Ярослава из рода Ястребов.

Изящная, высокая и русоволосая, она привлекала множество взглядов, проходя по своей деревне. Ещё бы! Девка на выданье, как говорили о ней все соседи за спиной. Как, впрочем, и в лицо. Последние два года так и вовсе не давали прохода. Особенно упорствовал племянник мачехи. Глеб — рослый и не по годам могучий детина, сил у которого хватало, чтобы поднять молодую кобылу, чем он иногда и развлекался, пытаясь впечатлить деревенских девушек.

Такой способ работал на ура почти со всеми, но Яра только проходила мимо. Сила — не самое главное в жизни, а главным Глеб не обладал. Впрочем, что это за «главное», девушка и сама понимала смутно, но совсем не торопилась бросаться на шею парню, лишь иногда тихонько напевая про себя:

— И хорош, и пригож, и силён, как медведь.

Только сердце не может насильно гореть;

Лишь душа не свеча — зажигать по нужде,

и у всяких желаний быть должен предел.

Вот и на сей раз она прошла, даже не взглянув на светловолосого и голубоглазого молодца, что, раздевшись по пояс, залихватски рубил дрова. Не дрова даже, а стволы молодых сосен — надвое одним ударом. На это было любопытно посмотреть раз или два, но после наскучивало.

Яра даже не поняла, как вновь оказалась на своей любимой опушке у подножия горы. В этом месте протекал ручей с талой водой горных снегов и был удобный для сидения дуб, поваленный однажды метким ударом молнии… тут были свобода и уют. Здесь она и вправду ощущала себя одним из тех ястребов, что кружили над лесом в поисках добычи. И это чувство дарило покой.

Прошёл час, другой, третий… это можно было легко отслеживать по зарубкам, которых касался солнечный свет и постепенно съедала тень, чтобы наутро снова вернуть их во владение солнца. Вечная игра, которую Ярослава наблюдала почти ежедневно.

Но на этот раз что-то пошло не так. Девушка услышала тихое конское ржание. Только оно было не счастливым, а измученным, точно кто-то лупил бедную кобылу три дня и пропахал на ней все поля от их деревушки до Кривых Сосенок. Яра не выдержала и помчалась вперёд, на звук, намереваясь задать мучителю животных хорошую взбучку!.. Но замерла за последним деревом, скрывшим её от глаз того, кто ехал по дороге.

А там… Там был одинокий, уставший и израненный до полусмерти путник на коне. Его левая рука обвисла безвольной плетью — видимо, была сломана кость — по пальцам и обрывкам ткани на землю медленно стекали капли крови, а взгляд был опустошён и невидящ. Его боевой конь не скакал, но медленно плёлся, явно измотанный и обессилевший. Измученный болью от стрелы, торчащей в крупе, и множеством неглубоких порезов.

К седлу по правую сторону от всадника было пристёгнуто несколько шлемов, до ужаса напоминающих его собственный — явно память о братьях и соратниках. Дорогих ему людях. Тех, что уже уснули вечным сном…

Тем не менее, что-то по-прежнему заставляло всадника сжимать своё копьё в правой руке. На его древке развевался боевой штандарт, голубая ткань которого оказалась замызгана грязью и испачкана в крови.

Ярослава рванулась вперёд в благородном порыве — помочь! Она уже видела это знамя однажды. Видела весёлых и удалых воинов, которые катали на своих лошадях детишек и угощали деревенских запасами дичи. Их предводитель в тот день заключил соглашение о помощи со старейшинами близлежащих деревень. Он и его народ были весьма миролюбивыми жителями степей — и, как и народ Яры, страдали от постоянных налётов со стороны племени ганджуров. Но, в отличие от землепашцев и ремесленников, они были кочевниками, прирождёнными воинами, и смело давали отпор, встречая конных налётчиков не в пешем строю, но на своих, не менее резвых скакунах.

Девушка запомнила его лицо — молодое, светлое, весёлое, полное жизни и желания обогреть весь мир. По этому договору его отряд получал лишь небольшую долю металла, добываемого её народом в горах, так что защиту степняки пообещали практически даром. Никто откровенно не верил в то, что они действительно придут на помощь, но искренне надеялись, что хотя бы сами не станут заниматься разбоем и грабежом.

