Прошло четыре дня. Четыре долгих, мучительных дня, в течение которых я, Каземир Чернослав, Наследник Трона Тьмы, Властелин Империи Вечной Ночи, вел отчаянную и позорную войну с куском холста, запечатлевшим вечно недовольную физиономию моей тети. Чтоб ее Тьма поглотила!
Портрет Леди Смерти, Морены Чернослав, висел на стене комнаты в общежитии. Он висел там вопреки всем законам логики, эстетики и, что важнее, вопреки моему категорическому желанию видеть его на свалке, в топке котла или, на худой конец, в измельченном виде на дне Бездны.
И это при том, что я честно, всеми силами, пытался несколько раз от него избавиться.
Моя первая атака была прямой и решительной. Дождавшись, когда Звенигородский отправится в библиотеку, а в коридоре воцарится тишина, я сорвал проклятый портрет со стены. Завернул его в грубую холщевину и с чувством глубокого удовлетворения вынес из общежития. Моей целью была свалка, расположенная в самом дальнем конце кампуса.
Я дошел до мусорных баков и с наслаждением сунул сверток в кучу воняющего хлама. Затем вернулся, предвкушая, как буду наслаждаться свободой от ледяного взгляда родственницы.
Каково же было мое изумление, когда, открыв дверь своей комнаты, я увидел портрет на прежнем месте. Он висел ровно там, где находился полчаса назад, будто его и не трогали вовсе.
Более того, на холсте не было ни малейшего пятнышка. А я, когда запихивал свернутую картину в мусорку, специально несколько раз ткнул ею в остатки гниющей еды, выброшенной кем-то из студентов.
Морена смотрела на меня с тем же ледяным, знающим выражением, будто говорила:"Милый племянник, ты и правда считал, что это так просто?"
– Ну ты и дрянь... – Протянул я, глядя тётушке в глаза. – Ладно... Хорошо... Мы пойдём другим путем.
Ярость, знакомая и родная, закипела во мне. Даже на расстоянии, находясь в Империи Вечной Ночи, Леди Смерть пытается показать, насколько она сильнее.
Раз простые методы не работают, придется прибегнуть к магии. Моя Тьма проявляла себя все активнее, требовала действий. Ей было скучно просто сидеть в сосуде. Вот и поэкспериментируем.
Вторую попытку я предпринял ночью. Дождался, пока Звенигородский уснет, взял треклятый портрет и отправился в душевую. По закону подлости Артём мог открыть глаза в крайне неподходящий момент, а нам такого не надо. Лишние волнения. Для смертного, конечно.
Я водрузил портрет на подоконник. В этот раз не стал вытаскивать его из рамы. Замер перед ним, сосредоточился, взывая к своей Тьме.
Затем приказал Силе не извергаться пламенем, а тихо, без лишнего шума, уничтожить холст, растворить его в небытии. Тьма пошевелилась внутри, послушная, но настороженная. Из моих пальцев повалил черный дымок, он потянулся к портрету, обволакивая его, сжимая в смертельных объятиях.
И тут все пошло куда-то не туда. Холст не почернел и не рассыпался в прах. Хотя должен был. Вместо этого краски на нем ожили. Холодные тона портрета стали более насыщенными, а взгляд Морены… Тьма ему в бок! Он стал исключительно довольным!
Мне показалось, что в уголках тетушкиных губ дрогнула едва заметная усмешка. Моя собственная Сила была поглощена портретом без малейшего усилия, словно капля воды, упавшая в океан. Более того, я почувствовал, как из картины потянулась ответная, леденящая волна Тьмы. Она была тоньше и коварнее моей, пахла морозом, прахом и пустотой.
– О-о-о-о-о... – Я сделал шаг к картине и уставился Морене в глаза, – Ты предупреждаешь меня, тетя. Угрожаешь, можно сказать. Даешь понять, что все действия бесполезны.
– Эй, Оболенский, ты чего? Совсем ку-ку?
Я резко обернулся. В дверях стоял какой-то второкурсник. Он появился слишком тихо, я его даже не заметил. Настолько был увлечён портретом. К счастью, смертный застал лишь финальный аккорд – мои претензии, высказанные вслух.
Теперь он смотрел на меня испуганным взглядом и точно был уверен, что Оболенский сошел с ума. По ночам ходит в душевую с портретом странной красавицы, чтоб говорить с ним.
– И чего вам не спится... – Буркнул я. Потом схватил портрет под мышку и, решительно чеканя шаг, вышел из душевой.
