Андрей сидел и смотрел в окно своей квартиры. С третьего этажа открывался вид на проспект и шоссе, что само по себе навевало ностальгию. Машины проезжали по асфальту, кто-то гнал побыстрее, кто-то медленно плёлся. Начинающая, по всей видимости, женщина-водитель постоянно озиралась, поглядывала на зеркала. По тротуару вдоль дороги под вывесками простеньких магазинов шли прохожие – молодая мама с коляской изредка поглядывала под колёса, как бы на что не наехать, парень с девушкой, влюблённые, женщины, мужчины, обыватели, прохожие.
Андрей вздохнул и достал сигарету из пачки, закурил. Вроде и не хотелось, но настроение располагало подымить, ощутить горечь, даже через не могу. Грустилось уже неделю. Может быть весна, а может быть еще что-то едва уловимое, растворённое в начинающем прогреваться воздухе. В крови бурлило. Докурив сигарету и еще раз выглянув в окно, Андрей понял – город надоел, надоела суета, просто опостылила. Вспомнился недавний случай, когда в троллейбусе какой-то… ну натуральный урод и сволочь с маслянистой рожей наступил на ногу, прошёл мимо «морда тяпкой» и даже не удосужился извиниться. Нет, неженкой Андрей не был, мог и постоять за себя, - просто апатия, просто, когда «ничего не хочется».
Андрей распахнул окно, рассчитывая освежиться, шум с улицы стал громче. Гудки машин, чьи-то голоса, крик постового. Жизнь. А внутри будто всё замерло. Но в чём причина? Несчастная любовь? Едва ли. Неудачи? Вроде бы нет. Болезнь? Да боже упаси. По образованию Андрей был историком, а по призванию поэтом, писателем. Удалось кое-что опубликовать, но так мелочи, конкретной, настоящей вещи не было, и Андрей это знал. Хотелось написать, что-то мощное, монументальное, а именно исторический роман. Имелись и кое-какие задумки. Историческое образование позволяло собрать факты, всё структурировать, зацепиться за конкретный эпизод, а фантазия и умение излагать на бумаге гарантировали создание интересной, занимательной повести.
Андрей резко поднялся и прошёлся по комнате. Старенький, но очень удобный, с намёком на камильфо, кожаный диван, письменный стол с грудой исписанных листков, зеркало и шкаф. И это тоже начало бесить. Хотелось убежать. Решено. Он вышел в коридор, где на небольшой подставке стоял телефон, поднял трубку и крутнул диск.
- Алё. Здравствуй, Игорёк. Как ты? Как семья?
В трубке раздалось раскатистое радушное приветствие:
- АндрРррюха, паклю тебе в ухо. Ты ли, что ли? Как ты, друг? Сколько лет, сколько зим? Да у нас всё хорошо, вот прибавление с Наташкой ждём.
Андрей немного отвёл трубку от уха.
- Ого. Поздравляю. А я тут совсем закис, надоело всё, хочется уехать на недельку-другую. Помнишь ты мне про свою дачу говорил, ну что можно будет… - Андрей замялся.
- Поехать, пожить что ли?!
Андрей приготовился услышать, что-то в духе незадачливого: «Да знаешь, Андрюх, вот прям сейчас никак, тёща, понимаешь ли дачу оккупировала. Вот через месяцок-другой приезжай погостить на денёк-два». Но вопреки ожиданию услышал:
- Андрюха, какой разговор? Езжай и живи хоть полгода, нам-то сейчас не до дач, сам понимаешь. – В трубке раздался весёлый смех. – Наташка скоро рожает. Там, я чувствую, меня ждут домашние хоз-работы.
После того, как Игорёк объяснил путь до дачи, а главное, где ключ от домика, Андрюха успокоился. Шевельнулось, - А может и не ехать? Но опять же некая противостоящая суть внутри закричала – Ехать, еще как ехать и побыстрее!
Поддавшись чувству, Андрей встряхнул головой и громко выдохнул, не положил, а кинул трубку на телефон и пошёл собираться. Если верить, Игорьку, то всё пригодное для жизни есть на даче, ну а если чего-то еще, то можно и в поселковый магазин наведаться, там недалеко.
С Игорьком Андрея связывала старинная и крепкая дружба, когда два когда-то незнакомых человека знакомятся при тех или иных обстоятельствах, а потом срастаются душами, жизнями, перенимают друг у друга привычки, повадки, в общем становятся лучшими друзьями. Однако была в них и разность, которая и делала их незаменимыми друг для друга. Игорь шёл по жизни не спеша, стараясь постепенно сделать из шалаша рай для себя и жены, а сейчас уже и для малыша, которому предстояло явиться на свет. Дай бог им счастья. Андрей же, напротив, хотел нестись по жизни, имея всё и сразу – деньги, славу, женщин, много вина, желательно дорого. Стремился к этому. Ни раз Игорёк говаривал:
- Андрюха, окстился бы, ей богу, у тебя то одна, то другая. Смотри, так можно и сифилис какой-нибудь схватить. Делал бы своё дело честно и потихоньку, а успех – он придёт.
Но нет, Андрей хотел метать, рвать, драться, неугомонная и молодая еще, в тридцать лет, душа хотела действия, триумфа, овеянного золотом славы. Мысли вызвали улыбку и лёгкое чувство стеснения, будто бы перед самим собой, а может и перед образом Игорька, маячившем в голове. На ум навернулись слова:
Ты верил – счастье не в деньгах,
Не грех остаться на нулях.
Ты свято веришь в смысл слов:
«Надежда, вера и любовь».
Андрей запихивал вещи в кожаную спортивную сумку: пару штанов, две рубашки, кое-что по мелочи, мыльно-рыльное, банное, уложил в сумку пару бутылок коньяку. Пригляделся и добавил еще одну. И тут же смеясь ответил на прошлое четверостишье:
А что касается любви, мы спорим часто, чёрт возьми.
Но вольный ветер и грозу, на пыль менять я не спешу.
И если вдруг случится ночь, - я оторваться с ней не прочь.
Стишки получились эпигонскими, можно даже сказать пошлыми, но был в них какой-то задор, ощущение себя сильным, властным над жизнью и судьбой, весёлым человеком. Когда-то, еще в институте, легко писалось про природу, про любовь, про место человека в жизни. Сокурсницы, читавшие его стихи вечерами в комнатке общежития, проникались романтичностью момента, смыслом строк… и пророчили Андрею великое будущее на почве служения музе. Но, всё в прошлом… стихи. Сейчас, в общем, Андрей нашёл себя в прозе.
