Сентябрь 1991 года. Я стоял перед пятиэтажным блочным зданием в центре города, разглядывая выщербленные ступени входа и облупившуюся краску на двери. Строительный институт окончен, армия пройдена, впереди — первая работа инженером в проектной организации.

Единственным плюсом этого места была близость к метро — всего пять минут пешком. Зарплату обещали мизерную, но в те времена везде платили мало, а мне нужен был хоть какой-то опыт.

Поднявшись на третий этаж, я нашел нужную дверь с потрескавшейся табличкой. Зашел. Высокие потолки, два больших окна с видом на центр города, около тридцати квадратных метров пространства, заставленного кульманами и чертежными столами. Пахло бумагой, карандашной стружкой и чем-то еще.

— Проходи, проходи, — встретил меня Игорь Николаевич, наш начальник. Как позже выяснилось, ему оставалось два года до пенсии, но держался он молодцом — седой, с хорошей военной выправкой, сын генерала. — Вот твое место. Девочки, познакомьтесь с новым сотрудником.

Четыре женщины оторвались от своих кульманов и окинули меня оценивающими взглядами. Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке — самый молодой, единственный мужчина, который будет работать с ними, да еще и без опыта.

— Тоня, — кивнула высокая темноволосая женщина лет сорока пяти с властным взглядом. Позже я узнал, что она живет за городом и каждый день ездит на работу электричкой.

— Маша, — представилась невысокая полноватая женщина с русыми волосами и добродушным лицом. Ей было около сорока.

— Лена, — миниатюрная черноволосая с острым носом улыбнулась как-то хитро. Лет тридцать пять, не больше.

— Ира, — последней представилась светловолосая девушка, явно моложе остальных. Невысокая, меланхоличная, она посмотрела на меня с каким-то пониманием, словно догадавшись о моей растерянности.

В соседней комнате сидел заместитель начальника Сергей — в пиджаке с коротковатыми рукавами, чуть сгорбленный мужчина около тридцати лет. Краснолицый, светловолосый лениво посмотрел на меня. В его взгляде читалось что-то вроде жалости и пренебрежения одновременно, хотя злым он мне не показался.

Первые недели прошли в освоении чертежных стандартов и попытках вписаться в коллектив. Женщины постоянно что-то обсуждали — цены на продукты, рецепты, сплетни о знакомых. Я молчал, склонившись над своими чертежами, и старался не высовываться.

Временами женщины спорили, ругались, сплетничали о сотрудниках из соседних отделов. Иногда они пытались втянуть и меня в свои разговоры, но я старался избегать их корпоративных войн, которые они устраивали просто потому что им было скучно.

Ира иногда подходила ко мне, чтобы что-то спросить или просто поболтать. Она была единственной, кто разговаривал со мной на равных. С остальными женщинами она явно не дружила, а те, в свою очередь, поглядывали на нее с плохо скрываемым раздражением.

— Свекровь опять всю ночь скандалила, — тихо жаловалась она мне как-то утром, разматывая рулон кальки. — Я уже не знаю, что делать.

Я только кивал сочувственно. Чужие семейные проблемы казались мне чем-то далеким и неважным. Я научился не вмешиваться, не советовать, просто слушать. Люди сами знают ответы на свои вопросы — им просто нужен кто-то, кто выслушает.

***

В помещении курить запрещалось, поэтому я выходил во внутренний дворик — небольшое пространство между корпусами, обнесенное облупившимся забором. Там я часто встречал старика.

Он был очень дряхлый, еле передвигал ноги, одет бедно — застиранная рубашка, протертые брюки. Видимо, тоже работал в одном из отделов. Старик курил редко — сигареты были дорогие, а зарплаты маленькие. Чаще он просто выходил постоять рядом с курящими, подышать табачным дымом. Было видно, что ему стыдно просить.

