Мы с Иваном Ильичом работали на Дизеле. Так мы называли гигантский паровой двигатель, скрытый в подземелье под Заводом. Пока город наверху жил своей жизнью, мы, механики, работали в его нутре — в вечном полумраке, в гуле маховиков и в жаре от раскалённого металла.
Иван Ильич был лучшим из нас. Он понимал Дизель как никто другой. Слышал малейший сбой в ритме, мог с закрытыми глазами определить, какой подшипник скоро выйдет из строя. Начальство ценило его, но побаивалось. Говорили, что у него «особые отношения» с машинами…
Всё началось с мелочей. Я стал замечать странности. Иногда ночью, когда я оставался на дежурстве один, мне чудились шаги в дальних коридорах, где были только заброшенные кладовые. Один раз я нашёл на верстаке крошечную, идеально выточенную латунную шестерёнку — слишком изящную для заводской.
Подозрения мои упали на Ивана Ильича. Он стал замкнутым, часто пропадал в туалете или в вентиляционной камере на десять-пятнадцать минут. Возвращался оттуда с горящим взглядом, но пальцы его были испачканы чёрной смазкой, пахнущей не как обычное машинное масло, а как-то иначе.
Настоящий страх я почувствовал, когда мы с ним вдвоём устраняли сложную поломку. Заклинило золотник на главной паровой магистрали. Давление зашкаливало, и мы оба знали — если сорвёт, от Завода останется воронка. Иван Ильич полез в самый эпицентр, в облако обжигающего пара. Я слышал, как он что-то бормотал. Не ругательства, а что-то похожее на убаюкивающий шёпот. И самое жуткое — Дизель в ответ на его голос издал глухой, похожий на стон звук, и золотник отошёл.
Это было ненормально: машины не разговаривают!
Решимость ко мне пришла после серьёзной аварии. Клапан на одном из котлов не сработал, и нас забаррикадировало в машинном зале на целые сутки. Пока я дрожал от страха, Иван Ильич был спокоен. Он сидел в углу и при свете аварийной лампы что-то чертил в потрёпанном блокноте.
Когда он наконец уснул, я не выдержал, подкрался и заглянул в его блокнот. Это были не чертежи Дизеля. Это было… нечто иное. Кинематические схемы какого-то хрупкого, сложного механизма. Бабочки. Оказывается, Иван Ильич уже долгое время проектировал механическую бабочку с ажурными крыльями из латуни. И под каждым чертежом — формулы расхода пара Дизеля, пометки о том, в какой момент можно безопасно сбросить давление, чтобы перенаправить крошечную струйку энергии для своих целей. Он не просто мечтал: он использовал Дизель и питал от него свою тайную страсть.
Я не спал всю ночь, понимая, что стал соучастником. Иван Ильич воровал не просто металл, но саму душу машины, её энергию, её дыхание. И Дизель позволял ему это. В его гуле я теперь слышал не просто рокот, а некое подобие пульса. И в этом пульсе была странная, не механическая, а почти живая удовлетворённость.
Ивана Ильича поймали через месяц. Он попался на мелочи: взял со склада моток медной проволоки, но кладовщик оказался не из наших и поднял шум. При обыске в его каморке нашли только ящик с этими безумными чертежами и коробку с крошечными, ювелирно сделанными деталями.
Его уволили в тот же день. Лишили доступа к Заводу. К Дизелю.
В последний раз я видел его у проходной. Он стоял и смотрел на чёрный дым из труб. На его лице было не горе, а обречённость. Как будто он знал, что будет дальше.
Через неделю Ивана Ильича нашли мёртвым в своей каморке. Официальная версия — остановка сердца… А недавно я, оставшись один в ночную смену, почувствовал что-то странное. Дизель работал ровно, но в его привычном гуле появился новый звук — негромкий, но навязчивый металлический стук. Как будто где-то внутри, в самых потаённых его узлах, завелась и бьется о корпус двигателя маленькая, одинокая и никому не нужная бабочка. И этот звук сводит с ума.
Мы с Иваном Ильичом работали на Дизеле. Но я ошибался, думая, что он лишь служит машине. Он вдохнул в неё часть своей души, и теперь Дизель ищет его, не в силах смириться с разлукой.