На обычно заполненном таксомоторном парке, Андрея ожидала всего одна единственная Волга салатового цвета. Как будто специально для него. Водитель – усатый мужик в фуражке, короткой кожаной куртке и скатавшемся свитере выглянул в стекло и слегка вытянул лицо. Андрей был одет в модное фетровое пальто и костюм, полы развевались при ходьбе, голову украшала шляпа со средними полями и щегольским пробором.
- Свободен, шеф?
Таксист усмехнулся знакомой фразе и завёл мотор, давая понять, что готов к поездке. Андрей умостил сумку на заднее сидение, а сам полез вперёд. Таксист прокряхтел в усы:
- Не положено. Пассажир на заднее сидение.
Андрей хотел согласиться, но вместо этого протянул водителю ассигнацию и сел на переднее. Дорога предстояла долгой. Пока ехали по городу, Андрей то и дело слышал бурчание водителя на светофорах и перекрёстках, сам помалкивал, но когда выехали на загородный простор, услышал вопрос:
- На дачку собрались? А чего? Самое время. Весна.
Андрей достал сигарету, взглядом спросил разрешение и закурил.
- Да, есть такое дело. Хочется отдохнуть, ментальных сил подкопить.
Водитель достал болгарскую родопину и тоже закурил.
- Ментальных? Это душевных что ли?
- Ага.
Таксист понятливо кивнул.
- Да, сам бы тоже отдохнул. От таксопарка через профком путёвки обещали в Ригу, вот всё думаю, не перехватили бы. Всю жизнь за баранкой… вот машину новую получил. А чего толку? Вулканизаторщику трёшник дай, в аккумуляторном цеху подкинь. Завгар у нас сволочь.
Водитель оторвал руку от руля и махнул ей, посмотрев в полглаза на Андрея, мол, ну ты-то меня понимаешь. Андрей слушал молча, изредка поддакивал, посматривал на циферки счётчика, меняющие друг друга по нарастающей. Поля за окном стали меняться перелесками и окончились сосновым бором, когда таксист свернул на просеку.
- Командир, сюда что ли?
Андрей вгляделся вдаль.
- Да я там ни разу не был, знаете. Думаю, правильно.
Догадки и сомнения уравновесила табличка, прибитая к сосне – «Дачный кооператив «Трудовик». Волга пробиралась сквозь кочки, водитель бешено крутил баранкой объезжая выбоины в грунтовке и цыкал через зубы, когда машина ударялась днищем.
- Ну и дорожка здесь. Знал бы, так высадил бы на въезде. Вещичек-то у вас всего ничего. А ты кем работаешь-то, командир?
Волга затормозила в проулке между дачных домиков, окружённых разномастными заборчиками.
- Приехали.
Андрей рассчитался по счетчику и ответил:
- Да я… писатель…
Водитель усмехнулся:
- Ясно. Хэмингуй, короче. Ну бывай. Набирайся… ментальных сил.
Андрей вздохнул полной грудью. Воздух был насыщен запахом сосновой смолы и свежестью. Дышалось здесь совершенно иначе, не так как в городе. Показалось, будто внутри что-то очищается, сомнения, тревоги выветриваются, сменяясь свежестью и уверенностью.
- Мне здесь понравится. Так, а ключи у некой бабушки Ефросиньи…
Игорёк так и сказал: «Домик номер 2, там живёт старушка - божий одуванчик, баба Фрося, ключи у неё, скажи ей, что от меня, и она тебе их даст». Сказано – сделано. Домик Андрей нашёл быстро. Вопреки ожиданиям, что его встретит старая несговорчивая и подозрительная карга, бабушкой Ефросиньей оказалась вполне еще сильная престарелая сухощавая женщина. Она внимательно посмотрела из-под очков в толстой оправе:
- Вы друг Игоря Савёлова? Поняла. Сейчас, подождите. У меня ключики его прибраны.
Она впустила Андрея в дом, предложила сесть и через пять минут вынесла связку ключей.
- Вот. Вот его ключик. – Отщелкнула увесистый ключ и протянула. – Весна только начинается, людей маловато. А у меня домик хороший, я здесь и живу, вот и храню ключики до сезона. Тишина у нас, благодать.
Андрей хотел уйти, но бабушка Ефросинья задержала его.
- А куда вы? Оставайтесь, подкрепитесь с дороги. Я блинов напекла. Сейчас еще Катюшка придёт. Почаёвничаем
Андрей хотел отказаться, но при фразе «Катюшка придёт» решил остаться. Хотя Катюшкой запросто могла оказаться еще одна старушка, соседка, например. Он снял шляпу и пальто, повесил в прихожей. Ефросинья оглядела его сверху до низу:
- Экий вы франт.
Она налила чай, чёрный как мазут, в большие чашки, поставила на стол ароматную горячую стопку блинов на блюде, приставила крынку с мёдом. Потом взяла маслёнку и с торжественным видом стала намазывать верхний блин.
- Вы с Игорем работаете вместе? Хороший он парень.
Андрей отпил чай.
- Нет, мы с ним просто очень хорошие друзья. А я, как бы.. – Он замялся. – Я писатель, кое-что пишу, вот решил здесь, в тишине…
Ефросинья вытерла остатки масла с ножа о блин.
- Писатель? Очень интересно. Я вот библиотекаршей всю жизнь проработала в библиотеке при доме культуры в Енаково. Сейчас Пенсионерка. Со многими писателями знакома, заочно так сказать. – Ефросинья рассмеялась. – Вот и с вами довелось. Над чем сейчас работаете, мастер?
Андрей прожевал блин и хотел было ответить, но замялся. А над чем собственно? Но хотелось произвести впечатление.
- Да я сейчас пишу рукопись, исторический роман про Емельяна Пугачёва представшего перед народом в лике ожившего Петра Федоровича Третьего.
Ефросинья заинтересованно посмотрела в глаза Андрея:
- Очень интересно. А какой именно эпизод Крестьянской Войны вы описываете? Судьба у Емельяна Пугачёва была не позавидуешь, конечно.
Андрей собрался пуститься в рассуждения, не имея конкретной точки отсчёта для сюжета, но в коридоре послышались шаги, а затем и приятный голосок:
- Бабуля, я вернулась. В сельпо-то ничегошеньки и нет, вот хлеба прикупила, конфет-падушечек, будем чай пить.
Женщина прошла в летнюю кухоньку и удивлённо посмотрела на Андрея. Миловидное личико, добрые глаза, от удивления губы поджаты выразительными ниточками, на белых щеках едва проступающие ямочки, придающие лицу оттенок детской невинности.
Ефросинья представила Андрея:
- А это друг Игорька Савёлова, который в конце Рябинового проулка домик получил.
Екатерина улыбнулась. Ефросинья тут же указала на неё ладошкой.
- А это Катюшка, моя внучка, готовится в медицинский поступать в этом году. Тоже вот, и мне помогает.
