Апостол гибели, усталому Аиду
Перстом он жертвы назначал,
Но вышний суд ему послал
Тебя и деву Эвмениду.
«Кинжал» А. С Пушкин
По вечерним улицам Парижа, слегка потрясываясь, проезжал фиакр, в котором сидела девушка. Ехала она в такой поздний час, как можно предположить к мужчине, но не для амурных дел, а для более кровавых. Ее нежное, невинное личико омрачила тяжелая дума, никому кроме нее самой неизвестная. Щеки ее были бледными, как луна, парящая над Францией, из-за чего она производила впечатление не юной особы, пестрящей жизнью, как ее сверстники, а человека, уже готовившегося встретить свою погибель. Она серьезно смотрела в даль, нахмурив брови так, словно собиралась совершить что-то столь же или даже более великое, чем взятие Бастилии. Ее взгляд не выражал ни капли сомнений, в ее глазах блестела непоколебимая, стальная решимость, как у солдата, идущего в неравный бой, готовясь отдать жизнь за ничтожную надежды на победу. Эта дама точно знала на что она идет, ради чего и чем за это заплатит.
Под туго затянутым корсажем спрятаны были две самые важные ее бумаги- свидетельство о крещении и написанное ей «обращение». В первой мы можем подглядеть ее имя, нашу грозную пассажирку звали Шарлотта Корде. Во второй хранилась информация о деле, ради которого она приехала в Париж и о ее мотивах, но об этом вы больше узнайте немного позже, всему свое время. Эти документы были единственным, что она привезла с собой и только они должны были говорить о ней, а от остальных записей, связанных с ней, пришлось избавиться. Вся бумага быстро исчезла в буйном пламени, сожравшем все и оставившем только объедки в виде пепла. Шарлотта знала, что ее путешествие в столицу (с недавних пор) республики было только в один конец. Она жертвовала всю себя одному деянию, которое должно было изменить ход истории, и которое, по ее мнению, могло показать слепым людям тот ужас, который происходил в стране на сам ом деле. Очевидно, что «показать слепым» это оксюморон, но охваченная высокими чувствами француженка не могла понять, что незрячего нельзя заставить увидеть, а глухого не заставишь услышать. Хотя, человек чаще сам зажмуривается, когда ему показывают то, что он не хочет видеть, и закрывает уши ладонями, когда ему говорят то, что он еще не готов услышать, а когда его веки поднимутся, и он внимательно вслушается будет уже слишком поздно.
Еще одним примечательным предметом, который она везла с собой, являлся новый, блестящий и угрожающе острый кухонный нож. Нужно признать, что в отличие от зонтиков, миниатюрных сумочек и элегантных шляпок, нож — это достаточно нетипичный аксессуар для двадцатилетней дамы этого времени. Но нам стоит прервать описание, потому что повозка наконец затормозила.
Кучер повернулся к Шарлотте и произнес: «Мы на месте, гражданка». Девушка вздрогнула, прокуренный мужской голос вторгся чужеродным объектом в пространство ее мыслей, в которое она была глубоко погружена. Она отблагодарила водителя за поездку и, отварив дверцу, выскочила из повозки. Она уверенными шагами вошла в дом, поднялась по лестнице и остановилась. Сжав изящную ручку в кулак, она грозно и настойчиво постучала в вытянутую сосновую дверь, которая через пару секунд отворилась.
В образовавшуюся щель выглянула женщина, на вид которой было около 30 лет. Обладала она вполне симпатичным лицом, мягкими чертами, округлым подбородком, тонкими губами бледно-персикового цвета, который словно созданы были для умиротворенной улыбки, и густым, темными бровями, которые выделялись на ее блеклой внешности, добавляя ей хара́ктерности. Но больше всего Шарлотте в тот момент запомнились ее большие карие глаза, передававшие спокойную строгость и скромность.
— Добрый вечер, я хочу увидеть Марата. — Сказала Шарлотта тоном, дающим понять серьезность ее намерений.
— Извините, он не может принять вас сейчас. — Вежливо ответила ей женщина.
— Но мое дело крайне срочное…
— Он сильно болен, уже поздно и ему нужен покой. Придите в другое время, пожалуйста.
