Дождь стучал по подоконнику его нового кабинета, отбивая чужой, нервный ритм. Сентябрьская хмарь сменилась октябрьской изморосью, и Москва за окном плыла в серой, влажной вате. Алексей Волгин стоял у огромного, до блеска натёртого окна и смотрел на проспект Маркса. Внизу, как муравьи, суетились люди, ползли машины, гудели троллейбусы. Жизнь. Обычная, серая, советская жизнь.
Его жизнь теперь была другой.
Кабинет директора Научно-исследовательского института управления экономикой поражал воображение. Не размерами - он был вполне стандартен, - а самим своим существованием. Ковёр, глушащий шаги. Массивный письменный стол из красного дерева. Диван для посетителей. Отдельный телефонный аппарат, «вертушка». И тишина. Непривычная, гнетущая тишина, которую не нарушали ни крики соседей за стенкой, ни скрип кровати тети Зины сверху.
На стене висела карта СССР, утыканная десятками разноцветных флажков. Экспериментальные площадки. От Урала до Прибалтики. Его методы - выхолощенные, обезличенные, пропущенные через мясорубку партийных циркуляров, - но всё же его. Они работали. Производительность труда на этих участках росла, планы выполнялись, рабочие получали премии.
Он выиграл.
Почему же на душе было так пусто, будто кто-то выскоблил её острой ложкой?
Он повернулся от окна, и взгляд упал на папку с почтой, которую утром принесла секретарша - молодая, подобранная кем-то свыше девушка с невидящими глазами. Среди официальных конвертов с гербами министерств он с утра заметил один - простой, без обратного адреса. Внутри - единственный листок.
Алексей подошёл к столу, снова взял в руки этот листок. Бумага была дешёвой, шершавой. А почерк… почерк он узнал бы из тысячи. Корявый, угловатый, с сильным нажимом. Почерк Генки.
Профессор. Встреча. Сегодня. 20:00. Старая котельная. Только ты. Дело жизни.
Сердце сжалось в груди, замерло, а потом забилось с бешеной силой. Генка. Жив. Месяц тишины. Месяц, в течение которого Алексей выстроил в голове все возможные версии его гибели. Авария. Разборка. Случайность. Он винил себя. Он горевал по своему последнему солдату, по той прямой, яростной силе, что оставалась от прежней жизни.
И вот это. "Дело жизни".
Алексей медленно, почти ритуально, поднёс листок к пламени зажигалки. Бумага почернела, свернулась, рассыпалась пеплом в массивной пепельнице. Запах гари смешался с запахом дорогой политуры и табака.
Он был реабилитирован. Восстановлен в партии. Получил эту квартиру… нет, не квартиру - трёхкомнатное жилище с высокими потолками в центре Москвы. Он был уважаемым человеком. Директором НИИ.
Лариса уехала в Польшу - отец устроил её в советское торгпредство. Писала редкие, выхолощенные цензурой письма, полные тоски по дому, который больше не существовал.
Илья… Илья стал успешным функционером. Защитил диссертацию, получил должность в Госплане. Они иногда пересекались в длинных коридорах власти, обменивались быстрыми, ничего не значащими кивками. В глазах Ильи читалась лишь вежливая отстранённость и лёгкий страх. Прежнего Ильи - тихого, ранимого идеалиста - не существовало. Система перемолола и его, выдав на выходе удобный, стандартный продукт.
Алексей подошёл к сейфу, вставил ключ, достал оттуда папку. Внутри лежали другие письма. Те, что он не стал сжигать. Корявые, на листочках в клеточку, из Нижнего Тагила, с Уралмаша, из Магнитки. "Работаем по-вашему, Алексей Петрович. Ждем указаний". Вот она, его настоящая победа. Не в кабинетах, а там, в цехах, у раскалённых печей. Его идеи были живы.
Но теперь он знал - эта победа была пирровой. Он спас идеи, но похоронил себя. Стал частью машины.
Вечер был холодным и ветреным. Он шёл по знакомым, тёмным переулкам, подняв воротник пальто. Без цели петлял, проверяя, не ведут ли "хвосты". Но за ним никто не шёл. В этом был самый главный знак. Он был слишком важен, чтобы за ним следили уличные "топтуны". За ним наблюдали иначе.
Заброшенная котельная на окраине Москвы, их старая явка, встретила его ледяным молчанием. Воздух пах ржавчиной, пылью и мокрым кирпичом. В единственном помещении, где когда-то кипели их споры, горела керосиновая лампа. При её неровном свете сидел Генка и..еще один человек
Но это был не его Генка.
Тот Генка был огнём - взъерошенный, порывистый, с горящими глазами. Этот же человек был холодным углём. Одетый в новое, но неброское пальто, он сидел с неестественно прямой спиной. Его руки лежали на коленях, пальцы сцеплены. Лицо было маской - бледной, подчеркнуто бесстрастной.
- Садись, Алексей Петрович, - сказал он, не глядя на вошедшего. Голос был ровным, чужим, лишённым привычных интонаций.
Алексей остановился у входа, не снимая пальто. В груди заныла знакомая, давно забытая пустота. Он понял всё. Слишком многое.
- Что это значит, Геннадий? - тихо спросил он. Тишина в котельной была звенящей.
Человек, сидевший напротив Генки, поднял на него взгляд. Он тоже был в штатском, но его одежда сидела иначе - дорого, строго, по форме. Лицо - худое, с жёстким, лишённым эмоций взглядом. Глаза, как два осколка грязного льда, впились в Алексея.