Андрей встал и поздоровался с Катей за руку. Теплая, мягкая ладошка, приятная на ощупь. От прикосновения девушка зарделась и потупила взгляд. Ефросинья хитро посмотрела на неё, а потом на Андрея и усадила обоих за стол. Андрей пил чай, и старался не сильно налегать на блины, хоть они и показались ему неимоверно вкусными, особенно с медом.
- Да вы ешьте, не стесняйтесь. Вы нас не объедите. Сейчас чай попьете, и Катюшка вас до Савёловского домика проводит.
Андрей посмотрел на Катю и кивнул.
Через полчаса Катя вела его по дорожке между домиками. Андрей дышал полной грудью. Катя была одета в длинный сарафан с накинутой поверх душегрейкой. Стояли тёплые деньки в начале весны, но всё-таки было прохладно. Простота одежды и естественная красота девушки, как оказалось Кате шёл только 22-ой год, нравилась Андрею.
- А почему этот проулок назвали Рябиновым?
Катерина легко ступала по дорожке, будто порхала по ней, а может Андрею так казалось.
- А вы посмотрите вокруг, Андрей… простите не знаю вашего отчества. Вокруг рябины сколько.
Андрей огляделся. И правда, со дворов и из-за заборов свисали пышные рябиновые гроздья с наливающимися красным ягодами.
- Точно. А я иду, как на автомате, задумался. Катя, только не надо меня на вы называть, и не надо никакого отчества. Просто Андрей, хорошо?
Катя перепрыгнула через неглубокую ямку на дорожке, подмытую ручейком талой воды.
- Ну вот и домик, который вам нужен. Если что-то будет надо, ну мало ли… или есть захотите, то приходите к нам с бабушкой. Поможем.
Андрей открыл калитку и прошёл во двор. Просторный сад, в котором оживали от зимы две раскидистые яблони у самого крыльца, вишни, вдали двор был огорожен изгородью из малиновых и смородиновых кустов. Простенько, но со вкусом. Домик с летней кухонькой и небольшая веранда-беседка во дворе. Полная поленница дров под навесом. Какой-то сарайчик под железом.
Андрей зашел внутрь домика-пятистенка и огляделся. Просторная прихожая после летней кухни упиралась в коридор, делящий домик на комнаты – гостиная, небольшая детская, спаленка, кладовка рядом с лазом на второй этаж. Андрей поднялся и обрадовался – у окна стоял письменный стол. То, что нужно. В доме работал свет, но нужно было натаскать воды и растопить печку, удобства – во дворе. Что ж? Пришло время становиться сельским жителем, горожанином на отдыхе, дачником. Это интересно, а главное чувство новизны выветривало из души апатию.
Натаскав воды из колодца, кое-как растопив печку, Андрей поднялся на второй этаж. Солнце клонилось к закату, создавая причудливую игру света, бьющего из окна косым столбом прямо на стол. Андрей присмотрелся и увидел мириады пылинок, движущихся в хаотичном танце, будто бы заключенные в границы светового луча. Он подошёл ближе, стараясь не дышать, будто боясь спугнуть чудо, медленно протянул руку в свет и ощутил его кожей. Само это ощущение и великолепие простого зрелища вызвали улыбку. Показалось, что приехать сюда было правильным решением.
В комнате на втором этаже кроме стола, у стены был сколочен небольшой лежак. По всей видимости, Игорь ещё толком не успел оборудовать эту комнату, и оставил здесь стол и лежанку, без особых убранств. Андрей достал из своей сумки тугой газетный свёрток, развернул его и выложил на стол, взметнув новые клубы пыли, стопку исписанных листов. Это были его рукописи, задумки, мысли, в которых он черпал вдохновение, на некоторых листах проступали простенькие карандашные наброски. Он разложил листки и поднял один из них:
- О, а это я хотел про Чарнобыльскую АЭС повесть написать. Про ликвидаторов. Помню-помню. Год назад всего-то, а уже и забывать начал.
Он пробежал взглядом по листку и прочёл стихи:
А рыжий лес навек сковала осень,
Он с ней бедою нашей обручен.
Зловещий призрак, облаков сожженный, –
Радиоактивный омертвевший лес…
Случилось в 1986-ом году. Беда всесоюзного значения. Андрей тогда проникся трагедией, собирал материал по крупицам, удалось поговорить с очевидцами, ликвидаторами. Он кое-что набросал, произведение получило название «Очерк ликвидатора», понёс в редакцию, а там отворот-поворот.
- Да вы, Андрей Семёнович в своём уме? Понимаете, что пишите вообще?
- Дак ведь гласность в Союзе!!! Перестройка!
Редактор – Борис Ефграфович Романовский потёр вспотевший лоб, расстегнул пиджак, натянутый на неимоверно толстом брюхе, и выпучил поросячьи глазки.
- Это у них там гласность и перестройка, - Он показал куда-то вверх пальцем, - А у нас цензура и спрос на актуальные произведения. Не хватало мне потом еще с КГБ объясняться. Короче, нет, нет и еще раз нет!
Тогда Андрею хотелось закричать что-то в духе:
- Клал я на вашу редакцию с прибором. Я в Самиздат пойду, и там опубликуюсь. А вы тут «Незнайку» Носова втюхивайте! БЭУШНИКИ! (от слова БУ – бывший в употреблении)
Но кричать этого он не стал, просто забрал рукопись и, не прощаясь пошёл на выход. Со спины прозвучал кашель Ефграфовича.
- Андрей, постойте. Мы опубликовали две ваших исторических повести. Их забрала Роман-газета. У вас есть талант. Почему бы вам не продолжить в том же духе? Например, попробуйте написать про крестьянскую войну.
Андрей нахмурился.
- Это про Емельку Пугачёва что ли?
Ефграфович кивнул.
- Точно. Я, если не ошибаюсь, у вас историческое образование? Так чего же вы?
Андрей не стал выкаблучиваться, а просто согласился. Полгода он топтался на одном месте, писал короткие эпизоды, пытался собрать их во едино, но никак не мог нащупать образы главных героев – самозванного императора, его сподвижников – Зарубин-Чики, Ваньки Почиталина, Оболяева, Хлопуши Рваные Ноздри, его казачьей супруги – Устиньи Кузнецовой. Пытался, щупал разумом, казалось вот-вот, что-то ложится на бумагу, а затем перечитывал и перечёркивал, ко всему добавилась весенняя депрессия.
Но вот он здесь, и кажется оторванность от суеты города, неожиданная добрая встреча с бабушкой Ефросиньей и её милой внучкой Катей, придала сил. Прежде, чем сесть за стол, Андрей дочиста вытер его, прибрался в комнате.