Никто. До сегодняшнего дня. Ярослава слышала, что дружинники должны были встретить крупный отряд ганджуров в лощине ещё вчера, но сегодня они все вернулись по домам в добром здравии, отпуская шуточки о том, что с ними никто не захотел связываться и две сотни конных налётчиков, должно быть, просто испугались сорока пеших воинов. Все просто были счастливы, что гроза миновала… Но теперь Яра знала, кто отвёл беду от их дома. И у девушки не было никаких сомнений, что все шестьдесят молодых мужчин из союзного отряда сложили головы. Все, кроме этого… уже полумёртвого.


* * *

Кайжан резко повернул голову, заметив движение сбоку от себя. Рванулся, чтобы встретить неприятеля копьём, и вдруг осознал, что летит, а перед глазами у него — чистое, безоблачное небо. Он подумал было о Тенгри и о воссоединении с братьями по оружию, но тут же больно ударился оземь и потерял сознание. Силы оставили его, но жизнь пока не собиралась покидать измученное тело. Кайжану виделся дом…

Сколько воин провёл без сознания — сказать было трудно, однако очнулся он, когда его лица коснулась живительная вода. Невольно, неосознанно стал пить из нежных ладоней, упуская большую часть, и жадно, точно целуя, припал губами к тонким пальцам. Запястья спасительницы пахли полынью, мятой, лавандой и шалфеем. От её рук словно исходило тепло солнца, а в голосе звучали забота и терпение, с какими беркуты учат птенцов летать, всякий раз подхватывая на свои спины, если малыш ещё не встал на крыло.

Что говорила девушка? Кайжан знал эти слова, помнил их смысл, но они упорно не хотели складываться в связную речь в его голове, и молодой мужчина оставил попытки понять. Он закрыл глаза, и голос стал подобен степному ветру, что звучит за пределами юрты, не пугая, но, напротив, принося с собой мелодию, повторить которую не сумел бы и самый искусный акын.

Воин не знал, как она смогла дотащить его до ручья в полном обмундировании, но кровавый след на земле, оставшийся за ним, давал понять, что девушке пришлось проделать большую работу, пока он был без сознания.

Ярослава — так звали обладательницу тёплых, заботливых рук и журчащего голоса, — помогла Кайжану избавиться от сильно помятых доспехов и раздела его до пояса, потому что от плотной грубой рубахи остались лишь лоскуты ткани, держащиеся вместе исключительно из-за липкой крови. Воин поморщился от боли, но всё же протянул ей левую, переломанную в двух местах руку. Яра деловито дорвала лоскуты, бывшие рубахой, и перевязала руку — туго, но не до такой степени, чтобы перекрыть доступ крови, и боль немного отступила. Примерно через четверть часа мужчина наконец начал понимать, о чём с ним говорит девушка и чего пытается добиться в ответ.

— Меня зовут Кайжан, — воин произнёс эти слова и сам немного вздрогнул от того, насколько мертвенно звучит его голос. — Я не враг. Мы встретили их… Я встретил. Они не вернутся.

Ярослава сидела молча около трёх минут, пытаясь всё осмыслить. Кажется, «не вернутся» было обращено и к врагам Кайжана, и к его братьям. И те и другие, должно быть, нашли свою смерть где-то там — в двух днях пешего пути на юго-восток.

— Это моя вина. Мы могли напасть из засады… Я предложил их предводителю, Дабачи, сразиться. До смерти одного из нас. Проигравшие ушли бы с честью и с миром. Оказалось, у них нет чести…

Кайжан погрузился в рассказ о событиях прошедшего дня. Короткими, рублеными фразами он говорил о том, как его отряд перехватил ганджуров, как соратники советовали напасть из леса, осыпав врага стрелами, и как он отказался, вызвав Дабачи на честный поединок. Но когда копьё молодого воина уже нависло над поверженным и израненным предводителем вражеского отряда, тот свистнул — и тут же, словно бы вторя ему, засвистели стрелы, пронзая занесённую руку и вонзаясь в кольчугу.