- Это значит, товарищ Волгин, что ваша тихая революция закончилась, - произнёс незнакомец. Его голос был тихим, но он резал слух, как сталь по стеклу. - Начинается большая игра. И вам в ней предложили место.
- Кто вы? - Алексей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он знал этот тип. Чистый продукт системы. Беспристрастный, умный и абсолютно безжалостный.
- Майор Иванов. Комитет Государственной Безопасности.
Земля ушла из-под ног. Иванов. Тот самый следователь, что вёл на него дело. Который угрожал расстрелом. Который сломал Илью.
Алексей перевёл взгляд на Генку. Тот, наконец, посмотрел на него. В его глазах не было ни злорадства, ни торжества. Лишь неизбывная, копившаяся месяцами усталость и стыд, который он уже научился носить, как вторую кожу.
- Генка... работаешь на них? - Алексей слышал, как его собственный голос звучит глухо и отдалённо. - С самого начала?
Генка отвел взгляд, уставившись на язычок пламени в лампе.
- С Уралмаша, профессор, - прошептал он. - Меня взяли ещё после тех первых карикатур. Дали выбор… или тебя сдадим сразу, или… - он резко, с надрывом, махнул рукой, будто отгоняя наваждение. - Я думал, смогу направлять… уберечь… А ты… ты пошёл дальше, чем кто-либо мог предположить.
Иванов неторопливо, с отточенным движением, достал портсигар, прикурил.
- Не корите его, Алексей Петрович. Он, в некотором роде, ваш ангел-хранитель. Благодаря его отчётам, мы не стали вас… прерывать. Вы оказались слишком ценным активом. Дикий, неконтролируемый, но гениальный.
- Активом? - Алексей с горькой, кривой усмешкой выдохнул это слово.
- Ресурсом, - поправил майор, выпустив струйку дыма. - Система увидела в вас не угрозу, а… хирургический инструмент. Вы убрали Орлова, вскрыли гнойники, о которых мы знали, но не могли тронуть. Вы доказали, что ваши методы работают. Теперь пришло время работать на нас. Осознанно.
- А если я откажусь?
- Не откажетесь, - холодно, без единой ноты сомнения, парировал Иванов. - Потому что иначе мы предъявим миру дело группы Волгина во всей красе. Диверсия. Шпионаж. Подрыв оборонной промышленности. Ваши друзья - Лариса, Илья - станут соучастниками. А вас расстреляют. Как и обещали когда-то. Вам есть что терять, Алексей Петрович. И мы это знаем.
Алексей смотрел на Генку, который не мог выдержать его взгляд. Он не чувствовал злости. Не чувствовал даже предательства. Лишь леденящее, тошнотворное осознание полного, абсолютного поражения. Они не победили. Они даже не проломили стену. Они просто перешли на новый уровень игры, о существовании которого не подозревали. Система не сломалась. Она… адаптировалась. Поглотила их. Переварила. И теперь предлагала результат своего пищеварения.
- Что вы хотите? - тихо спросил он. Его собственный голос показался ему чужим.
- Мы хотим, чтобы вы продолжали делать то, что делаете, - сказал Иванов. -Только теперь - под нашим руководством. Ваш институт станет нашим полигоном. Ваши идеи мы будем фильтровать и использовать. А вы… вы получите доступ к таким ресурсам, о которых не мечтали. И нашу защиту.
- В обмен на свободу.
- В обмен на будущее, - поправил чекист. - Ваше личное будущее и будущее ваших идей. Вы можете умереть как диссидент, либо жить как творец новой реальности. Выбор за вами.
В котельной было тихо. Слышалось лишь потрескивание фитиля в лампе и тяжёлое дыхание Генки. Алексей медленно кивнул. Он снова стоял на краю пропасти. Но на этот раз прыжок в неё был единственным способом выжить. Чтобы когда-нибудь, когда-нибудь, найти способ забраться обратно.
- Хорошо, - сказал он, и его голос прозвучал удивительно спокойно. - Я в игре.
Иванов улыбнулся - тонко, без единой эмоции в глазах.
- Рад сотрудничеству, Алексей Петрович. Завтра к вам в институт будет прикреплён новый заместитель по кадрам. Для координации. Геннадий будет вашим личным водителем. Для связи.
Они вышли из котельной в колючую, ветреную ночь. Генка шёл сзади, опустив голову, руки глубоко в карманах.
- Прости, профессор… - прошептал он, когда Иванов сел в поджидавшую его в отдалении «Волгу».
- Не извиняйся, Геннадий, - безразлично сказал Алексей, глядя на удаляющиеся огни машины. - Война окончена. Началась политика.
Он пошёл по тёмной улице один. Холодный ветер пронизывал его насквозь, но внутренний холод был сильнее. Он был больше не революционером, не диссидентом, не подпольщиком. Он был… ресурсом государственной важности. Ценным, но расходным материалом в чужих руках.
Он посмотрел на тёмный силуэт Кремля вдали, подсвеченный редкими огнями. И впервые за долгое время в его душе, рядом с ледяной пустотой, шевельнулось что-то острое и твёрдое. Желание. Не изменить систему. Не сломать её.
А возглавить.
Он поклялся себе в тот миг, что однажды эта оценка изменится. Он станет не ресурсом, а игроком. Хозяином. И его первой фигурой на этой доске будет не майор Иванов, и даже не генерал Морозов. А тот, кто сильнее их всех. Тот, кто возглавлял сам Комитет. Юрий Владимирович Андропов.
Дорога домой показалась ему бесконечной. Но он шёл, выпрямив спину. Унижение стало его броней. Поражение - его мотивацией. Игра только начиналась.