Он сел, положил на стол пепельницу, принесённую из летней кухни, пачку сигарет, зажигалку. С собой у него были три авторучки и очень много писчей бумаги, если не считать уже исписанных листков. Также на стол он водрузил бутылку коньяка и металлическую стопочку. После первой взял один из листков бумаги и прочёл:
«… Казаки, разнузданные и готовые к бунту, кричали: «Любо, любо». Вздымали сабли и провозглашали неистовством своего новоявленного царя Петра Федоровича Третьего, воскресшего по воле измордованной крестьянской черни. Емельян Пугачёв, приняв на себя чужое обличие, стоял у церкви Яицкого Городка, и громогласно благословлял свой народ: «Жалую вас, детушки, рекой от истоков до устья, травами и злаками, хлебом, солью, пушками и ядрами, денежным жалованьем и провиантом. Да не истончится ваша слава казачья и крестьянская честь. Послужите мне, своему императору, верой и правдой, то и я вас не забуду детушки – русские и татары, башкирцы и другие инородцы. Живите, аки степные, вольные звери». Как только Пугачёв закончил, наступившую тишину, разорвали в клочья крики и выстрелы из самопалов. Поднялся народ, вся Россия на дыбки встала…»
Андрей пробежал листок еще несколько раз и поморщился. Всё не то. Всё какое-то «взвейтесь, да развейтесь», чушь. Не могло такого быть. Или могло?
Он поднял другой лист, ближе к концу бумажной стопки:
«… Предан казаками Пугачёв, отдана дворянам и барам на поругание честь и сила народная. Почиталин убит пулей, Хлопуша, поротый до смерти перед последним выдохом хрипел с дыбы: «Жив, жив, батюшка государь». Был и казачий тайный сговор, на котором порешили атаманские старшины выдать Пугачёва, выкупив так свои окаянные головы. Сговор был, но была и казна тайная, разбойничья. Много золотишка награбили казачки на царских заводах, да по городским закромам, многие дворянские хозяйства поразграбили. Казну ту укрыли у староверов в тайном скиту до поры до времени…»
Андрей снова поморщился. Изначально повесть задумывалась, как историческое приключенческое повествование о сокрытом пугачёвском кладе, но сейчас пробегая строчки глазами, Андрей понял, что, в сущности, писал какую-то глупость. Не было стройного сюжета, просто набор текстовых зарисовок, набросков без конкретной мысли. К сердцу снова начала подбираться тоска. Солнце клонилось к горизонту всё ближе, и закатный пылкий свет начал угасать, наполняясь ночной синевой. Он зажёг свет.
С улицы от калитки раздался шум натянутой пружины, затем шаги и женский голос. Это была Катя.
- Андрей, ты здесь? Андрей?
Сердце застучало сильнее, этому Андрей удивился, - вроде бы не было причины. Однако людей здесь было мало, и он начал привыкать к тишине и внутреннему голосу, рассуждающему о потраченном впустую времени. Быстро спустившись вниз, он открыл входную дверь.
- Да-да, здесь. Здравствуйте, Катя.
Девушка улыбнулась.
- Вроде условились на «ты», а вы – здравствуйте. Меня бабушка послала, говорит снеси городскому чего поесть, а то поди и не знает как печку затопить.
Андрей увидел в руках Кати небольшую плетёную корзинку и улыбнулся, тоска отступила разом.
- Ну, проходите тогда, в дом.
Катя бесстрашно вошла и поставила корзину на стол, начала по-хозяйски вынимать свёртки.
- Здесь вообще ближе к станции магазин есть, там хлеб продают, крупу, ну так еще всякие мелочи. Сходите-посмотрите. Так, вот вам первое, а вот второе, – Она выложила на стол литровую банку с каким-то супом и тарелку, накрытую точно такой же тарелкой. – Сами разберетесь.
Она хотела сразу же уйти, но Андрей попросил её остаться:
- Катя, останься ненадолго. Просто составь компанию. Я, если честно жутко проголодался, только как-то забыл об этом. – Он рассмеялся и пошёл к настенному шкафу за кастрюлькой, чтобы разогреть суп на печке. – Я тут еще не освоился, но печку-то уж смог затопить.
Катя села на стул.
- Да, у вас тут тёплышко. Ночью-то может нахолонуть. У нас с бабушкой печка как-то прогорела, а печник клал – горе, а не мужик. Тяги нет.
Андрей понятливо протянул:
- Ясненько. Подожди, я сейчас чай сделаю, Катюша.
Девушка удивлённо посмотрела ему в глаза. С удивлением в её взгляде промелькнул и интерес. Андрей сам удивился тому, как у него неожиданно вырвалось «Катюша», вместо нейтрального Катя или более официального Катерина. Вспыхнула и тут же погасла дурная мысль предложить ей коньячку. Хорошо, что не предложил.
Они вместе расправились с принесённым ужином, и пили чай. Катя посмотрела на руки Андрея:
- Вы значит писатель? У вас интересные руки. У мужчин, которые с детства окружали меня руки были большие, ну знаете, сильные пальцы, мозоли. Тяжёлый труд.
Андрей достал сигареты и закурил, приоткрыв окошко. Катю это не смутило. Не изнеженная.
- Ну, я так понял, ты собираешься поступать учиться в медицинский? Готовишься?
Катя отпила чай, держа фарфоровую чашку двумя ладошками:
- Да. Мы с бабулей остались вдвоем, так сложилась судьба. Вот она меня и подбила учиться. Я школу на пятёрки закончила, а потом как-то сразу всё закрутилось. Я же из Припяти сюда переехала.
Андрей округлил глаза:
- Из Припяти?
Получилось немного на повышенном тоне, в глазах Кати, таких наивных и бездонных, появилась грусть.
- Да, из той самой Припяти. Мой отец был пожарным, тушил горящий энергоблок, потом очищал кровлю и умер через несколько месяцев после трагедии, еще через полгода умерла мать. И я переехала сюда, к бабушке – маме моего папы.
Катя была готова заплакать, и Андрей не мог допустить этого. Он положил свою ладонь на её и сказал:
- Катя, не надо грустить. Пожалуйста. Я не хочу, чтоб твои красивые глазки туманила грусть.
Катя улыбнулась, но в глазах блеснули слёзы. Сердце Андрея сжалось от жалости и восхищения такой естественной красотой сотканной из противостояния грусти и юной, цветущей жизни. И как всё совпало. Его неудавшаяся повесть о трагедии на чернобыльской АЭС и девушка из Припяти, волей судьбы оказавшаяся рядышком. Катя ненавязчиво вынула свою ладонь из-под его, пытаясь сделать это естественно.
- А о чём вы сейчас пишите? Что-то интересное?
Андрей не стал юлить и накидывать на себя многозначительности, ответил просто и откровенно:
- Да, в сущности, ни о чем. Никак не могу собраться с мыслями. Вот всё соберусь, начну какие-то каракули выводить, а потом прочту и тошно.