Сожительница журналиста начала закрывать, не желая больше говорить с молодой особой, но та схватилась за край двери, не давая захлопнуть ее, не прижав ей пальцы. Женщина, которой пришлось остановиться, нахмурилась, ее явно возмутило упрямство девушки перед ней.
— Вы меня не услышали? Он попросил никого не пускать к нему. — ее голос сохранял сдержанность, но в нем появился намек не раздражение.
— Это дело нельзя отложить на потом. Готовится заговор, мне нужно немедленно сообщить это Марату. Вы понимайте? Не-мед-лен-но. — Она не собиралась отступать, ее план не мог провалиться из-за какой-то упрямой тетки. Она должна исполнить свой тяжкий долг и ради этого ей приходилось врать. Маленькая лож не могла испортить дело, которое, по ее мнению, являлось более чем богоугодным.
Неожиданно из глубины квартиры послышался низкий, слабый, но по-прежнему звучный мужской голос.
— Симона, милая, сделай исключение, впусти эту даму.
«Змей почуял запах крови,» -подумала в тот момент Шарлотта. Еще ее, как человека, активно следившего за политической жизнью Франции в последние годы, зацепило имя им упомянутое, которое было ей знакомо. Она догадалось, что говорила с Симоной Эврар — женой и преданной сподвижницей Марата. Возлюбленная «друга народа» послушалась далекого голоса и позволила юной даме войти. Женщина провела Шарлотту в одну из комнат и удалилась оттуда.
Помещение было небольшим, окруженным скучно-серыми стенами, отливавшими скверно-зеленым оттенком. В углу, словно провинившись, стояла массивная деревянная тумба, на ней лежала стопка книг, толстые потертые корешки давили друг на друг, а рядом вытянулись несколько тонких свей, плакавших горячим воском. Посреди комнаты располагалась ванна, наполненная до краев теплой водой. В ней и сидел Марат, перед ним поперек ванны лежала доска, что бы он имел возможность писать, его наготу прикрывали несколько простыней и полотенец, белая ткань, обмотанная вокруг его головы, скрывала обильную перхоть, которая образовалась меж его темных кудрей. Его лицо, отличавшиеся резкими чертами, впалыми щеками и высокими скулами, широким лбом, крупным носом, напоминающим орлиный клюв, и проницательными глубоко посаженными глазами, было знакомо девушке, она видела его на литографиях. Революционер в то время страдал от экземы, кожная болезнь серьезно изуродовала наружность монтаньяра. Зудящая сыпь безжалостно покрыла его лицо: носогубные складки, брови, грань роста волос. Отвратно-рыжие пятна осыпали и остальное его тело, его грудь и подмышки тоже были захвачены этими обезображивающими воспалениями.
Несмотря на удручающее состояние своего здоровья Жан-Поль Марат продолжал трудиться и принимать посетителей. Возможно, первым, что вы испытали, узнав это, было восхищение, что, конечно, небезосновательно, но Шарлота видела это совсем по-другому. Несмотря на отчаянье, которым веяло от обстановки, и измученный вид больного он все равно продолжал писать, продолжал выносить обвинительные приговоры. Палачи работали без выходных и отпусков, не было уважительных причин пропустить отсечение десятка новых голов. Стабильно из-под его пера выходили статьи, обличающие врагов революции, и так же стабильно эти предатели оказывались на гильотине. Француженка, наблюдая за этим, снова убеждалась в том, что беспощадно убивая недругов свободы, в один день новая власть ошиблась, и была казнена сама свобода.
— Добрый вечер, гражданка. Я благодарен, что вы решились сообщить мне о назревающем заговоре. Приятно видеть, что даже такая молодая особа, как вы, бережет республику. Вокруг нас бесчисленное количество самых настоящих преступников, которые призирают народ, веками плативший за их сытую и роскошную жизнь. Неудивительно, что они всеми способами пытаются отвоевать назад свое место под солнцем. Они не должны забывать, что у народа есть воля, которая сильнее их гнета! То, что вы сейчас стоите перед мной- наглядное этому доказательство. — Глаза публициста заблестели, он словно ожил, когда заговорил о тех, кого ненавидел. — Рассказывайте, кто готовит заговор и где?
