Посвящается Адель Руж
Часть первая
Венеция
1
Вилла Баньоли, владение графа Видимана, расположенная на окраинах Миры, по праву считалась не лучшей, но и не худшей из ста сорока дворцов, раскинувшихся в 1757 году между Падуей и Фузине, образуя летние резиденции Венеции. Бесчисленное количество загородных вилл теснилось в окрестностях Бассано, Виченцы и Тревизо; но самый цвет фешенебельной архитектуры все же был сосредоточен на другом берегу Бренты, в том месте, где узенькая речушка перерастает в судоходный канал Навильо-ди-Брента, простирающийся от Стра до самого моря. Видоизменив деревенский ландшафт с помощью парков, садов и дворцов, грандиозные поместья соперничали друг с другом по стоимости и великолепию. Среди них вилла Видимана, отделанная в стиле барокко, с элегантными салонами и обширнейшими садами, отнюдь не выглядела скромно.
Но высшую знать Венеции, стекавшуюся сюда по окончании майского карнавала в честь Вознесения, влекли в это место отнюдь не дикие красоты природы, они искали здесь продолжения зимним светским развлечениям, но в более роскошных формах. Расходы росли с неимоверной быстротой. На смену гондолам приходили позолоченные кареты. Вдоль по Бранте упряжки лошадей тянули нарядные лодки, в которых представители высшего света наносили друг другу визиты. В конюшнях не стихала работа. Каждый день совершались выезды, чтобы показать упряжку и экипаж. В дымных кухнях потели слуги, приготавливая бесчисленные блюда. За игральными столами по-крупному играли в пам, бассет, фаро. По ночам в разрисованных фресками бальных залах устраивались танцы или игрались комедии, бурлетты, поскольку многие владельцы поместий имели собственные театры; для особо утонченных вкусов звучало музыка Скарлатти и Галуппи. И, конечно же, под сенью великолепных садов на увитых причудливым орнаментом скамейках, ажурных беседках и ступеньках фонтанов парочки занимались любовью. Слышались вздохи и сонеты. В потаенных уголках нежность переходила в страсть.
Это была та светская жизнь, которую так любил изображать Ватто. Это был конец века, в пламени которого исчезала тысячелетняя слава и могущество Венеции.
В одну из августовских ночей кому-то из гостей графа Видимана пришла в голову мысль устроить танцы не во дворце, а на свежем воздухе, что было бы веселей, и поскольку идея была встречена бурей восторгов, граф отдал необходимые распоряжения. Перед террасой напротив фонтана был постелен настил. В саду были расставлены столы с закуской и освежающими напитками и зажжены смоляные факелы. Трепетный свет создавал некую таинственность; он плясал на лицах и костюмах танцоров, кружащихся в кьяроскуро[1]. Веселью не было границ.
Только для ветеранов небольшого оркестра из восьми человек, которые всю жизнь водили смычком и дудели в трубы под вихрь разноцветной мишуры из шелков, драгоценностей, перьев, белых чулок и красных каблуков, это был обыкновенный танцевальный вечер на берегах Бронты. Для его руководителя, Марко Летты, это была работа, которая длилась до рассвета, хорошо оплачивалась, и поэтому заслуживала всяческого усердия, хотя, по правда говоря, в душе он больше предпочитал балкон в бальном зале. Призрачный свет факелов не компенсировал укусов комаров, густо облепивших его шею. А в остальном какая разница: там или здесь? Запах духов и рисовой пудры, румяна и мушки. И он склонил голову набок, прислушиваясь к мелодии «Скогле ле треччи, мадонна»[2] — он мог бы сыграть ее и во сне, — и улыбнулся, заметив воодушевленное лицо второй скрипки, молодого статиста, которому все это было в новинку.