Третий, финальный удар был самым серьёзным. В бешенстве я схватил перочинный ножик, валявшийся на столе у Звенигородского. Если магия бессильна, пусть сработает примитивное насилие. Затем нанес несколько яростных ударов по холсту, пытаясь разрезать его, изуродовать это надменное лицо.
Результат оказался плачевным. Лезвие скользило по поверхности, не оставляя ни царапины, будто я пытался резать алмаз стекляшкой. А вот от перочинного ножа осталась лишь погнутая железяка, которую пришлось выбросить, пока Артем не хатился пропажи.
Я предпринял еще несколько попыток, каждая нелепее предыдущей. Например, пытался спустить портрет в унитаз.
Ну ладно... В данном случае я понимал, что ничего не выйдет, не идиот. Мне просто нравился сам процесс. Макать физиономию Леди Смерть в отхожее место смертных....Мммм... Это было очень приятно.
Затем пробовал выбросить картину в окно — на следующее утро она снова висела на стене. Правда, тут тоже удалось немного порадовать себя. Я швырнул портрет прямо в грязь лицом. Когда картина вернулась на свое место, физиономия Леди Смерть показалась мне разъярённой.
Я даже, скрепя сердце, попробовал завесить его простыней. Просто закрыть и все. Прямо среди ночи простыня загорелась. Сама. Мы со Звенигородским сначала почти час тушили пламя, которое не желало гаснуть, а потом до утра проветривали комнату.
В итоге Артем, наблюдавший за моим маниакальным противостоянием с "готичной дамой", перестал посмеиваться и начал проявлять признаки беспокойства.
— Оболенский, да отстань ты от картины! — сказал он на четвертый день, наблюдая, как я в очередной раз тщетно пытаюсь оторвать раму от стены, упираясь ногами в пол. Сегодня портрет просто приклеился к стене намертво. Всегда знал, что у тетушки богатая фантазия. — Глядя на тебя, начал вспоминать свою бабулю. У нее тоже был портрет деда, так она с ним дралась, когда злилась. Говорила, старый кобель, чтоб ты сдох. А он, как бы, на тот момент был мертв лет пять уже. Без обид, но ты превратился в форменного психа с этой картиной. Может просто стоит забить? Пускай висит.
Я чуть не придушил Звенигородского на месте. Смириться? С тем, что за мной наблюдает одна из самых коварных и могущественных Чернославов, чей титул "Леди Смерть" отнюдь не является поэтическим преувеличением?
Каждая минута, проведенная в одной комнате с портретом выводила меня из себя. Я чувствовал взгляд Морены даже спиной. Он нарушал мой сон, отравлял пищу, сводил на нет все попытки адаптироваться в этом мире.
Единственное, что радовало, тетушка не проявляла активности. Похоже, она и правда каким-то образом использовала Оболенских, чтоб подобраться ко мне и наблюдать. Другой вопрос – откуда ей известно о сосуде?
Я попытался снова выйти на связь с Морфеусом, чтоб выяснить это. Однако, Лорд Снов пинком выпихнул меня из своего царства, добавив на последок:
– Хватит шляться сюда! Ты оставляешь следы в эфире! Палишь все контору! Хочешь сдать нас обоих?
– Морена знает, кто я...
– Исключено! – рявкнул Морфеус, а потом буквально захлопнул перед моим носом дверь мира сновидений.
В общем, с этим портретом выходила какая-то непонятная ерунда. Я даже снизошел до звонка Анне Оболенской. Хотел выяснить детали появления картины. Однако "матушка" как заведенная твердила ту же версию, что озвучил "отец". Мол, случайно нашли на чердаке. Ну да, ну да...
А еще из-за треклятого холста сорвалась наша планируемая вылазка в город. Та, которую мы задумали в день появления Оболенских.
Я был в дурном расположении духа. Единственное, о чем мог думать – как найти способ, который поможет стереть тетушку Морену в порошок.
Мои друзья отнеслись к этому с пониманием. А Строганов даже обрадовался. Очень уже ему не хотелось нарушать Устав.
Смертные думали, будто я просто в стрессе после визита родителей. Звенигородский, конечно же, им все рассказал. Заявил, что мы – банда и у нас не должно быть тайн друг от друга.
Никита в порыве сочувствия принес мне успокоительный чай, от которого подозрительно пахло болотной тиной. Я поостерёгся даже спрашивать, из чего он его заваривал. Не то, чтоб пить.