Братья Кайжана не спустили такой подлости и яростно бросились в атаку на превосходящие их больше чем втрое силы противника. Каждый рвал и метал за своего командира… И каждый мучительно погибал. Ни один из них не подумал о бегстве. Ни один не переметнулся на сторону врага. Даже пронзаемые двумя мечами, они успевали рубить врагов в предсмертном раже…

Сам же Кайжан, хоть и бился не менее яростно, не мог найти свою смерть. Она словно нарочно обходила его стороной, чтобы измучить сильнее — заставить наблюдать за гибелью всех тех, кого он знал и любил много лет. Последних врагов, которые попытались сбежать в суеверном ужасе, настигли мстительные меткие стрелы, которые Кайжан выпустил из лука павшего товарища. Никто не ушёл с того поля боя.


Никто, кроме самого воина.


* * *
Яра видела горечь и боль в глазах молодого мужчины. Боль куда более страшную, чем та, которую причиняли многочисленные свежие раны на теле. Девушка промыла каждую чистой водой из ручья и наложила повязки с лекарственными травами, что носила в своей котомке. Большинство из них она собирала для отца, но… здесь и сейчас перед ней был человек, который скорее всего умер бы без этой помощи, а её родитель не вставал с постели уже почти десять лет.

Чертыхаясь и вспоминая об отце, девушка отволокла довольно тяжелого даже без брони воина в ближайшую пещеру, оставила ему немного яблок и помогла разжечь костёр. Дотемна нужно было вернуться в деревню, а конь мужчины, как назло, куда-то сбежал, и потому отвезти Кайжана куда-то ещё было невозможно. Да и вряд ли дома бы поняли, явись она в компании полуголого, пусть и раненого парня чужих кровей… Ох, и поднялся бы шум!

Скрепя сердце, Ярослава бросила взгляд на воина, быстро повернулась и вышла. Она ощущала тяжесть на душе, оставляя его одного, и боялась, что в пещеру могут заглянуть хищные звери. Кайжан убедил её, что огонь их отпугнёт: он ведь не раз и не два ночевал так, и даже не в пещерах, а под открытым небом. Всё, что оставалось девушке — это довериться своему новому знакомцу.

Они оба практически не спали ночью: парень мучился кошмарами, видениями своих братьев по оружию и стонал от боли сквозь стиснутые зубы, а девушка… Девушка ворочалась на своей лавке, словно вместо одеяла лежала на шипах, а под головой у неё копошился выводок ядовитых змей. Поутру Ярослава рванулась было обратно к пещере, едва завидев за окном занимающуюся зарю, но за дверью встретила Глеба.

Тот же, всю ночь собиравший в поле травы и цветы по наущению тётушки Ольги, ни свет ни заря собирался торжественно вручить их девушке. Заметно бесился из-за того, что тёте так уж понадобилось свести его с этой неприступной девицей, а та, в свою очередь, всё никак не подчинится.

При этом, он как-то совершенно упустил из виду, что Ярослава обычно спала в это время. Да, девушке нравилось вставать рано, но до её обычного пробуждения оставался ещё примерно час, и если бы не Кайжан, она бы ещё спала.

Яра наткнулась на воздыхателя прямо в сенях, а дальше… Туман. Обрывки памяти. Неполные, оскольчатые и рассыпчатые, как разбитое окно: вот Глеб пихает ненужные цветы-травы в руки девушке; вот с силой прижимает её к стене; вот его дыхание касается ключиц, а Ярослава чётко понимает, что не испытывает ничего, кроме отвращения. Пощёчина звучит хлёстким ударом кнута. Глеб отшатывается, а на его лице больше нет ничего, кроме злости и алчного желания обладать. Он вновь придвигается было ближе, но девушка шипит краткое “ Закричу…», и парень в бессильной злобе бьёт дверь кулаком, а после выходит быстрым и резким шагом. Он привык, что нет ничего, ему недоступного. Привык брать желаемое — силой ли, хитростью ли, — а эта упрямица… Ярослава напоминала ему ласку, всякий раз выскальзывающую из рук и неимоверно раздражающую этим.

