Крыша дома отчего — над ней
Кружим мы от самой давней давности.
Свет ее посадочных огней
Светит мне из самой дальней дальности.
Но когда померкнут все огни,
Чтобы сел хоть на поле, хоть на реку,
Протяни мне руку, протяни,
Чтобы мог я опереться на руку.
В. В. Егоров
Метель за окнами разбушевалась не на шутку. Немолодая женщина в красивом праздничном платье прижалась к стеклу. Замерла, вглядываясь в черноту тяжёлых низких туч сквозь морозные узоры. Будто пыталась высмотреть в свинцовой пелене одинокую спешащую точку. Ту, в которой заперт её Лёша…
В гостиной гомон и звон бокалов. Шумит крёстный, похоже, уже успел поднабраться. Над чем-то смеётся бабушка. Галдят Любка с Петькой, радуются подаркам под ёлочкой. Как они ждали этого дня! За месяц наклеили самодельных игрушек, достали блестящие гирлянды, настоящие китайские, старинные, ещё тех времён. И звезду, настоящую, из детства. Потом украшали ёлку всей семьёй. Почти. Жаль, что без папы.
Запах печёного мяса перебивается одуряющим ароматом дефицитной картошки. Она расстаралась. Хорошо быть женой командира дирижабля. И деньги водятся, и доступ к редким продуктам есть. Плохо только, что дети без отца растут. А жена без мужа.
«К столу буду обязательно! — сказал он тогда утром, собираясь на аэрополе, и нежно поцеловал её на прощанье. — Успею. Не волнуйся, рейс короткий, маршрут привычный».
А как тут не волноваться? Дирижабль неновый. Да и она наслушалась всякого. Как Лёшу не спросишь, у того всё нормально, всё хорошо, всё надёжно. Но она же слышит жёсткие, злые ответы по телефону. Она видит ровные, каллиграфические строки отчётов и объяснительных, которые он заполняет после каждого вылета. Она знает: на борту не всё гладко. Как не волноваться-то?
Настенные часы неумолимо отсчитывают время. До Нового года остались считанные часы.
— Мам, а папа скоро? — на кухню ворвался рыжий вихрь.
— Скоро, рыбка, — отозвалась женщина, стараясь, чтобы голос звучал мягко и уверенно.
— А мы с Петей ему подарок приготовили! Покажи, Петь!
— Вот… — выдавил мальчик, осторожно протягивая бумажную модель дирижабля. На обоих бортах кривоватым детским почерком было старательно выведено название: «Горихвостка».
— Какие вы у меня молодцы, — прошептала мама и смахнула предательскую слезу. — Папа очень порадуется.
— Анька! Ты куда запропала? Иди к нам! — раздался зычный голос крёстного.
— Да, Прокудина, без тебя никак, всем уже нолито! — хрипловато поддержала того свекровь.
— Сейчас-сейчас… — отозвалась женщина. И снова замерла у окна. Наметившаяся было улыбка сползла с её лица.
Где же он? Почему опаздывает?
Нет, просто задержка. Обычная задержка.
Наверное, опять какой-то фронт. Или встречный ветер?
Да, правда же, говорили про циклон по радио! Наверное, сели под Тулой, пережидают. У них же там со связью часто беда. То антенну сдует, то провода перервёт… Вот скоро наладят, сразу свяжутся с аэрополем, нам и сообщат.
Он же обещал!
Обещания Лёши никогда не были просто словами, она знала точно. В самое сложное время он говорил: «Мы не будем голодать». Уходил на сутки и возвращался с мешком консервов. Он говорил: «Ты будешь спать спокойно». И ночи напролёт дежурил у дома с дедовым ружьём. Он говорил… Да всё всегда случалось так, как он говорил!
Он научил её не бояться темноты и тишины, в которую теперь каждую ночь погружался заснеженный город. В этом новом странном мире, откуда навсегда ушло лето, Лёшка стал для Анны персональным солнцем.
Он каждый раз обещал прилететь в срок и с подарками.
Срок почти вышел.
Она сняла трубку с телефона. Короткий номер диспетчерской давно выучен наизусть, крепко засел в памяти. Длинные гудки. Снова. Дозвониться за сегодня ещё ни разу не удалось.
