Боль была первым, что вернуло его к реальности. Тупой, ноющий грохот в висках, будто кто-то методично бил кувалдой по наковальне, установленной у него в черепе. Марк попытался сощуриться, но веки были тяжелыми, липкими.

Последнее, что он помнил — слепящий свет фар, резко вывернувший на его полосу, визг тормозов, собственное тело, напрягшееся в предчувствии удара. И потом — темнота.

Он был мертв. Это должно было быть очевидным фактом. Но мертвые, насколько он понимал, не чувствовали боли. И не слышали скрипа.

Скрип был навязчивым, ритмичным. Скрежет-скрип, скрежет-скрип. Как будто старый несмазанный механизм. Марк с трудом разлепил веки.

Потолок над ним был белым, но не стерильно-больничным, а каким-то... грязноватым, с паутиной трещин, расходящихся от лепной розетки, где торчал черный глазок патрона без лампочки. Воздух был спертым, пахло пылью, вареной картошкой и чем-то еще, неуловимо-чужим.

Он лежал на узкой железной кровати с провалившейся панцирной сеткой. Скрипела она. Скрежет-скрип.

Марк медленно, с стоном приподнялся на локтях. Комната была маленькой, убогой. Простенький письменный стол, заваленный бумагами и книгами. Стул с выщербленным сиденьем. Громоздкий платяной шкаф с помутневшим зеркалом. На стене — календарь с видом Кремля. Его мозг, затуманенный болью, считывал детали автоматически, не успевая осмыслить. Потом его взгляд упал на цифру под изображением.

1972 Год.

Он уставился на него, не веря. Глупая шутка. Кто-то повесил винтажный календарь. Но тогда откуда этот запах? Откуда эта мебель, явно не бутафория, а настоящая, прожитая, потертая советская рухлядь?

Он сбросил с себя колкое шерстяное одеяло и встал. Пол под босыми ногами был холодным, деревянным. Он подошел к зеркалу шкафа, и незнакомец в ответ подошел к нему.

Не он.

Тот человек в зеркале был лет двадцати семи, бледный, с темными впалыми глазами и неопрятными темными волосами. На нем была поношенная советская пижама в мелкий синий горошек. Черты лица — чужие. Он моргнул — и незнакомец в зеркале моргнул тоже.

Паническая волна накатила на Марка, холодная и тошнотворная. Он схватился за край шкафа, чтобы не упасть. Это был не сон. Слишком ясно, слишком остро пахло картошкой и старым деревом. Слишком реальной была боль в висках.

Он судорожно огляделся. На столе, среди бумаг, лежал развернутый паспорт в синей корочке. Он потянулся к нему дрожащей рукой.

Волгин Алексей Петрович. Год рождения: 1945. Прописка: Москва...

Фотография. Тот самый незнакомец из зеркала.

Марк отшатнулся от стола, как от огня. Его сердце бешено колотилось. Он был заперт в чужом теле. В чужой жизни. В другом времени. Ткань его реальности, порвалась с противным треском.

Он был лектором, гуру, властителем дум. Он рассказывал сменам коворкингов за большие деньги о том, как управлять нарративами, как создавать мемы, меняющие общественное сознание. Это была игра. Умная, циничная и хорошо оплачиваемая.

А теперь он стоял босыми ногами на холодном полу в коммуналке в самом сердце Советского Союза. В 1972 году. Где его знания были не инструментом для заработка, а вопросом выживания.

С улицы донесся резкий, гортанный звук, от которого сжались все его нервные окончания. Гудок. Длинный, протяжный гудок завода. Не автомобильная сигнализация, не сирена — именно индустриальный, мощный гудок, полновластный хозяин этого утра. Он был символом, мемом, знаком эпохи, которую Марк знал только по учебникам и черно-белым фильмам. И теперь этот гудок звучал для него.

За ним другой, с другого предприятия. Потом третий. Они перекликались, как сторожевые псы этого нового, безумного мира.

Марк — нет, Алексей — медленно опустился на скрипящую кровать. Его профессиональный ум, уже перемалывая шок, начал автоматически анализировать. Система координат: СССР, 1972-й, Москва. Объект влияния: он сам. Цель: выжить. Ресурсы: знание истории, социологии, психологии масс и, как выяснилось, довольно крепкое, хотя и не свое, тело.

Он глубоко вдохнул. Запах пыли, картошки и советского быта. Его лекция только что началась. И он был не у доски, а в клетке. Первый урок: адаптация или смерть.

Внезапно в дверь постучали. Нервно, отрывисто. Женский голос, пронзительный и недовольный, прокричал с другого конца коридора:

—Волгин! Вы там живой? Молоко сбежит!

Алексей вздрогнул. Его первая коммуникация в новом мире. Он должен был ответить. Он должен был сыграть свою роль безупречно. Прямо сейчас.

Он сделал еще один глубокий вдох, пытаясь заглушить панику, и заставил свои новые голосовые связки сработать.

—Живой... Сейчас! — голос прозвучал хрипло, чужим, но знакомым тембром.

Он поднялся и сделал первый шаг к двери. К своей новой жизни. К величайшей игре из всех возможных.