Я всегда предлагал ему закурить. Старик брал сигарету с благодарностью, и мы стояли молча или разговаривали о погоде, о книгах, о фильмах. Обычные разговоры ни о чём.

Однажды, затягиваясь моей сигаретой, он вдруг сказал:

— Когда-то я был главным в этом здании.

Он посмотрел на меня с какой-то тоской, ожидая реакции.

Я кивнул, глядя на облупившиеся стены дворика. "Заговаривается дед," — подумал я. Может, правда когда-то был начальником хозяйственного отдела. Или вахтёром. Мне было неловко спрашивать — вдруг обидится или начнёт рассказывать часами про былое величие. Да и интересно ли мне это? Какая разница, кем он был тридцать лет назад?

Мы докурили молча. Старик поблагодарил и поплёлся обратно в здание.

Я встречал его ещё несколько раз. Мы курили, переговаривались о пустяках. Иногда он снова заводил речь о прошлом, но я пропускал эти слова мимо ушей. У меня была своя жизнь впереди, свои планы. Чужое прошлое казалось чем-то далёким и ненужным.

Шли месяцы. Работа была рутинной и монотонной — бесконечные чертежи промышленных предприятий, которые, возможно, никогда не построят. Страна разваливалась, экономика летела в пропасть, но мы продолжали чертить, словно ничего не происходило.

***

Был июнь или начало июля 1992 года, события в стране неслись своим чередом. Был обычный летний день, точно уже не помню, когда именно разговор в отделе внезапно зашел о сглазе и порче. Это была одна из любимых тем наших женщин. Стоило одной из них что-то рассказать, как остальные тут же подхватывали тему, перебивая друг друга и добавляя свои истории.

Хитрая Лена, похожая на лису из сказки «Колобок», рассказала про свою соседку, которая наговорила на ее дочку, и у девочки две недели была температура без причины. Тоня вспомнила случай с подругой, у которой после встречи со старой знакомой в доме начали биться тарелки. Ира молчала, но лицо у нее было задумчивое — видимо, и у нее был похожий опыт.

— А вы знаете, — вдруг сказала Маша, отложив рапидограф, — со мной в Болгарии одна история приключилась. Странная очень.

Все женщины тут же притихли и повернулись к ней. Даже я оторвался от чертежа и невольно прислушался. Что-то в ее голосе было такое, что заставило меня насторожиться.

— Мы там пять лет прожили, — начала Маша, и в ее обычно добродушном голосе послышались осторожные нотки. — Мужа отправили в Софию строить там завод. Ну, и я с ним. Жили в обычной блочной пятиэтажке без лифта. И была у нас соседка — местная, болгарка. Мы с ней подружились, она часто заходила к нам в гости. Иногда по делу, а иногда просто поболтать.

Маша помолчала, словно подбирая слова.

— Хорошая была женщина, но странная. Как-то раз она мне говорит: "Маша, у вас тут на работе много людей. Сглазить могут, порчу навести. Я тебе слово одно скажу — оно от всего помогает. От любого сглаза, от любой порчи." Я сначала отмахнулась, мол, ерунда все это. А она серьезно так: "Запиши. Пригодится. Мало ли что в жизни случается"

Тоня, заинтересованная рассказом, перестала чертить и подалась вперед:

— Слово? И что за слово?

— Погоди. Слово было длинное, на каком-то арабском языке, может, персидском древнем. Я его не запомнила сразу, попросила повторить. Она повторила раза три, пока я записала. Записала на бумажку, положила в буфет на кухне и забыла про нее. Время шло, а жизнь текла своим чередом.

Маша замолчала, и в комнате наступила тишина. Даже за стеной в соседней комнате, где сидели Игорь Николаевич и его заместитель Сергей, не было слышно ни звука.

— А потом, — продолжила Маша, и голос ее стал тише, — стала я замечать, что кто-то под мои двери подбрасывает мусор. Не всякий мусор, а что-то странное. То веревочка какая-то, завязанная узлами, то земля горстью, то еще что. Я сначала не обращала внимания, веником заметала и выбрасывала. Но мусор продолжал появляться и дальше.