Анна представила Лёшу там, в ходовой рубке. Стоит уверенно. Сосредоточенно всматривается в туманную тьму прямо по курсу. Сильные пальцы крепко, до судорог, сжимают штурвал. Командует чётко, отрывисто, и махина воздушного корабля подчиняется каждому его слову.
— Вернись… — прошептала она почти беззвучно. — Просто вернись. Всё остальное неважно…
Взгляд упал на подоконник, и Анна разрыдалась. Его подарок. Веточка шиповника в старом глиняном горшке, которую Лёша привёз из Закавказья прошлой весной.
«Поставь в воду, Ань. Даст корешки, посадим. Вырастим, будем чай пить, о лете вспоминать…»
Она ухаживала за ней, как за маленьким ребёнком. Доставала удобрения. Не думая о счёте, грела лампой. Веточка дала листочки. Слабые, блёклые, будто так и не решившие распуститься по-настоящему. Но живые.
Порой Анна ловила себя на мысли, что так же, как она не дала засохнуть этой веточке, так и Лёшина любовь не даёт зачахнуть ей самой.
Снова гаркнул крёстный, зазвенели бокалы. Рыжий кот, дремавший на табуретке, встрепенулся, насторожил уши, потянулся… И запрыгнул на подоконник. Тоже уставился в окно.
Анна смотрела на него рассеянно. Тоже ведь Лёшин подарок.
Тогда он вбежал домой радостный, достал из сумки, набитой тёплыми вещами, маленький живой комочек.
«Это Цеппелин. Он будет с нами жить!»
И он стал с ними жить.
Весь в своего хозяина. Крепкий, большой, обстоятельный. Никогда не унывающий. Никогда не приносящий проблем.
Анне вспомнилось, как вот прямо здесь, за кухонным столом, сидел Лёша, одной рукой гладил кота, пристроившегося на коленях, другой работал ложкой. Рассказывал что-то весёлое. Кажется, о каком-то кочегаре, который напился и поставил на уши весь корабль. Сочинял, наверное. Ну кто же будет пить в полёте?
Улица осветилась. Блики фар пробежали по обледенелым стенам. Тарахтя и фыркая, перед домом натужно полз гусеничный грузовик. Из трубы газогенератора валил чадный дым.
Запах гари втянуло в приоткрытую форточку. Кот протестующе фыркнул. Попятился. Неуклюже переступил лапами. И задел горшок с шиповником…
В это же самое время где-то у границы Московской и Тульской зон контроля воздушного движения.
Корма огромной сигары окуталась чадным дымом с пробивающимися сквозь сажу сполохами огня. Звук работающих пропеллеров поменялся, перейдя от бодрого жужжания в басовитое гудение. Дирижабль качнуло в потоках воздуха, двигателям уже не хватало сил полноценно противостоять ветру. Его сносило вбок и медленно разворачивало…
Горшок покачнулся, замер на миг, словно задумавшись, и рухнул на пол.
Главная ходовая рубка погрузилась в снег. Застонал, сминаясь, ажурный каркас, зазвенело, рассыпаясь, остекление, заскрежетал раздираемый металл, зашипел снег, превращаясь в пар от соприкосновения с ещё раскалёнными выхлопными патрубками. Дирижабль прополз по целине ещё с полсотни метров, оставляя за собой глубокую борозду, и наконец, остановился, заметно накренившись на левый борт.
Звонкий удар. Глиняные черепки разлетелись по всей кухне. Влажный грунт рассыпался, запачкал блестящий линолеум, который дочка вчера так яростно надраивала к приходу гостей.
А в верхней части уже раскрылись клапаны газовых резервуаров, со свистом выпуская в атмосферу водород, ещё недавно такой желанный и необходимый, но теперь ставший опасным и совершенно ненужным. И страшно скрипел под тяжестью снега и льда оставшийся без поддержки каркас жёсткого корпуса. А метель всё выла…
Из раскрывшихся люков по канатам и тросовым лестницам посыпались люди — тридцать маленьких точек… Началась тяжёлая работа по фиксации «Горихвостки» на земле.