Марко любил этого скрипача по имени Рикардо Моранди за его веселый нрав, который постоянно поддерживал моральный дух оркестра. Это был приятный молодой человек девятнадцати лет, который, казалось, никогда не грустил. Кроме того, Марко питал к нему симпатию, которую профессиональный музыкант чувствует к одаренному, но неопытному любителю, поскольку это пустяковое занятие было только временным средством для Рикардо, чтобы только пережить лето. Если бы Тито Нани, вторая скрипка, допускал такие же ошибки, какие бывали в игре у Рикардо, Летта стер бы его в порошок. А над ошибками Моранди все просто смеялись. Смеялись по-доброму, с оттенком участия. Все знали, что Рикардо оказался бы знатным человеком, если бы его гугенотка-мать, француженка по происхождению, и сомнительный английский дипломат, соблазнивший ее в далеком Дрездене, дошли в своей связи до алтаря. Прозвище «Милорд», которое он носил в это время, а также английское имя «Ричард», так и не сменившееся на «Рикардо», говорили о его происхождении. Но, помимо этого, у него были более солидные связи. Он был пасынком Вико Моранди, директора и композитора театра в Сан-Джованкризостомо, который впоследствии женился на его матери Жанне Дюпре. К тому же Ричард получил образование у иезуитов. В социальном отношении он стоял на ступень выше любого из музыкантов в оркестре, поскольку занимал должность статиста в театре Сан-Люка, и поэтому, не являясь членом постоянного состава и не сопровождая комедиантов в летние турне, он все же иногда играл с труппой. Он даже написал несколько сценок для комедия дель арте, которые они играли прошлой зимой в Кьодже. Но поскольку он не кичился этими своими отличиями, весь оркестр любил его и не ревновал к его положению.
Фальшивая нота со стороны второй скрипки резанула Летту по слуху, и он прошипел: «Эй, ты можешь правильно вести мелодию?» — и получил в ответ извиняющуюся улыбку. Ричард сосредоточил свое внимание на левой руке, зажимавшей струны, смешно выпячивая губы, и мелодия «Скогле ле треччи» плавно полилась дальше.
Летта продолжал смотреть на него с насмешливым неодобрением, но в душе продолжал удивляться, как от английского отца и матери-француженки мог родиться ребенок с такой смуглой кожей. Англичане, посещавшие Венецию, обычно были голубоглазыми и светлокожими. Ричард по цвету кожи, скорее, был похож на испанца. Он выглядел старше своих лет: широкие скулы, крупные черты лица, большие рыжевато-карие глаза и волна черных волос, постоянно выбивавшихся из-под ленты позади шеи. Летта как-то приходилось видеть одного ирландца примерно такой же наружности. Очевидно, и на севере есть люди с темным цветом кожи.
Справившись на время со своей скрипкой, Ричард внимательно оглядел танцевальную площадку. Выражение его лица напомнило Летта его первый светский бал, на котором он играл более тридцати лет назад в Контарини. Тогда игра представлялась увлекательным приключением, а не работой.
— Ш-ш-ш! — прошипел он членам оркестра. — Переходим на «Анима миа». И раз-два.
Мелодия сменилась.
Но для Ричарда Моранди светлый мир все еще продолжал оставаться загадкой. Конечно, ему доводилось видеть кусочки светской жизни: на улицах и площадях, во время регат на Гранд-канале, в публичных игровых залах, в Ридотто во время карнавалов, в ложах театров, перед освещенными арками дворцов, куда разноцветные гондолы доставляют своих хозяев на балы и приемы. Но никогда ему еще не приходилось сталкиваться с ней так близко, как за последний месяц игры в оркестре. Особенно его поражали светские мужчины и дамы. С детства воспитанный в театральной семье, он превосходным мимом был, зорко подмечая людские характеры и типажи. Подражая своему патрону и другу, доктору Гольдони, драматургу, занимавшему высокое место в театре Сан-Люка, он с ранних лет выработал в себе умение оценивать людей, ибо, по словам Гольдони, настоящий артист и драматург должен все брать из жизни. А сегодня ночью здесь было полно материала для наблюдений.