— И что дальше? — Лена сидела на краешке стула, ее острый нос почти касался Машиного плеча.

— Дальше начались проблемы. Сначала мелкие — то кастрюля супа внезапно прокиснет, то вещи начали находить не на своем месте. Потом серьезнее — муж стал приходить злой, без причины кричал, скандалил. Дочка начала плохо спать, просыпалась и плакала по ночам. А мусор под дверью все появлялся.

Маша явно нервничала, я увидел, как побелели костяшки ее пальцев, сжавшихся на карандаше.

— И вот однажды утром выхожу я на площадку, смотрю — опять что-то подкинули у порога. Пригляделась, а это лежит мышиная лапка. Маленькая такая, со следами крови. Лежит прямо на пороге.

Ира охнула, прикрыв рот ладонью.

— Я тогда поняла, что дело серьезное, — Маша говорила теперь быстрее, словно хотела поскорее закончить рассказ. — И вспомнила про ту бумажку. Вернулась в квартиру, порылась в буфете и нашла. Слово там было написано, длинное, непонятное. Я даже не была уверена, что правильно его прочитаю.

— И что? Прочитала? — Тоня смотрела на Машу так, словно от ее ответа зависело что-то важное.

— Да. Вышла на площадку и трижды прочитала по бумажке. Медленно, четко, как соседка учила.

Маша помолчала, и в тишине было слышно, как за окном проехала машина.

— И как только я третий раз произнесла, — голос ее стал чуть громче, — откуда ни возьмись выскакивает огромный кот. Рыжий такой, здоровенный. Я его раньше никогда в нашем подъезде не видела. Он выпрыгнул откуда-то сверху, с лестницы ведущей на верхний этаж, схватил эту мышиную лапку и сразу вниз сбежал. Я даже не успела понять, что происходит.

— Жуть какая, — прошептала Лена.

— После этого, — закончила Маша, — мусор под дверью больше не появлялся. Совсем. И в семье все наладилось. Муж успокоился, дочка спать стала нормально. Как рукой сняло.

Несколько секунд все молчали, переваривая услышанное. Потом заговорили почти одновременно:

— А ты это слово еще помнишь?

— У тебя бумажка та сохранилась?

— Можно переписать?

Маша усмехнулась:

— Помню. И бумажка есть, я ее оттуда с собой привезла. Могу дать переписать, на всякий случай.

Лена и Ира сразу полезли за листочками. Тоня тоже достала блокнот. Маша открыла свою сумку, порылась там и достала слегка потрепанный листок, сложенный вчетверо.

— Вот. Только осторожно, бумага старая уже.

Женщины столпились вокруг нее, переписывая загадочное слово. Я видел, как их губы беззвучно шевелились, повторяя непонятные слоги. Действительно, слово было длинным не менее пятнадцати - двадцати букв. Начиналось со слога “Ом”, а дальше следовали какие-то труднопроизносимые сочетания, резавшие слух и совершенно не запоминающиеся.

— Ты, может, тоже перепишешь? — обернулась ко мне Ира. — На всякий случай. Мало ли что в жизни произойти может.

Я посмотрел на листок, на склонившиеся над ним головы женщин, на их серьезные лица. Мне вся эта история понравилась, но относится серьёзно к ней я не собирался.

— Нет, — сказал я, возвращаясь к чертежу. — Мне не нужно.

Женщины переглянулись, но ничего не сказали. Они еще какое-то время обсуждали историю Маши, строили предположения о том, кто мог подбрасывать тот мусор и что означала мышиная лапка. Потом разговор перешел на другие темы, и день потек дальше своим обычным чередом.