Катя пришла в себя, стряхнув горечь воспоминаний:
- Вы обязательно дадите прочитать мне ваши каракули, хорошо? Но позже. Сейчас уже поздно, бабушка заждалась. Сейчас и так устроит мне судный спрос, чего это я так долго тут у вас сижу.
Она встала, Андрей тоже поднялся.
- Я провожу тебя, Катя. Пообещай, что больше никогда не будешь плакать.
Катя улыбнулась.
- Я не могу такого пообещать. Это невозможно.
Андрей с пониманием усмехнулся, и они вышли из дома. Где-то на окраине дачного кооператива, одним концом упирающегося в сосновый бор, а другим в неширокую речушку, горели огоньки, но в целом вокруг царила темнота. Андрей поддерживал Катю под локоток, и ему нравилось, как деликатно она позволяет делать это.
- Да, у вас тут можно и шею свернуть.
Катя шла мелкими шажками.
- Да. Припозднилась я. В это время уже спать ложимся. Сейчас бабушка мне задаст.
Андрей засмеялся.
- Не задаст. Сейчас сдам тебя ей по описи и под роспись.
Бабушка Ефросинья, укутавшись в шаль, ждала у околицы, и на удивление Андрея и Кати, не сказала ни слова в упрек. Она посмотрела Андрею в глаза, будто заглядывая в душу и произнесла:
- Спасибо, что проводил мою внучку. Здесь темно, хоть глаз коли.
Андрей потупился:
- Простите, Ефросинья, не знаю как по-батюшке. Просто разговорились, время пронеслось.
Бабушка покивала.
- Зови Григорьевной. Оголодаешь, прибегай. Спокойной ночи.
Андрей откланялся и вернулся к себе в домик. Несмотря на позднюю ночь, не спалось. Он сначала сидел при свете за столом, карябал листки ручкой, потом, не смотря на попытки пресечь себя, всё-таки выпил полбутылки коньяка сразу, и сейчас цедил его уже на лежанке. В голове витал образ Кати, он сравнивал его с воспоминаниями о своих прошлых пассиях… нет, он не мог сказать, что его прошлые симпатии были какими-то не такими, но они были явно хуже. В Кате было что-то такое, непонятное и притягательное. Андрей еще не успел опьянеть, но в голове уже начало слегка шуметь, на языке появился неприятный привкус от выпитого, да и закусить ничего не осталось. Сделав большой глоток, он увалился на спину, закрыл глаза и понял – в Кате была чистота, в Кате было вдохновение.
Проснувшись ранним утром, он, на удивление, ощутил бодрость и силу во всём теле. Вот, что свежий воздух с человеком делает. Он спрыгнул с лежанки, сделал несколько упругих движений, разминая плечи и руки. Потом умылся и подумал о завтраке. Можно было, конечно, воспользоваться приглашением Ефросиньи Григорьевны… снова увидеть Катю, но это показалось наглостью.
- Буду я еще пенсионерку с будущей студенткой объедать.
Он достал из пальто кошелёк и пересчитал деньги. Хватит надолго. Так, что-то ему говорили о магазине ближе к железнодорожной станции. Нужно сходить. Только прикид лучше сменить. Тоже вырядился – пиджак, пальто, шляпа. Идиот.
Андрей открыл платяной шкаф и увидел в нём спортивный костюм и нейлоновую куртку, явно принадлежащие Игорьку.
- Ну прости, Игорёк, возьму поносить. Сам говорил, - будь как дома.
В Сельпо он явился при полном наряде. На удивление в небольшом кирпичном магазине было много людей, ну как много – человек шесть в очереди, кроме того, трое каких-то мужиков пили пиво из стеклянных кружек. Андрей вошёл и встал в конец очереди, оглядывая полки. Мужики от подоконника посмотрели на него. Рыжеволосый детина с щербатым ртом сказал в полголоса:
- Пришлый какой-то. Это с дачного что ли?
Второй мужик – худой с синяками под глазами протянул:
- Нее, это электромонтёр с Енаково. Я его, кажись, там видел.
Рыжий пршепелявил:
- Аааа, могёт быть.
Третий – коренастый и невысокий с круглым пузом присмотрелся пристальнее, будто даже принюхался.
- Не, этот с дачь. Игорёк кажись зовут. В том году домишко получил в конце проулка. Точно, куртка его и костюм.
Рыжий нахмурился.
- Не, Игорька я знаю. Это не он. – Рыжий посмотрел на Андрея. – Слышь, мужик, ты Игоря Савёлова брат что ли?
Андрей промолчал, делая вид, что обращаются не к нему.
- Эй, ты, шляпа? Не слышишь, что ли?!
Андрей инстинктивно поднял руку к голове. Шляпа. Он одел шляпу. Наверное, по привычке натянул её на голову, когда выходил. На явное обращение к нему пришлось среагировать:
- Вы ко мне обращается, молодые люди? Вам что-то угодно?
Все трое, как по команде поставили кружки на подоконник, худой с синяками под глазами присвистнул:
- Молодые люди? Ты нас что, пацанвой обозвал?
Андрей удивился.
- Нет, я просто спросил, что вам нужно?
Коренастый нахмурился.
- Он точно на нас тянет, а, Колода?
Рыжий размашисто кивнул головой.
- Точно. Наверное, давно по сопатке не получал, городской стиляга. Вздуть, наверное, надо, чтоб себя помнил.
Люди в очереди сначала обернулись на троицу деревенских задир на возрасте и Андрея, но потом вернулись взглядом к прилавку, мол, а чего с них взять? Пьянчужки чего-то делят. Продавщица обреченно вздохнула и по ошибке насыпала какой-то ветхой старухе сахар мимо кулька.
- Касатка, ты что? Сахар ведь. Эх, в войну-то…
Продавщица отвела совочек и пробасила:
- Хорош, Савельевна. Знаем мы всё и про войну, и про голод. Восемьдесят копеек с тебя.
Андрей соображал, чем эта ситуация может обернуться для него лично, и полной неожиданностью для него стало появление Кати в сельпо. Она легко вбежала по трём бетонным ступенькам и впорхнула внутрь, обрадовалась взглядом, когда увидела Андрея и насторожилась, когда увидела троицу забулдыг напротив него. Она сдержанно поздоровалась.
- Здравствуйте, Андрей. – Катя перевела взгляд. – А что здесь происходит?
Рыжий посмотрел на Катю, потом на Андрея.
- Ты что же, гад, наших девок гулять вздумал? Ну теперь точно хана тебе.
Катя засмеялась, в её глазах появился острый ледок.
- Ваших… кого? Девок? А ты ничего не перепутал?
Рыжий сделал морду кирпичом, худой и коренастый стояли по бокам, как двое подпевал.