Глеб направился туда, куда всегда ходил в моменты злости ещё с детства: в лес, где можно было от души поупражняться и выпустить пар. Некогда неподъёмная отцовская булава ныне ощущалась в ладони почти игрушечной , — настолько сильнее стал парень с годами. Вот только чувства его остались такими же яркими и неуправляемыми, как в детстве…


***

Кайжан забылся лёгким беспокойным сном только к утру. Костёр погас, и в пещере вскоре стало холодно. Звери не решались входить, слыша запах человека, и лишь одна молоденькая рысь осторожно сунулась внутрь. Она обнюхала руки спящего, сунула морду в оставшуюся золу и немного повалялась в ней пузом, удивлённая таким необычным источником тепла, а после неторопливо ушла, напоследок лизнув ладонь застонавшего воина.

Ярослава пришла примерно через четверть часа после того, как раненого воина посетил хищник. Мужчина дрожал. То ли холод терзал его полуобнажённое тело, то ли это была лихорадка из-за кровопотери, но Кайжану нездоровилось. Погасший костёр не давал больше тепла, а оставленные яблоки лежали рядом нетронутыми.

В этот момент Ярослава вдруг поняла, что оставила дома всю еду, которую хотела взять, а с собой у неё оказалось лишь небольшое одеяло. Она накрыла дрожащего мужчину, но лихорадка не проходила, и тогда девушка порывисто обняла его, накрыв своим телом, чтобы обогреть. Постепенно дрожь Кайжана унялась, а его правая рука непроизвольно приобняла хрупкое тело Яры. Девушка сперва даже не обратила на это внимания, настолько уютным и непринуждённым ощущалось это прикосновение. Сердце мужчины гулко стучало в груди, и она ощущала этот стук каждой клеточкой своего тела, словно прижималась к несоразмерно большему колоколу, сокрытому неизвестно каким образом в сравнительно маленькой клетке рёбер. Ярослава положила голову поближе к ключицам и, убаюканная этим мерным стуком, задремала. Сколько они пролежали так?.. Время словно бы перестало существовать, хотя, конечно, неумолимо двигалось где-то за пределами пещеры.

Кайжан проснулся первым и удивлённо осмотрелся. В первые мгновения он даже не понял, что его согревает. Или, вернее, кто… Вид Яры, безмятежно спящей у него на груди, вызвал неожиданный, необъяснимый прилив казалось, уже позабытой нежности. Молодой мужчина ощутил и горечь, пришедшую вместе с ней. Имеет ли он право испытывать что-то подобное, когда практически собственноручно погубил своих собратьев? Может ли ощущать теплоту, когда должен испытывать лишь могильный холод?

Он долго смотрел на девушку и мягко, слегка задумчиво касался её щеки и длинных упрямых волос, чуть задевая ключицы. Ещё вчера ненавидевший себя за то, что выжил, сегодня воин невольно благодарил судьбу и Тенгри. Ловил себя на этой мысли и вновь погружался в тягостные раздумья. Но рука его по-прежнему продолжала нежно поглаживать Яру.


* * *

Девушка проснулась позже. Вот только, в отличие от Кайжана, она сразу поняла, что происходит, и, жутко смущённая, вскочила на ноги. В её голове даже возник порыв дать пощёчину нахальному мужчине — как он посмел обнимать её и гладить, будто какую-то глупую девку на сеновале?! Она ведь просто хотела помочь ему избавиться от озноба и хвори, а не…, а не что? Яра задумалась. Собственно, что плохого сейчас произошло? Девушка замерла в замешательстве, когда осознала это: никто не покушался на её честь и достоинство — она сама обняла Кайжана. Более того, объятия были тёплыми, мягкими. Такими уютными, что в них хотелось зарыться поглубже, как в перину. Ярослава спала на такой лишь однажды, когда они с отцом были удостоены чести посетить дворец губернатора за горной грядой. Подворье раскинулось в пяти днях конного пути на северо-запад — это отпечаталось в памяти ещё маленькой Яры очень крепко.

Отца, заслужившего такое обращение ратными подвигами, лично пригласил помощник губернатора. Он приехал в деревню на дивной повозке, которую называл каретой, и настоял на том, чтобы Миросвет с дочерью ехали именно в ней.

— Приказ сверху, чтобы доставил со всеми мыслимыми удобствами!


Старый солдат не стал с ним спорить, к тому же, маленькой Яре тогда очень нужно было отвлечься от смерти матери. Девочка с трудом переживала потерю.