— Я приехала из Нормандии, а как вы знайте, туда бежали некоторые депутаты-жирондисты около месяца назад…
— Назовите мне имена этих мерзавцев! — Резко перебил ее Марат.
— Барбару, Петион, Бюзо, Гюаде. — Сухо и рассудительно перечислила Шарлотта.
— Хорошо, — Журналист взял в свои грубые руки перо и выписал в столбик фамилии, смотря на них с осуждением, словно сквозь лист он мог видеть их бесстыдные лица.— Они все скоро отправятся на гильотину.
Он поднял глаза от списка иуд, чтобы посмотреть на неравнодушную гражданку, и ужаснулся. В руке девушка сжимала нож, из его отражающей поверхности на революционера взглянула его смерть. Он успел лишь в изумлении поднять брови прежде, чем она набросилась на него.
— Моя дорогая подруга! — Вскрикнуть монтаньяр, зовя на помощь свою жену. Она была последним, о чем он успел подумать, прежде чем его жизнь прервется.
Француженка резко вонзила лезвие в грудь Марата, глубоко погружая его в плоть, разрезая ткани. Из раны тут же потекли струи крови, которая мгновенно пропитала полотенца и закапала в ванну, прозрачная вода стала ярко-алой. Публицист издавал хриплые, клокочущие звуки, в панике предпринимая безуспешные попытки вздохнуть, но дышать он больше не сможет, нож пронзил его легкое. Он в замешательстве и лютом испуге смотрел на свою убийцу, он не был готов прощаться с жизнью сейчас, он хотел издать еще уйму номеров своей газеты, столько всего написать и сказать, но Шарлотта заставила его замолчать навсегда. Она рывком выдернула орудие, на ее бледную кожу фонтаном брызнула густая жидкость винного цвета и запятнала ее белоснежное платье, так же как это страшное убийство испачкало ее чистую душу. Юная дворянка с новой силой воткнула в него нож, но на этот раз чуть ниже. Она услышала хруст, видимо, она задела его ребро. Из его рта и носа уродливыми червями стала выползать омерзительная пенистая кровь. Она отпустила рукоятку ножа и отступила назад, холоднокровно наблюдая за его последними секундами.
— Ты осудил многих, теперь тебя осудит Господь. — Ее суровый и леденящий душу голос пронёсся по комнате под аккомпанемент его отчаянных кряхтений и стонов.
Руки умирающего судорожно подергивались, попытки вобрать в себя кислород сначала превратились в редкие всхлипы, а потом вовсе прекратились. Мышцы расслабились, все движения утихли, его тело обмякло и скользнуло в ванну полную его крови. Голова, которая совсем недавно толкала речи полные призывов к войне за справедливость, сейчас откинулась назад в полном бессилии. Его широко открытые глаза, что возбужденно сверкали, когда он с фанатичностью говорил о спасении нации от предателей, в эту секунду не выражали ни страха, ни боли, ни изумления, только небытие. Умер он так же стремительно, как революция прокатилась по Франции.
Только когда его сердце остановилось и душа покинула тело, Шарлотта могла быть спокойна. Его взгляд скользнул от трупа радикалиста к простому деревянному кресту, одиноко весящему над окровавленной ванной. Она знала, Бог простит ее.
Симона, услышав крики и возню, ворвалась в комнату. Она не могла, она не хотела верить в то, что это реально. Перед ней лежало бездыханное тело ее мужа, из его груди торчал нож. Она оттолкнула Шарлотту и в слезах подбежала к Марату. Она заключила его в объятия, не боясь, что запачкает свое платье кровью. Ее рыдания становились только громче, когда она осознавала, что он никогда больше не обнимет ее в ответ.
— Милый, дорогой мой… Свет мой! Откликнись, пожалуйста, хоть слово скажи мне! Не уходи, умоляю, ты — вся моя жизнь, ты — все что у меня есть.- По ее щекам бежали горячие слезы, падая и смешиваясь с его кровь, когда она, сидя на краю ванны, прижимала его все еще теплый труп к своей груди. Она обнимала его так крепко, словно пыталась удержать его в этом мире. Все было четно, он молчал и не двигался. Она кричала, потеряв всякую надежду. — Я тебя так сильно люблю, прошу, не оставляй меня! Господи, помоги ему!