«Если мне когда-нибудь доведется играть роль истинного джентльмена, — думал Ричард, — то табакерку следует держать именно так. А вот так надо отвешивать поклон молоденькой леди, шаркнув ногой и прижав руки к туловищу, но не слишком уж подчеркнуто. А вот так он поклонится пожилой матроне в знак уважения к ее возрасту и положению. Так он подаст руку, а так будет держаться при ходьбе, поворачивая туловище на мысочках в нужном направлении». Актер, сидящий в Ричарде, с обожанием наблюдал за игрой великосветского общества. Он знал, что их манеры — это высочайшее искусство, которому обучаются многие годы.
И вскоре подсознательно он начал выискивать интересные характеры персонажей для своих будущих пьес. Наиболее популярные сюжеты своих комедий Гольдони выводил из обычных жизненных ситуаций.
Например, эта молодая соблазнительная француженка, графиня Амелия де Ланды, которую Ричард часто видел в последний месяц в компании ухажеров. Как она могла выйти замуж за эту семидесятилетнюю развалину, монсеньора Графа, который редко отрывается от своей бесконечной игры в карты и коньяка? Она была веселой, игривой и легкой, как бабочка, но далеко не простодушной и наивной — слегка циничной, забавно вульгарной. Ее с мужем можно было обыграть на сцене в различных вариантах. Они были первыми космополитами-иностранцами, которых Ричард видел вблизи. Графиня превосходно владела итальянским. Ходили слухи, что она получила образование в одном из монастырей в Риме, где ее отец, ирландский дворянин и ее мать, французская наследница, занимали высокое положение при небольшом дворе находившегося в изгнании принца Стюарта.
За ней настойчиво ухаживал молодой патриций Марин Сагредо, сильный, красивый, с оттенком высокомерия, несомненно, лучший танцор на площадке. Ричард уже не в первый раз пометил его себе, как набросок к будущему персонажу. Выходец одного из самых древних и славных родовых сословий Венеции, Сагредо ближе других стоял по крови к королевскому дому — он был сыном, племянником и кузеном особ королевской фамилии. Три года он служил помощником Главного Проведитора в Далмации, и по возвращении жестокие нравы этого региона наложили определенный отпечаток на его характер. Он слыл бесшабашным, вспыльчивым человеком, любителем злых шуток и большим охотником до женщин. С растущей неприязнью Ричард наблюдал, как он выписывает танцевальные фигуры на своих высоких красных каблуках под звучащую для него музыку. Он был в белоснежном плаще, отороченном золотом, у него были золотые стрелки на чулках и золотые цветы на красно-багровом камзоле. Его украшения позвякивали при движениях. Букли его парика были жесткими, как дутое стекло.
Мысли Ричарда на мгновение утратили чувство объективности. Именно в такие минуты, которые, правда, выпадали не часто, сознание своего происхождения мучило его. Он, который по крови сродни этим вельможам, вынужден играть на скрипке за два дуката в неделю и мечтать о карьере презренного комика. И это только потому, что его мать не вышла замуж за своего соблазнителя и порвала с ним всяческие отношения. Ричард остался по ту сторону реки, отделившей его от красивого сверкающего мира. Конечно, он уверял себя, что все это ничего не значит, что он безразличен к свету, но сердце девятнадцатилетнего юноши, открытое навстречу жизни, время от времени сжималось от сладкой зависти. Для Ричарда зависть была началом разлада в самом себе. С какой стати он должен завидовать Сагредо и остальным молодым дворянам, крикливо кичившимся своим положением и роскошными нарядами, выезжавшим своих лошадей на манеже Рио дей Мендиканти, фехтующим в салль д’арме Кавацци, играющих в карты у Ридотто? У него были более интересные и содержательные намерения. Исполните Гольдони! Вспомните о его славе и искусстве! Вспомните о создании пьес и фарсов, которые будут известны от Санкт-Петербурга до Неаполя! Стыдясь своей зависти, он запихивал ее поглубже, в самый отдаленный уголок души. Но боль оставалась.