Пять циклов солнца и луны туда и пять обратных папа рассказывал ей истории из своего ратного прошлого, сказки и легенды о благородных героях древних времён. Это были не обычные россказни о Кощее или Бабе Яге, какие любила сказывать девочке мама. Нет, это были сложные и необычные истории, которые отец привёз из дальних стран, полных песка и солнца. Он был солдатом, и его полк отправили в те далёкие края по приказу царя. Кто такой царь, Яра не знала, как и не знал никто в деревне. Для всех вокруг царь был кем-то вроде бога — далёкий, солнцеликий и великомудрый. Но её папа, видевший его, навлекал на себя гнев стариков и интерес молодёжи, рассказывая порой, что царь — такой же человек, как и все они.

Сказки и легенды, что привёз Ярославе отец, пахли солёным морем и бескрайними пустынями. В них пелось оО правде и справедливости, коварстве и жестокости. Многослойные и многогранные, где герой мог обернуться злодеем, а злодей стать правителем — эти истории будоражили сознание и показывали малышке прежде неизвестные стороны мира. Они были почти ощутимо мягкими и сыпучими, и казалось, что нельзя сжимать ладошку, стараясь их удержать, иначе в ней ничего не останется. Ещё его сказки были пропитаны какой-то ночной тоской у большого костра, и жар этого огня девочка ощущала даже в карете, просто прижимаясь к отцовской груди. Так вот, это было то самое ощущение — крепкое мужское тело под щекой, запах костра, рука, обнимающая нежно и заботливо, не используя и малую толику дремлющей могучей силы.

Смягчившись, девушка присела перед воином на корточки, осторожно подбирая выражения:

— Кайжан, ты должен понимать, что это ничего не значит. Я обняла тебя только потому, что ты горел и метался в лихорадочном бреду.

— Я понимаю, — мужчина кивнул головой, прикрыв свои тёмные, совершенно смоляные сейчас глаза, — Ничего, кроме заботы тёплого сердца. Спасибо. Только, пожалуйста, напомни своё имя. Я видел тебя, когда с братьями приезжал в деревню, но мы ни разу не говорили до вчерашнего дня, а в нём… в нём я смутно помню хоть что-то.

По лицу воина скользнула мрачная тень. Лишь на несколько мгновений, но этого оказалось достаточно, чтобы его собеседница уловила эту тягучую и ноющую боль при слове «братья».

— Ярослава. Яра…

Девушка добавила короткое имя, опасаясь, что гостю будет сложно произносить чужое для него слово, но он, к её вящему удивлению вполне спокойно и даже немного радостно позвал её. В его голосе и произношении её родное имя звучало какчарующее заклинание. И она, точно в трансе, подчинилась, прильнула к нему снова, позволила себя обнять… У входа в пещеру ей послышался стук капель, и, повернув голову, она поняла, что не ошиблась: всего пара секунд, и несмелые одиночные капли, падающие наземь, превратились в непрерывную завесу дождя, словно отрезая двоих от целого мира и целый мир от них.

Не было ничего — лишь объятия, беседы да тихий смех. Лишь его истории из родных краёв. Степи отличались от песчаных стран, где бывал её отец, но от этого слушать было не менее интересно. Девушка внезапно, но очень остро осознала, что хочет уехать. Прочь от родного дома. Подальше от надоедливых деревенских женихов и опостылевшего быта. К солнцу, морю, пескам или степным равнинам, на которых не найти и деревца. Скакать на лошади, спать в том, что называется юртой, есть вдоволь и стрелять из лука, охотясь на дичь. По словам Кайжана, он лично знал нескольких лучниц, что стреляли не хуже, а то и лучше, чем он сам. Вольный степной народ и жил вольно — не привязанные ни к месту, ни к роли, они могли быть теми, кем хотели. Девушки могли хранить шанырак и присматривать за детьми, а мужчины — охотиться или пасти скот, но в час нужды многие из них мгновенно становились свирепыми и отчаянными воинами, равно отстаивающими своё право на жизнь и на свободу. Причём свобода, как понимала Ярослава, ценилась даже выше. Ведь что это за жизнь, если она проходит в неволе?..

Но стоило ей задуматься о том, свободна ли по-настоящему она сама, как за завесой ливня послышались торопливые, гулкие и тяжёлые шаги. Через несколько секунд в пещеру ворвался насквозь промокший Глеб. И опешил.