Шарлотта стояла в стороне, безмолвно наблюдая, когда в комнату ворвались другие жители этой квартиры. Скорее всего это были родственницы Симоны и Марата, но их лиц девушка не запомнила, ее внимание захватила жена журналиста, обвившая руки вокруг его тела. Помещение наполнили крики ужаса и шока, туда стали сбегаться обеспокоенные соседи. Шарлотта ожидала, что разъяренная толпа растерзает ее на месте, но вместо этого, ее грубо схватили несколько мужчин и удерживали до прибытия полиции. Она совсем не сопротивлялась, окружающие кидали на нее взгляды полные осуждения и призрения, словно убила сотни невинных она, а не Марат. Ей пришлось убить, но, по ее мнению, это был единственный способ спасти тех, кому монтаньяр уготовил казнь за предательство, которого они не совершали. Она была неглупой и знала, какая судьба ее ждет, противиться этому было бесполезно. Чаша сия не могла ее миновать.
В квартиру, находящуюся по адресу Кордельеров 30, вошли четверо солдат национальной гвардии. Под черной подошвой их сапог заскрипел старинный пол. Все мужчины были поразительно похожи друг на друга, что усугубляла одинаковая форма на них: фетровые треуголки, на которых была закреплены трехцветные кокарды, белые камзолы, а поверх них мундиры свободолюбивого синего цвета с акцентными отворотами и воротничками, окрашенными в красный- цвет патриотов. Вооружены они были фузеями образца 1777 года — практичной классикой, доставшейся от старого режима, а так же игольчатым штыком. Шарлотта перешла в руки гвардейцев, которые заставили ее покинуть квартиру и увезли ее. Затем последовали допросы и заключение в тесной камере. На следующее утро был назначен суд, он не решит ее судьбу, а лишь подтвердит.
После рассвета Шарлотта уже стояла в зале суда. Она не брыкалась, не плакала в отчаянье, в ее глаз не стоял тот ужас, к которому уже привыкли участники подобных процессов. Она была спокойна и смирена, что большинство присутствующих удивило. Создавалось ощущение, словно девушка вовсе не хотела быть оправданной. Кто-то счел ее сумасшедшей, а кто-то исчадьем ада, но за все заседание она ни одним мускулом лица не выразила раскаянья или сожаления. Даже когда озвучили самый страшный и в то же время самый популярный приговор, юная убийца осталась так же холодна, как трехгранны штык, примыкающий к оружию солдата.
В этот же вечер она сидела на холодных камнях, из которых был выложен пол в ее камере. Она думала о будущем ее бедной Франции, о том, когда ее граждане наконец выберутся из той пучины, куда их загнало правительство.
— Гражданка Корде, вы желайте исповедаться? Сюда может прийти священник. — произнес один из жандармов, что ее охранял.
— Благодарю, но нет. Мне не в чем кается, на то, что я совершила была воля божья. — Ответила заключенная, даже не подняв глаз на собеседника.
Приблизительно через час жандармы ушли. Шарлотта предположила, что это была обычная процедура смены караула, но через положенное время новые жандармы не появились. Вместо них у ее клетки оказалась женщине в неприглядном платьице. Девушка легко узнала перед собой Симону. Нос и щеки вдовы были красными, глаза печалью поблескивали, а руки бережно сжимали платочек. Один из ее пальцев все еще опоясывало обручальное кольцо. Шарлотта видела жену убитого сегодня на суде, но не обратила особого внимания, ведь та давала вполне очевидные для ее положения показания. Тогда она не плакала, держала себя в руках, а после, видимо, долго и горестно рыдала. Заключенная, не ожидавшая такого визита, поднялась на ноги.
— Вы пришли за извинениями? За раскаяньем? — Почти с вызовом спросила Шарлотта.
— Нет, я просто хочу поговорить. — Смиренно ответила парижанка.— Вы же ничего не знайте о нем и обо мне.
— О нем я знаю достаточно.
— Нет, вы врете себе. Вы знайте его как политика и журналиста, но вы никогда бы не узнали о том, какой он был человек. Я познакомилась с ним, когда его преследовали и ему нужно было укрытие. Я полюбила его с невероятной силой, я была готова ради него на все. Он никогда не был богат, поэтому все свои деньги я отдавала на содержание его и газеты… Он был честным человеком, хорошем муже…
— У вас не получится его оправдать сентиментальными речами.