- Наших, а чьих же ещё? Ты же Григорьевны внучка, с Трудовика? Ась?
Катя удивилась.
- Всё-то ты знаешь, где кто и кто чей. Чего вам от него надо?
Худой противно засмеялся.
- Гляди, мужики, городской за бабий подол прячется. Точно дать ему по сопатке.
Андрей взял Катю за руку и немного оттянул в сторону, вышел вперёд. Катя попыталась податься ближе:
- Не связывайся с ними, Андрей. Пьяные…
Андрей, сам не ожидая от себя, произнёс:
- Никто и не связывается. Это сейчас здесь и закончится.
Продавщица, увидев, что ситуация накаляется проголосила от прилавка:
- Только не в магазине! А ну на выход, дебоширы. Колодин, ты опять? Мало я на тебя участковому жаловалась?!
Очередь, немного поубавившаяся, тоже начала выражать недовольство:
- Пьянчуги. Таких надо ледяной водой в трезвяке лечить. Тоже мне, расхорохорились!
Андрей приглашающе указал на дверь и подмигнул Кате. В её глазах плескалось беспокойство, приправленное любопытством. Со стороны Андрей казался уверенным и сильным, но она не знала его, а то, как дерутся деревенские мужики – знала.
Трое забулдыг вышли первыми, Андрей за ними, следом и Катя. Отошли на оттаявший и пригретый солнцем укатанный пятак перед магазином. Рыжий сразу же обернулся, коренастый и худой забежали по бокам от Андрея.
- Так ты что, на нас тянешь, а?
Андрей высокомерно улыбнулся, что взбесило рыжего Колоду. Он утробно хэкнул, как молотобоец в кузне, по колхозному размахнулся и был готов со всего маху дать городскому по сопатке, но Андрей уклонился и вмазал под челюсть кулаком. Рыжий рухнул, как озимый. Коренастый завопил:
- Мочи его, Кислый. – Это он обращался к худому, который в драку вступать не собирался.
Катя ойкнула от неожиданности, когда коренастый полетел на землю, брошенный каким-то эффектным и замысловатым броском. Андрей повернулся к худому:
- Тебе тоже или не надо?
Худой поднял руки, будто сдаваясь.
- Да ты что, мужик? Мы же так, просто тебя на вшивость проверить… а ты кто вообще? Боксёр что ли?
Андрей сплюнул сквозь щербинку между передними зубами:
- Ага. Так, сейчас окажешь своим товарищам первую помощь, а потом идите восвояси подобру-поздорову.
Худой закивал.
Катя заворожённо смотрела на Андрея, и они вместе вернулись в магазин. Андрей купил яиц, сливочного масла и хлеба, присматривался к колбасе, но передумал – видок, что-то был неважнецкий. Катя прикупила хлеба и кулёк сахара. Вышли вместе. Рыжего, худого и коренастого след простыл.
Андрей засмеялся:
- За подмогой побежали.
Катя улыбнулась.
- Не ожидала, что ты так с ними. Хотела их пристыдить, сказать, что ты репортёр из области, приехал про быт в деревне снимать, а они тут кочевряжатся.
Андрей взял авоську из Катиных рук и похвалил:
- Остроумно, но обошлись без этого. Да я эту публику хорошо знаю, сам после армии кочевал по строительствам и шабашкам. Это потом уже пошёл учиться на истфак, а до этого всякого понавидался. Главное никогда не бояться, ну или не показывать страх.
Катя внимательно слушала:
- Это трудно очень, не показывать страха.
Андрей назидательно сказал:
- А девушек и женщин это и не касается.
- Ой ли? А как же амазонки или прочие героини античности? Уж они-то были смелые, может и посмелее мужчин.
Андрей опешил и вгляделся в глаза Кати – в них лучились искорки задора.
- Амазонки. Но ты же не амазонка, ты просто красивая, умная девушка. Тебе не нужно ни с кем драться или воевать, должен быть тот, кто защитит тебя.
Белоснежные щечки Кати покраснели, она промолчала, и они пошли дальше. Андрей хотел приобнять её, но никак не решался. Когда шли по рябиновому проулку, он всё-таки сказал:
- Катя, может зайдём ко мне? Выпьем чаю. Пожаришь мне яичницу, я повар тот еще, если честно сказать. Пообедаем.
Катя согласилась, только сначала решила занести хлеб и сахар к бабушке. Андрей весело крикнул вдогонку:
- До вечера-то далеко еще, не хватится Ефросинья Григорьевна.
Катя быстренько нажарила яиц, принесла к ним из своего дома шматочек сала, нарезала и приправила к яичнице. Андрей на правах хозяина заваривал чай и накрывал на стол – нашёл в шкафу белую скатёрку.
Ели вместе, Андрей любовался ей, как она ест, как держит вилку, как дует на горячее. Он признался себе в том, что Катя симпатичная и интересна ему еще при первой встрече, но сейчас он чувствовал, что-то другое… вот она рядышком, доверяет ему, улыбается, как будто они жена и муж в начале супружеской жизни, когда есть любовь, но нет еще привычки к друг другу и изредка может возникать стеснение в делах, словах, мыслях. Они поели, выпили чай, но Катя не собиралась уходить, да и Андрею этого не хотелось.
- Андрей, а может ты дашь мне что-то прочитать, ну из твоего?
Он встал из-за стола и указал на лаз на второй этаж:
- Милости прошу в мой кабинет.
Катя посмотрела на лестницу:
- А может ты сюда принесёшь? Мне так удобно сидится…
Андрей понял всё без объяснений и просто пошёл на второй этаж. Не хотела она идти с ним туда, хотя, в сущности, в этом ничего такого и не было, а для неё значит было, и он согласился с её мнением. Он не глядя схватил охапку исписанных листков и аккуратно положил их перед Катей.
- Попрошу строго не судить, сударыня.
Катя взяла верхний листок, отложила в сторону и вытащила наугад из стопки, прочитала в слух:
«Одетые в горлатники и зипуны, отороченные мехом, казаки шли по застенкам Казанской темницы, выискивая своих побратимов. Пугачёв старался говорить тихо, но его голос срывался, отражаясь от низких сводов.
- Едорка, Хлопушу ищите, может он здесь, и других.
За Пугачёвым шёл чернец из Яицкого монастыря и гомонил гласом:
- Воля. Воля всем, люди. Волюшка!
Внезапно посреди стона и гомона раздалось:
- Тятя. Матка, гля – тятька наш.
Детский мальчишечий голос пронзил слух Пугачева. Здесь, в казанском остроге томилась его настоящая, его нареченная и венчаная жена Софьюшка из Дюжевых, с Зимовейской станичной земли…»
Катя дочитала листок, взяла второй, третий. Читала очень внимательно. Если не понимала почерк, то просила прочесть самого Андрея.
