни детей, ни мужа, ни даже друзей близких. Только серый фон телевизора, Wi-Fi, кофе в постель и тяжёлые продукты из ближайшего супермаркета, чтобы можно было не готовить три дня.
Интернет — был. Тепло — было. Калории — с избытком. Чего ещё надо?
И вот я сидела посреди этого всего — как будто в болоте. И не тонула, и не вылезала. Просто медленно втягивалась в вязкую трясину.
Жизнь шла. Не вперёд, не назад. А просто… шла. Словно кто-то на паузу поставил, и всё замерло.
И именно в этом, наверное, и была главная беда.
Калорийная еда. ЗОЖ. Дефицит. Поддержка. Об этом писали все и везде. Соцсети, телеграм-каналы, марафоны, нутрициологи, коучи, инфоцыгане — целая армия голосов вещала о том, как нужно жить, что есть, сколько шагов делать в день и как правильно любить себя.
Но всё это проходило мимо меня.
Слова скользили, как вода по стеклу. Я видела заголовки, мельком ловила картинки: идеальные тела, до и после, бесконечные лайки, слоганы вроде «начни с понедельника» — и тут же забывала. Ничего не задерживалось. Ни советы, ни эмоции.
Фоновый шум. Мусор.
Я жила мимо этого, будто через слой ваты. Не до того.
И всё же…
Что-то всё-таки осталось. Не мысль, не убеждение — скорее, обрывочный рефлекс. Я просто знала: это можно, а вот то — категорически нельзя.
Не потому что так решила сама, а потому что когда-то, где-то это сказала чья-то уверенная физиономия — с микрофоном, фильтром и правильным светом. И почему-то засело.
Как шрам от слова, которое уже не вспомнишь, но след остался.
И теперь я точно знала: то, что я готовлю — можно. А то, чем я обычно питалась — нельзя. Почти грех. Как будто каждое лишнее печенье — шаг назад, обратно, в липкую, тягучую обыденность, из которой я когда-то пообещала себе вытащить себя за волосы.
Яйца уже варились в небольшой кастрюльке. Крупу я просто залила кипятком прямо в миске и накрыла блюдцем — пусть распаривается. Всё выглядело правильно. Спокойно. Под контролем.
Я глубоко вдохнула и направилась в ванную — привести себя в порядок. Хоть немного. Хоть на поверхности. Хоть лицо умыть. Потому что в этот момент мне вдруг показалось: если я не начну менять хоть что-то — я исчезну.
Несмотря на всю свою бурную жизнь, вставала я рано. Привычка. Осталась со времён, когда жила с родителями, отец — бывший военный. Он не особо с няньками возился, растил меня как сына. Подъём в шесть, мокрое полотенце на лицо, зубная щётка как оружие — и полный набор армейских ритуалов: завтрак по часам, порядок в шкафу, постель натянута как на плацу. Я тогда злилась, но молчала. Привыкла.
И, наверное, именно поэтому, как только вырвалась из-под его опеки, дала себе отмашку. Понесло. Во все тяжкие, как в кино. Гулянки, случайные связи, никакого режима, никакой дисциплины. Я доказывала всем, но в первую очередь — ему: теперь я сама себе хозяин. Хотела свободы. Или мстила. Себе? Ему? Не знаю.
Найти, с кем потусить или с кем провести ночь, для меня никогда не было проблемой. Внимание находилось — кто-то цеплялся за внешность, кто-то за голос, кто-то просто потому, что я была рядом и не отталкивала. Но иногда я начинала сомневаться: а действительно ли всё это было обо мне?
Может быть те, с кем я проводила вечера, приходили сюда не ко мне, а из-за самой квартиры. Не из-за уюта. Не из-за какой-то особенной атмосферы. И уж точно — не потому, что я была особенно красива. Просто у меня была собственная жилплощадь в столице. А это, как ни крути, дорогого стоит. Если завести со мной отношения или хотя бы перекантоваться пару недель — можно спокойно сэкономить на съёме. Без лишних разговоров, без договоров, без залогов и расписок.