Единственное, что оставалось неизменным, мы с Никитой продолжали продавать "Элексир Строганова", который пользовался все бо́льшим и бо́льшим спросом.
К субботе, последнему учебному дню недели, моя ярость достигла такой концентрации, что Тьма внутри начала поскуливать от нетерпения, требуя выхода. Единственным светлым пятном стало то, что я все же дал согласие на поход в город в воскресенье.
Мысль о том, чтобы провести выходной в четырех стенах под пристальным взглядом Леди Смерть, была невыносима. Мне срочно требовалось сменить обстановку, напиться до беспамятства (насколько это позволит тело Сергея) и, возможно, кого-нибудь покалечить для душевного равновесия. Банальная, человеческая драка! Что может быть лучше?
Однако, даже это светлое пятно практически сразу было омрачено.
– Баратов внес нас в черный список! – Шипела Трубецкая, вилкой тыкая в отбивную с таким остервенением, будто хотела ее убить. Наша компания сидела в столовой, пытаясь поужинать, – Представляете? Все мы невыездные. Ну, то есть не выходные. Короче, вы поняли. Нам запрещено покидать кампус даже в воскресенье!
– Вот черт... – Расстроился Звенигородский.
— Не черт! Не черт! — окончательно разошлась Трубецкая, — Значит, все же придется бежать. Заметьте, мы хотели по-хорошему. Но нас вынуждают нарушать Устав. Предлагаю, сделать это сегодня, после отбоя. Наведаемся в какой-нибудь клуб. Ну и ночью, само собой, никто не будет нас искать.
После недолгих пререканий и сопротивлений, в основном со стороны Никиты, мы коллективно поддержали идею Алисы.
– Так... – Звенигородский радостно потер руки, – Встречаемся у забора, расположенного за главным корпусом, возле дуба-великана. А еще могу договориться с одним человеком, — таинственно добавил Артем. — У него есть доступ в пару закрытых заведений. Будет жарко.
Я кивнул, чувствуя, как в груди загорается искра давно забытого азарта. Да, именно то, что нужно. Побег, нарушение правил, хаос. Нечто родное.
Однако, наше обсуждение предстоящей прогулки было прервано беспардонным образом.
Внезапно прямо рядом с нашим столом возникла тень. Я поднял взгляд.
Это был Григорий Разумовский, старший сын графа Разумовского, одного из самых влиятельных чиновников Империи. Высокий, широкоплечий, с лицом, которое природа явно лепила для того, чтобы дробить им камни. С умом у парня тоже были проблемы. Его он компенсировал высокой степенью дара и связями отца.
Разумовский считался главным задирой и бузотером на нашем курсе. Этот смертный был настолько туп, что пытался банальной физической силой добиться уважения. Ну и, конечно, его раздражала внезапная популярность нашей компании, которую студенты называли "Особой группой".
— Оболенский! — прогремел голос Разумовского, — Я тебя искал!
Я пару минут помолчал, ожидая продолжения. Однако, продолжения не последовало. Говорю же, дурак-дураком.
— Ну, во-первых, я не прятался. Во-вторых, нашел. Поздравляю. – Ответил я смертному.
— Мне надоело слушать, как все твердят о твоих "подвигах" на экзамене и в симуляции, — Разумовский фыркнул, его взгляд скользнул по моему лицу с явным презрением. — Говорят, ты там командовал, как заправский тактик. А еще говорят, ты слишком умный. Но я считаю, тебе просто повезло. Бездарность, которая оказалась в нужном месте в нужное время.
Звенигородский начал медленно вставать со своего места, на пальцах Артема появились крошечные огоньки.
– Прекрати. Тебя за это накажут, – я дернул товарища за руку, уберегая его от необдуманных действий. Затем снова переключил свое внимание на Разумовского:
— Слушай... Как там тебя... Григорий?Твое мнение для меня — как шелест листьев на ветру. Шумит, но смысла не имеет. Если ты хочешь поговорить, советую выбрать более подходящего собеседника. С таким же уровнем IQ, как у тебя.
Несколько секунд Разумовский переваривал мои слова, а потом, когда понял смысл, покраснел от злости. Он явно ожидал другой реакции.
— Я вызываю тебя на дуэль! — выпалил смертный, и в столовой, где еще оставались студенты, воцарилась мертвая тишина. — Публичную! Завтра ночью, на полигоне. Чтоб преподы не узнали. Боевая магия, полный контакт. "Магический ринг". Посмотрим, чего стоит твое хваленое тактическое чутье, когда тебе будут выжигать душу огненными шарами!