- Андрей, а ведь неплохо написано. Очень даже. Вот, где про казаков. Зарубин-Чика, так и стоит перед глазами – черноглазый, чернобровый, в меховой шапке и зипуне или вот Хлопуша. Боже, какая трагичная судьба. Неужели тогда и правда рвали ноздри?
Андрей подтвердил:
- Еще как. За воровство.
- За воровство?
- Ага. В те времена преступление против государыни, бунт, называли воровством.
Катя пробежала глазами листок:
- А вот место, где Пугачёва назвали вором, а он ответил – Я не ворон, я воронёнок, а ворон летает над Россией. Аж мороз по коже.
Андрей снова утвердительно моргнул:
- Исторический факт. Когда Суворов проводил первый допрос, он назвал Пугачёва вором, а тому по всей видимости послышалось - воронёнок.
Катя собрала листки в стопочку.
- Потрясающе. Это обязательно нужно дописать. Непременно.
- Правда?
Катя всплеснула руками:
- Конечно!
Она покопалась в стопке и вынула другой листок, пробежала глазами и взгляд её помрачнел:
- А это что?
Андрей удивился перемене в её лице, наклонился над листком и прочёл.
«Пожарный по имени Аркадий Старовойт продвигался по кровле медленно, несмотря на требование пробегать опасные участки. На него напало оцепенение, скребок, которым предстояло скидывать разбросанные графитовые болванки с кровли, казался неимоверно тяжёлым. Он не понимал, не мог осознать этого, но его уже поражала невидимая, дьявольская сила радиации. Еще сутки, может двое, может месяц или больше, но он ляжет в сияющую братскую могилу, куда лягут и другие, такие же, как и он, безликие герои, светлячки, сжёгшие крылья в пламени радиоактивного огня, сбросившего с себя оковы техники и науки.»
Этого Андрей предвидеть не мог. Просто собрал всё в стопку и принёс. Ой, дурак. Ну дурак же. Катя ведь из Припяти.
- Катя, Катюша… я после трагедии принялся писать очерк, но не успел. Потом забросил.
Катя не могла сдержать слёз, она просто встала и быстро пошла к выходу.
- Катя, не убегай. Катя.
Но она уже не слышала его. Боль в сердце затмила всё, хотелось убежать, прижаться к родному человеку – к бабушке и просто выплакаться. Всё так болезненно всколыхнулось внутри.
Когда Катя убежала, обескураженный Андрей пробежал листок глазами и со злостью смял его.
- Твою-то мать! Ой, баран… И что теперь делать?
Подумалось, что сейчас Катя прибежит к бабушке в слезах, а та, чего доброго, еще подумает чего-нибудь ни то.
Час шёл за часом, день клонился к вечеру. Сегодня Андрей решил не объясняться с Катей, пусть подумает, всё взвесит, не виноват же он что всё так совпало. Завтра он сам к ней сходит, как минимум извинится, а там как карта ляжет. Но точно не хотелось выглядеть перед ней в непонятном свете. Мысли об этом не унимались, Андрей пытался отвлечься, вдохновлённый похвалой записок о Пугачёве, он начал их сортировать, кое-что дописывал, кое-что вычёркивал, но в памяти снова и снова всплывало лицо Кати, её слёзы, неподдельная боль в глазах. Андрей встал из-за стола и прошёлся по комнате, еще раз и еще, меряя шагами расстояние от стены до окна. Когда он в очередной раз приблизился к окну, то увидел Катю. Андрей удивился. Она была одета в шерстяное платье, на голове платок.
Андрей спустился вниз. Образ Кати впечатался в душу – стройная, красивая, в строгом, простом платье и платке, какая же она была настоящая. Катя подошла к двери и открыла её. Замок Андрей не запирал.
Он встретил её:
- Катя, здравствуй. Прости меня, пожалуйста, я забыл. Просто я дурак, понаписал глупостей, и забыл, что это твоя личная… - Он замешкался. – Твоя личная боль. Я всё понимаю.
Катя серьёзно, но главное без грусти посмотрела ему в глаза:
- Андрей, я хочу прочитать всё. Всё, что ты написал про… ну про это… понимаешь?
Андрей нахмурился. Катя не дала ему возразить:
- Я не буду плакать и убегать. Просто мне нужно, пойми… это память.
Андрей согласился:
- Хорошо. Садись за стол на кухне, я сейчас принесу.
Катя и не думала садиться:
- Нет, я пойду с тобой.
Андрей помог Кате подняться по лазу, отодвинул стул от стола, предложил сесть и начал выбирать из стопки листки, посвященные Чернобыльской трагедии. В его планах не было, что-то утаивать. В глазах Кати, кроме боли он увидел искреннее желание прочесть о тех событиях.
Катя принимала листки и читала их молча. Изредка она поднимала глаза к потолку, стараясь сдержать слёзы. Андрей принёс водички с кухни.
- Катя, может не надо? Зачем всё это вспоминать? Это ужасное событие сломало жизнь тысячам людей.
Она не дала договорить, приложила палец к его губам, а потом сама потянулась к нему. Он обнял её и поцеловал, чувствуя соль слёз на её губах.
- Катя… Катенька…
Она стояла спиной к окну, между Андреем и столом. Он гладил её спину, целовал, старался успокоить и поддержать, оберечь от всего зла, которое возможно в мире. Через час она лежала на его плече, перебирала пальцами волосы на его груди.
- Знаешь, Андрей, ты написал о том, чего я не знала. Хоть я и Припятчанка. Нас всех эвакуировали после аварии. Внутри что-то щелкнуло, я запретила себе вспоминать и думать о том, что было…
Андрей гладил её шелковистые волосы:
- Я всё понимаю, Кать. Я рядом. Теперь я всегда буду рядом.
- Уже так поздно. Я ушла, когда бабушка заснула. Как бы она меня не хватилась.
Андрей прижал её сильнее и поцеловал.
- Завтра вместе к ней пойдём, Кать. Слушай, а чего так светло на улице?
Он приподнялся на лежанке и выглянул в окно, Катя тоже.
- Слушай. Пожар что ли? Не пойму.
Андрей вылез из-под одеяла и голый подошёл к окну.
- Катька, улица горит! Смотри!
Катя вскинулась.
- Господи, это же по нашей стороне. Бабушка!
Андрей схватил одежду и быстро оделся, сбегая вниз.
- Катя, не вздумай туда лезть! Беги за помощью! Я к вашему дому.
Андрей выбежал со двора и понёсся к дому Ефросиньи Григорьевны, крича на всю округу:
- Пожар! Пожар!!! Помогите!