Он обнаружил, что смотрит на девушку, стоявшую по одну сторону танцевальной площадки, и постепенно Сагредо был вытеснен из его мыслей. Насколько ему позволял судить свет, отбрасываемый факелами, это была привлекательная девушка среднего роста, одетая довольно просто: на ней был белый муслин, а волосы не были посыпаны пудрой. Это было время, когда свет принадлежал исключительно замужним и пожилым дамам. Но если эта девушка была замужем, то она была очень молодой женой, едва ли не сразу из монастыря. Его еще поразило и то обстоятельство, что она, казалось, стояла в одиночестве, без кавалера. Он некоторое время наблюдал за ней и обнаружил, что с ней никто не заговаривал, за исключением двух пожилых дом с мужьями. «Дио! [3] — подумал он с теплотой. — Я бы предпочел ее всем этим размалеванным кокеткам». Ему нравился ее чистый, искренний взгляд, простота в одежде, а также тот факт, что она, казалось, совсем не думала о впечатлении, которое она производит на остальных гостей, а просто с удовольствием наблюдала за танцами. Она держалась просто и естественно и в ней не чувствовалось болезненной напряженности отвергнутой девушки.
Прозвучал заключительный аккорд мелодии, оркестр сделал перерыв, и на площадке зашумели голоса.
Ричард дотронулся до плеча второй скрипки, Тито Нани. Тито уже давно играл на танцах у Бренты, знал в лицо всех гостей и был в курсе всех сплетен.
— Слушай, кто эта девушка? Вон та, в белом, что разговаривает с пожилым джентльменом. Я ее раньше не видел.
Тито потер лоб рукой.
— Не могу сказать, Милорд. Хорошенькая, а?
— Беллиссима.[4]
Лио, валторн, влез в разговор.
— Это которая? Ах, эта! Служанка Кейт указывала мне сегодня на нее. Это бедная родственница графини Видиман. Дочь Антонио Венира — вы знаете, а может быть, слышали о патриции, который погубил свою карьеру, женившись на балерине в Вене. Был довольно крупный скандал в те годы. Благородное семейство отвернулось от него. Его жена уже умерла. Говорят, он живет в полуразрушенном палаццо на канале Фрескада. Бедный, как мышь. Графиня Видиман жалеет девушку. Иногда ее приглашает сюда в качестве подарка.
— Она не замужем? — спросил Ричард.
— Разумеется, нет. Кто на ней женится? У нее же нет беццо.[5]
— Я не это имел в виду, незамужние женщины редко появляются на танцах — по крайней мере ее ранга. И потом, она аристократка.
— Только не по закону, — сказал Лио. — Когда такие знатные люди, как Венир, женятся на девице более низкого происхождения, их дети не имеют никакого звания.
— Почему она тогда не в монастыре?
Лио пожал плечами.
— Лучше спросите у нее самой, Милорд. Кейт говорит, что она получила интересное воспитание. Хочет стать балериной, как и ее мать. Спросите у нее сами.
— Хорошая мысль, — улыбнулся Ричард. — Я так и сделаю, если подвернется случай. Как ее имя?
— Мариза.
Летта шикнул на них:
— Тихо! Играем мелодию «Бонди, Марина»[6]. Контрданс!
Снова полилась музыка. Белые чулки и фижмы задвигались в такт другому ритму. Девушка исчезла.
«Прихвостни! — подумал Ричард. — Раз девушка бедна, раз она не разодета, как французская кукла, значит, ее можно игнорировать!» Он все больше проникался к Маризе симпатией, поскольку его положение чем-то напоминало его собственное, они оба появились на свет незаконнорожденными, оба находились по ту сторону ворот, подглядывая через решетку.
Что касается сцены, этот персонаж нужно непременно использовать. Допустим, такая вот девушка...
Он продолжал играть до следующего перерыва, мысленно выдумывая новые сюжеты.