"Магический ринг" — это было одно из самых зрелищных и жестоких развлечений смертных. Два мага сходились в схватке, где нельзя было отступить, и бились до первой крови, потери сознания или сдачи. Для Сергея Оболенского, лишенного дара, это было бы чистым самоубийством.
Тьма внутри меня встрепенулась, почуяв возможность пустить кому-нибудь кровь. Но я сжал ее в кулак своей воли.
Вообще, конечно, драться с этим Разумовским не достойно Темного Властелина. Это как в грязи изваляться, опуститься до уровня людишек. Но отказаться – значило навсегда покрыть имя Сергея Оболенского позором, выставить его трусом, уничтожить репутацию, которая с таким трудом выстраивалась.
Я посмотрел на Разумовского, на его тупое, самодовольное лицо. Он был силен, груб и предсказуем, как удар кувалды. Опасный противник для любого, но не для того, кто веками учился сражаться с сущностями из Бездны.
К тому же, этот идиот не догадывается, что на полигоне не желательно использовать их, человеческую магию. Там любое заклинание будет искажаться. Эманации Тьмы и ее мощного выплеска еще не развеялись. Я специально проверял.
Ну что ж... Это будет даже забавно.
Ярость на портрет, злость на запрет Баратова, общее напряжение — все это требовало выхода. А что может быть лучше относительно легальной возможности выпустить пар и при этом унизить зазнавшегося смертного? Насколько я знаю, дуэли официально запрещены для студентов, но строгого наказания за них не случается.
Я медленно встал, посмотрел Разумовскому прямо в глаза.
— Хорошо, Григорий, — сказал тихо, но так, чтобы слышали все, присутствующие. — Я принимаю твой вызов. Но с одним условием. Никакой магии.
По рядам столов пронесся удивленный гул. Даже Разумовский посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
— Что?
— Ты слышал. "Магический ринг", но без магии. Только тело, только воля, только боль. Или ты, потомственный маг и гордость семьи, боишься померяться силами с бездарным Оболенским? Боишься, что без магии я окажусь сильнее? Бьемся так же, до признания поражения одной из сторон.
Это был рискованный ход. Физически Сергей пока еще слаб. Но за эти дни я немного подправил тело сосуда. С помощью Тьмы, конечно. Заставлял жалкие мышцы работать, вспоминая принципы "Божественной Идеальной Формы".
И я видел, как Разумовский тренируется в спортзале кампуса. Он полагался на грубую силу и мощь своего дара. Без магии этот смертный был просто большим, неповоротливым быком.
А еще, конечно, мне не хотелось снова драконить князя Баратова. Любое заклинание Разумовского может обернуться очередным взрывом, когда мы будем на полигоне. До сих пор еще архив, с подвывающим из-под камней алхимиком, не раскопали и не привели в порядок. Ему пищу спускают прямо в котлован. Любое новое разрушение превратит князя в настоящего демона, разъярённого и неконтролируемого.
Разумовский зарычал от злости. Отказаться сейчас — значит признать свой страх перед "бездарностью". Согласиться — значит играть по моим правилам.
— Ладно! — рявкнул он. — Пусть будет так! Без магии! Завтра, в полночь на полигоне! Готовься к тому, что тебя вынесут с "арены" в виде отбивной
Он развернулся и, оттолкнув пару первокурсников, вышел из столовой.
Вокруг стояла оглушительная тишина, которую через секунду взорвали возбужденные голоса. Все принялись обсуждать безумную дуэль.
Трубецкая посмотрела на меня с сочувствием.
— Ты совсем рехнулся? — поинтересовалась она — Разумовский тебя на куски порвет! Поверь, я точно знаю. Он потенциальный боевой маг. Мы занимались борьбой у одного тренера.
Я мысленно представил портрет Морены, висящий в моей комнате. Ее ледяной взгляд, казалось, теперь был почти одобрительным. Хаос. Конфликт. Боль. Именно то, что мы, Чернославы, любим больше всего.
— Ошибаешься, — тряхнул я головой, отгоняя видение. — Шанс есть. И завтра все будет по-моему. А сейчас... — я обвел взглядом всю компанию, — у нас есть дела поважнее. Готовы к ночной прогулке?
Друзья кивнули, их глаза горели возбуждением и предвкушением. Запрет Баратова, дуэль с Разумовским — все это лишь подлило масла в огонь нашего бунта.
Судьба бросила нам вызов. И мы были намерены принять его.