— Выслушайте меня, прошу вас. Я могу понять, что вас сподвигло на этот страшный поступок, но я никак не могу понять, почему именно Марат? Он был одержим своим представлением о справедливости, ему не нужны были деньги, слава или власть. Он был аскетичен и беден, по-настоящему близок к народу. Откуда у него тогда деньги на жизнь, квартиру и выпуск газеты? Это все были мои деньги. Я отдавала ему все, что у меня есть. — На нее нахлынули воспоминания, которые били о борта ее хрупкой стойкости, стараясь перевернуть. Перед глазами промчалось прожитое. Она трепетно хранила в памяти его сосредоточенное выражение лица и шорох пера, когда она просыпалась ночью, а он еще даже не ложился, запах свежей типографской краски и стопки бумаг, которые они вместе сортировали, его редкую, прочти застенчивую улыбку, которая сменяла выражение гнева и презрения, когда он смотрел на нее и то как под ее пальцами ощущались его своевольные черные кудри… Но больше всего ее воспоминания тревожило тот самый возглас — «Моя дорогая подруга!», вымолвленный на последнем вздохе. — Так почему он? Из всех зол вы решили уничтожить меньшее. Почему не Робеспьер? Он тиран, в него стоило вонзить тот нож, а не в моего мужа.
— Это не меняет того, что ваш возлюбленный посылал людей на казнь без суда и следствия. — Шарлотта оставалась непреклонной.
— Где же тогда ваш суд и ваше следствие? Покажите мне те документы, которые обосновывают казнь Марата? — Голос Симоны дрогнул, ей пришлось сделать паузу, чтобы не сорваться на плач. — Нет, ты не выше его, ты споткнулась о тот же грех, что и он. Вы так похожи. Оба яростно и уверенно защищайте то, что считайте правильным и справедливым…
— Не смейте меня с ним сравнивать! — В ледяном тоне Шарлотты наконец прозвучали эмоции. Она нашла это сравнение с журналистом откровенно оскорбительным. Ее бледные пальцы сжались в кулаки в яростном несогласии.
— У вас больше общего чем вы думайте, Корде. Вы настолько уверенны, что ваши действия принесут всем благо, что совершенно игнорируйте риски. Ты ожидала, что люди прозреют, возненавидят нынешние порядки? Нет, они возненавидели тебя. Марат своими радикальными методами не построил идеальной республики. Но ты все равно думала, что сможешь теми же методами построить идеальное общество, пробудить в людях гражданское сознание и жажду справедливости?
— Прекратите, мы разные! — Резко перебила ее Шарлотта. — Марат- монстр!
— Нет, он не монстр, он мой муж.
Это последнее, что Корде услышала той, кого сделала вдовой. Последняя фраза прозвучала тихо, но в то же время в воздухе ощущался ее душераздирающий вес. По щекам жены журналиста побежали слезы, и она исчезла в тени. Молодая заключенная смотрела ей в след, в ее взгляде зародилось нечто чужеродное и совершенно ей не свойственное. Это было сомнение. Она осознала, что убила не просто журналиста, политика и революционера, она убила чью-то единственную любовь.
На площади революции собралась толпа, все пришли посмотреть представление- казнь убийцы Марата. Шарлотта держалась мужественно и смело для приговоренного к казни человека. Народ шумел, кричал, осыпал девушку оскорблениями, которая отвечала лишь равнодушным взглядом. Когда ее вели к гильотине в толпе она заметила Симону. Женщина выглядела напряженной и серьезной, она ничего не кричала, а лишь безмолвно наблюдала. Они встретились взглядами, тогда вдова увидела в глазах приговоренной понимание и даже некое сочувствие. Это выражение в ее взгляде появилось лишь на мгновение, из-за чего могло показаться, что оно лишь померещилось, но Симона была уверенна, что точно видела его.
17 июля в половине восьмого вечера под парижским солнцем сверкнуло беспощадное лезвие гильотины и голова девушки, в одиночку совершившей самое громкое убийство XVIII, была отсечена от ее юного тела.