Дом Кати и её бабушки охватило пламя. И что приметно – пламя занималось от окна и входной двери. Нужно было что-то решать. Жар обдавал лицо и руки. Андрей зажмурился и схватил грабли, приставленные к забору, обжигаясь он сумел открыть входную дверь.
- Ну, мать моя женщина, была не была! Ух, ма!
Он ворвался в дом и побежал по коридору, пригибаясь как можно ниже к полу, дым струился под потолок и густо клубился. Андрей прикрывал нос, проклиная себя за то, что не смочил какую-нибудь тряпку в ведре, стоявшем у порога. Дышать было нельзя – верная смерть. Но, всё-таки он сделал короткий вдох. Лёгкие ожгло горечью и болью. Он начал падать, в глазах потемнело. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но он услышал крик Кати со двора, а следом за ним вроде шёпот у самого уха:
- Не сдавайся, братишка. Её поганую не видно, а значит и нет её. Не опасно.
Андрей почувствовал, как сильные руки помогают ему подняться.
- Радиацию, говорю, не видно. А значит и нет её. – И вдруг крик. – А ну пошёл, вперёд пошёл, я сказал. Мне туда хода нет!
Андрей опешил, в клубах дыма он увидел невысокого мужчину в пожарном комбинезоне и куртке, поверх которой был одет освинцованный фартук. Андрей выпучил глаза:
- Ты кто? Ты что?
Явившийся пожарный показал ему секундомер с бегущей стрелкой:
- На кровле больше минуты находиться нельзя. А в этом доме чёрный ход есть.
Андрей пополз по коридору, пока не упёрся в дверь спальни. Он привстал и резко открыл её, буквально ввалился и снова закрыл дверь. Бабушка Ефросинья лежала на кровати без сознания. Из последних сил, откуда они только взялись, Андрей взвалил её на плечо. Нужно было выходить. Он сделал глоток воздуха в слабозадымлённой спальне и задержал дыхание. Пожарный возник снова.
- А сейчас сразу направо и до упора. Там дверь заколочена, но ничего, ты мужик здоровый – с одного маха вынесешь. Меньше минуты осталось… дальше смерть…
Андрей прохрипел.
- Откуда ты знаешь?!
Пожарный стал растворяться в дыме, оставив после себя лёгкий шёпот.
- Я своей матери дом строил сам… Старовойт моя фамилия, ты обо мне писал…
Андрей уже не слушал, он просто пошёл туда, куда ему указали. Верилось и не верилось, но сейчас хотелось поверить. Шаг, еще шаг. Быстрее, нужно быстрее. Коридор и дверь, прикрытая занавеской на тонкой жердочке. Размахнуться, как следует не удалось, но Андрей всё-таки смог прямым ударом ноги сбить фанерную дверь. Она захрустела и проломилась. Ударил еще раз и фанерная плита вылетала наружу.
- Господи!
Он вынес бабушку подальше от дома, уложил на чистое место и сразу же прислушался ухом к груди. Сердце билось тихо, но уверенно. Андрей повернул её голову на бок, пытаясь вспомнить, что нужно еще сделать в подобных случаях. Откуда-то издалека разносился вой пожарной сирены, к дому бежали люди. Андрей обернулся, пытаясь отдышаться и увидел на площадке возле черного хода металлическую канистру.
- Это что? – Он поднялся и подошёл к канистре, принюхался. – Бензин. Ни хера себе.
Ефросинья начала кашлять, потом вроде бы пришла в себя.
- Батюшки-светы. Пожар? Это кто горит? Господи… это же мой дом.
Андрей быстро вернулся к ней.
- Катя. Где моя Катя, господи?!
Андрей обнял её за плечи:
- Григорьевна, не бойтесь. Катя в безопасности! Всё миновало.
Катя появилась вскоре. Дом тушила пожарная команда, заливая его водой из брандспойта. Бабушка Ефросинья и Катя сидели прямо на земле и голосили на сто рядов. Как-то неожиданно для всех – для пожарных, для Андрея, Кати, Григорьевны, и непонятно откуда накопившейся толпы зевак, на светлый участок выехал милицейский бобик.
С места водителя выкатился пузатый старлей в возрасте за сорок и заговорил с характерным южнорусским акцентом.
- Это шо здесь таке происходит? Чья хата? – Никто не отвечал. – Чья хата я пытаю, ась?
Катя утёрла слёзы и подошла к полицейскому.
- Это наш с бабушкой дом.
Андрей встал рядом с Катей. Милиционер поглядел на Ефросинью Григорьевну, молча сидящую на земле, потом на Катю и Андрея.
- Чей наш? Имя, хфамилия. Кто такие?
Катя посмотрела на Андрея, а потом в глаза старлею:
- Старовойт Ефросинья Григорьевна, а я Старовойт Катерина Аркадьевна.
Андрей округлил глаза, челюсть чуть не отвалилась вниз.
Старовойт! Она Старовойт – дочь того пожарного-ликвидатора, о котором он писал по воспоминаниям одного из дозиметристов, дочь того, кто только что спас и ему жизнь. Это не укладывалось в голове.
Он приобнял Катю, не зная, что конкретно нужно сейчас делать и как реагировать. К ним подошла Ефросинья.
- Господи, и где же мы теперь жить-то будем? Ведь единственный мой домик был.
Ответ на этот вопрос последовал на следующий день. Может и не ко времени, но Андрей и Катя повинились перед Ефросиньей и рассказали о том, что было до пожара на втором этаже Савёловского домика. Решено было всем вместе ехать в городскую квартиру Андрея. Как-то само собой и очевидно. Что касается дальнейшего, то дело обстояло так. Рыжего Колоду, жаждущего мести за нокаут, с пьяну перепутавшего дома и подпалившего бабушку Ефросинью, нашли, судили и выписали куда-то в Мордовию на пять лет. Катя и Андрей поженились, а затем и обвенчались – на том настояла Ефросинья Григорьевна, Андрей не упорствовал, а Катя, как оказалось была верующей. В институт она поступила, но проучилась всего год, как-то не пошло. Не было стремления к карьере, да и Андрей окружил Катюшку заботой, начал баловать, нарадоваться не мог, а она отвечала ему взаимностью. Ефросинья Григорьевна старушкой была понятливой, доброй и мудрой – бывало и стопочку Андрею поднесёт, а то и три к ужину, но без баловства.
Роман о Пугачёве опубликовали, и может быть сегодня, в наши дни, уже состарившийся и счастливый в браке Андрей пишет роман о ликвидаторах аварии на ЧАЭС, а может что-то другое. Чужая жизнь – потёмки. Попробуй разберись, но главное, в чём он уверился раз и навсегда, так это в том, что судьба приведёт каждого человека к искомому. Неизвестно, как сложится, неизвестно, что ждёт впереди – нужно просто жить, верить, а главное – нужно любить.