Танцевальная площадка опустела. Пары поправились к столам с закусками и прохладительными напитками. Сагредо остановился перед оркестром, болтая со своей партнершей. Та улыбнулась ему и настойчиво спросила:
— Ну, ну, не томите меня ожиданием. Итак, она стояло под деревом. Что дальше?
Как и большинство венецианцев, Сагредо говорил с сильным акцентом.
— Ну, что же, — продолжал он, — я поцеловал ее. «Мадам, пер фаворе,[7] почему вы так скованы?» — «Потому, каро,[8] что, честно говоря, меня раздражает блоха». — «Ке коза![9] — воскликнул я. — Позвольте мне помочь вам, анима миа.[10] Где она? На ноге?» — «О, нет, мио бене[11]». — «На спине?» — «Нет, синьор» — Вот так деликатно я выяснил, какую дерзость себе позволило это насекомое. — «О, мадам, — взмолился я, — разве я не ваш преданный слуга? Мой долг избавить вас от этого беспокойства и неудобства. Позвольте мне. Разумеется, моя любовь, вы свободны от буржуазных предрассудков?» Мы обсудили этот вопрос. — Сагредо осклабился. — Теперь вспомните, графиня, что мы были одни. Как бы вы поступили на моем месте?
— А как поступила она? — парировала графиня.
— О, мадонна, я слишком осторожен, чтобы отвечать на этот вопрос, — хитро скосил глаза Сагредо, — но должен признать, что впоследствии испытывал большое искушение взять в качестве фамильного герба блоху, стоящую на задних лапах на...»
— Фи! — Она сложила веер и прижала к губам, затем вновь открыла его и бросила взгляд на кавалера. — Мы бедные женщины! Мы невинные бедняжки! Как вы, мужчины, нехорошо о нас говорите! Я пытаюсь покраснеть. Какой вы забавный песик!
Ее томный голос заставил его загореться.
— Но вы не ответили мне, графиня, как бы вы поступили на ее месте!
Она рассмеялась.
— О, каро Марин, что я могу ответить? Очень трудно выбирать между вами и блохой. Пойдем, дорогой, освежимся мороженым, и ты мне расскажешь еще одну историю.
Сагредо, казалось, колебался. Он не глядя сплюнул, и его плевок попал на щеку Ричарду, но, сделав вид, что он по рассеянности не заметил этого, Сагредо подал руку графине, и они направились к столикам с едой.
— Пеццо д’азино! [12] — Прежде, чем Ричард вновь обрел дар речи, пара была уже в нескольких ярдах от него. Он попытался вскочить, но Тито Нани удержал его за плечи.
— Не делай глупостей!
— Но, клянусь богом...
— Он сделал это нечаянно.
— Нечаянно?! Свинья! Я говорю тебе, он смотрел на меня.
— Да, но он не видел тебя.
— Ты хочешь сказать, что я слишком низкого звания, чтобы меня замечать, я слишком мелкая сошка? Проклятие!..
— Успокойтесь, Милорд. Какая бы ни была тому причина, я говорю тебе, он тебя не видел. Ну, что ты будешь делать? Побежишь за ним через всю толпу? Потребуешь объяснений? Извинений? Господи! Ты получишь извинения. Сядь и расслабься!
Летта, валторн и виолончель закончили мелодию.
Сагредо с графиней уже присоединились к группе людей около столиков с закусками. Ричард посмотрел им вслед. Тито Нани был прав. Делать было нечего, оставалось только беситься молча...
[1] Свет и тень (ит.).
[2] Распусти косы, женщина (ит.).
[3] Боже (ит.).
[4] Красивейшая (ит.).
[5] Денег; нет ни гроша (ит.).
[6] До свидания, Марина (ит.).
[7] Окажите любезность (ит.).
[8] Дорогой (ит.).
[9] Как! (ит.)
[10] Душенька (ит.)
[11] Милый ты мой (ит.)
[12] Невежда (ит.)