Мне было двадцать шесть лет. Впереди казалось была целая жизнь, где будет все хорошо. Проблем у меня на тот момент не было, если не считать мизерной зарплаты и скучной работы. Я жил одним днем и думал, что всегда успею записать это слово, если оно мне понадобится. В конце концов, Маша работала здесь уже несколько лет и никуда не собиралась уходить.

***

Прошло меньше года. Цены ползли вверх, а зарплаты становились все меньше, к тому же их задерживали по два-три месяца. Страна окончательно погрузилась в экономический хаос. Мне предложили другую работу — в коммерческой фирме, где обещали платить нормальные деньги и вовремя.

Я написал заявление об увольнении.

В последний рабочий день я спустился во внутренний дворик в последний раз. Хотел покурить на прощание, оглядеть облупившиеся стены, вспомнить те два года, что проработал в этом здании. Но дворик был пуст. Старика не было. Больше я его не увидел.

Мой начальник Игорь Николаевич пожал мне руку на прощание и пожелал удачи на новом месте. Сергей кивнул своим обычным снисходительным кивком. Женщины попрощались, кто-то даже всплакнул. Ира обняла меня на прощание и прошептала:

— Держись там.

Я собрал свои вещи, вышел из кабинета с высокими потолками и больше никогда туда не возвращался.

***

Годы шли. Я больше не встречал своих бывших коллег. Город был слишком большим, а жизнь разбросала нас в разные стороны. Иногда я вспоминал тот кабинет, женщин, склонившихся над потрепанным листком бумаги, Машину историю про соседку-болгарку и слово, которое помогает от любой порчи и сглаза.

Жизнь текла своим чередом. Были взлеты и падения, радости и проблемы. Я женился, родились дети. Работал, строил карьеру, переезжал с места на место. Иногда, проезжая мимо своей старой работы, я вспоминал то время и думал, что вот когда ни будь обязательно зайду проведать свой отдел. Однако время шло, а я так и не зашёл туда ни разу.

Затем, первый этаж здания, где я когда-то работал, отдали какой-то коммерческой фирме и там появился магазин. Через полгода под офисы отдали еще два этажа здания. А через некоторое время проектный институт просто перестал существовать, а всех сотрудников уволили.

***

Ещё через несколько лет, это было уже где-то в начале двухтысячных, я проходил мимо того здания. Просто так вышло — был в центре по делам, решил пройти знакомой дорогой.

И вдруг заметил на фасаде что-то новое — мраморный барельеф. Подошёл ближе.

На барельефе был портрет. Я узнал эти черты сразу — дряхлый старик из внутреннего дворика. Только здесь он был моложе и ясным взглядом.

Под портретом шла надпись: фамилия, имя, отчество, две даты — рождения и смерти. А дальше: "Основатель и первый директор проектного института. 1952-1978."

Я стоял и смотрел на барельеф. Двадцать шесть лет он руководил институтом. Создал его с нуля в пятидесятые годы. А я видел в нём только жалкого старика, который выпрашивает сигареты.

"Когда-то я был главным в этом здании," — вспомнились мне его слова.

Он ждал, что я спрошу. Хотел рассказать. А я подумал, что он заговаривается, и промолчал. Мне было неинтересно. Мне казалось, что его прошлое — это пыль, а моё будущее — это всё.

Я мог расспросить его. Мог узнать, как строился институт, как всё начиналось, какой была страна тогда. Мог просто выслушать человека, который хотел, чтобы кто-то запомнил его историю.

Но я не спросил.

Так же, как не записал слово, которое начиналось на "Ом".

Два упущенных шанса. Два отказа. Потому что в двадцать шесть лет мне казалось, что впереди вся жизнь, и время ещё будет.

Теперь я знаю — когда судьба протягивает тебе потрёпанный листок с непонятным словом или, когда старик хочет рассказать свою историю, бери. Не думай, не взвешивай. Просто бери и храни. Потому что такой шанс может больше не представиться.

А мне остаётся только помнить.


Ноябрь 2025 г.