Им нравилось быть здесь. Даже если они сами себе в этом не признавались.
И всё же… списывать всё только на квартиру было бы несправедливо. Были и те, кто возвращался явно не из-за квадратных метров. Некоторые были старше, гораздо старше, и при этом смотрели именно на меня. Не на потолки, не на плитку, не на то, как расставлена мебель. Значит, дело было не только в жилье.
Хотя сомнение, однажды закравшись, больше не уходило.
Но я не жаловалась. Уверяла себя, что привлекаю. Что интересная. Что не такая, как все. Вот и и сейчас в ванной со щёткой во рту, я просто подняла голову и взглянула в зеркало. Мол, ну-ка, что там у нас. Может, получится ещё раз посмотреть на себя с интересом? Как на женщину. На тело. На лицо, в котором должно было остаться хоть что-то живое.
Попыталась сделать соблазнительный взгляд. Улыбка. Плечико. Щёчку вперёд, губы уточкой. Но получилось… не очень. Какая-то заигрывающая мина из дешёвого видео.
Я закатила глаза, собираясь посмеяться над собой, но вдруг ощутила что-то странное. Рот начал наполняться вязкой, густой белой пеной. Меня передёрнуло — я закашлялась и с трудом сплюнула остатки в раковину. На автомате включила воду и стала торопливо смывать пену — с губ, с подбородка, с пальцев.
Тёплая струя текла по коже, и мне становилось чуть легче.
Словно что-то мягкое, спокойное, будто невидимая ладонь, гладила меня по лицу, стараясь успокоить.
На кухне я долго сидела, почти без движения, поджав под себя ноги и уставившись в столешницу. Под ладонью — холодная, слегка липкая поверхность, на которой стояла тарелка с овсянкой. Она выглядела… ну, не то, чтобы отвратительно, но и приятного в этом было мало. Густая, вязкая масса, от которой пахло детским садом и чем-то распаренным.
Рядом лежали два вареных яйца. Спасение. Я знала: с ними будет легче. Оно добавит плотности, придаст смысл этой миске уныния.
Я взяла яйцо в руку, помяла его в ладони, разбивая скорлупу, и вдруг поймала себя на том, что смотрю на него почти с отчаянием.
— Что я вообще делаю? — прошептала я.
Губы едва шевелились. Широко раскрытыми глазами я смотрела в тарелку, как в пропасть. Вот это мне сейчас придётся есть. Не потому что хочется, а потому что «так надо». Потому что «правильно». Потому что кто-то, где-то сказал, что именно так начинается путь к новой жизни.
А мне хотелось кофе. Чёрного. Крепкого. Горького. И сигарету.
Но я заставила себя вдохнуть, взяла ложку и сунула её в кашу.
— Ешь, Аня. Ты же решила, да?
Засунув в себя первую ложку, я чуть не сорвалась — ком каши встал в горле, но я всё же проглотила.
— Боже… — выдохнула сквозь зубы, стирая с губ остатки вязкой массы.
Получилось что-то между кулинарным насилием и унижением, разложенным по тарелке.
Но я не остановилась. Стиснув зубы, сжав ложку до побелевших костяшек, я доела. С горем пополам, почти со слезами, запихала в себя всю эту миску: кашу, два яйца, немного воды — и смотрела, как будто сквозь туман, на пачку сигарет и банку кофе, стоящие в углу стола.
Они смотрели на меня в ответ. Без насмешки. Без осуждения. Просто… как старые друзья, от которых я вдруг решила отказаться.
С этого дня — никакого кофе. Ни сигарет. Никаких отговорок.
Наверное, это та часть моего характера, что осталась от отца. Если я что-то решала — значит, до конца. Без полумер. Без «ещё одну на прощание». В лоб, сразу и навсегда. Даже если будет больно.
А я знала, что будет. На работе — ломка по кофе. Тошнота, зевота, раздражение. Про сигареты я даже думать не хотела — там будет настоящий ад.
Каждая клетка будет просить. Выть. Но я сказала себе «нет».
А если сказала — значит, по-другому быть не может.