Анна застыла, глядя на осколки. Нет, ни злости на кота, ни досады не было совершенно. Только в душу лезло страшное, леденящее чувство. Предчувствие, скорее. Будто слабое эхо далёкой беды.
Где-то там, за морозной темнотой, за бушующим бураном случилось что-то очень плохое.
Страх, чёрный и липкий, заполнил всё вокруг. Внутренний голос шептал: «Всё кончено. Он больше не вернётся. Никогда».
А гости ничего не замечали, продолжали праздник.
— Мама, иди к нам, двенадцать! Желание не загадаешь! — крикнула Люба.
— Ань, шампанское выдыхается! — это уже крёстный. — А, ну и чёрт с тобой!
Первые удары курантов разнеслись по комнате из выкрученного на полную громкость телевизора. Один… Два… Три… Десять… Двенадцать… Грянул первый аккорд гимна... За столом заорали: «Ура!» Зазвенели бокалы...
Анна так и стояла над разбитым горшком, убитая ужасной догадкой. Он разбился. Упал с высоты и разбился. Его больше нет.
Машинально, не думая уже ни о чём, она взялась за тряпку. Наклонилась прибрать грязь. Тут и увидела свой шиповник.
Веточка откатилась под батарею. Будто даже в последнем порыве потянулась к теплу, к спасению. Так и лежала там, обхватив слабенькими корешками жалкий комочек земли. Хрупкая, побитая. Но живая.
Женщина медленно, преодолевая оцепенение, опустилась на колени. Отбросила тряпку под стол. Жалобно звякнули осколки. Осторожно, боясь повредить, она подняла шиповник. Корни были целыми. Бледные и упрямые, они крепко цеплялись за жизнь.
— Нет, — прошептала она и нежно погладила холодные, влажные корешки. — Я не верю!
Анна достала из шкафа старую кружку с отбитой ручкой. «Лёшина любимая», — подумала отстранённо. Бережно поставила в неё веточку, присыпала подобранной с пола землёй. Медленно, уверенно, будто творя ритуал. Полила. Поставила на подоконник. Развернула листиками к стеклу.
— А теперь мы будем ждать, — серьёзно сказала она растению. — Я жду, и ты жди. Он вернётся. Он обещал.
Тот из радистов, что числился на вахте, уже начал клевать носом, когда что-то вокруг внезапно изменилось. Он не сразу понял, почему его коллеги радостно вскочили, бросились к пульту и остервенело начали рвать друг у друга из рук гарнитуру. И тут, наконец, со щелчком какого-то реле пришло осознание: лампа под потолком загорелась!
— Венёв, Иваньково, я одиннадцать — сто двадцать семь, я «Горихвостка»! — орали они в микрофон, перебивая друг друга, даже не надеясь на ответ. Но ответ не замедлил себя ждать.
— Горихвостка, я Венёв-транзит. Рады слышать вас! Принимаю на «троечку». Ну наконец-то!
Отгремел салют за окнами. Гости разошлись. Кто-то затаил на Анну обиду. Кто-то наговорил сочувственных слов. Она улыбалась, прощаясь. Теперь уже не натянуто, вполне искренне. Откуда-то она теперь знала: пока жив шиповник, жив и её Лёшка.
Убрать со стола? Да нет, пока только накрыть. А вдруг сейчас придёт? Он же с рейса, голодный, наверное…
Пронзительная телефонная трель с кухни. Дрожащей рукой Анна сняла трубку.
— Слушаю…
— Анечка! Это Паршутин, диспетчер, только сменился, извини, не было возможности раньше… Да, да, ты только не волнуйся. Лексан-Яныч на вынужденную сел в Тульской. Нет, даже никто не пострадал. Но машина разложилась, в хлам. Венёв МЧС поднял, скоро их снимут. Так что ничего не бойся, мы автобус под парами держим, скоро твой будет дома!
Она положила трубку на аппарат и обернулась. Две пары детских глаз встревоженно смотрели на мать.
— Папа скоро будет дома! — уверенно объявила Анна. И вдруг привлекла к себе сына с дочерью, крепко прижала. Зашептала: — Никогда… Никогда больше… Не пущу летать…
Помолчала. Выпрямилась.
Ну да. Его попробуй не отпусти!
2025
Г. Ступино