— Говорю тебе, фальшивка! Никакого праздника с этой мочалкой облезлой не получится. Ты посмотри, даже игрушки, и те не настоящие. Тьфу! Пакость какая!
Афанасий в сердцах пнул пластиковую подставку милой серебристой ёлочки, которую Андрюха принёс вчера из маркетплейса. Что хорошее можно принести из гамазина с таким названием? Понятное дело, только паскудство очередное! И главное ж, не успел в дом зайти, как поволок эту самозванку в гостиную, в ботинках прям попёр, поставил — и сразу в балаболку свою телефоновую влез. Поклацал чего-то по экрану пальцами — и нате вам, здрасьте, запела-загудела очередная электрическая бестолочь. Так завыла на весь дом, что наше вам с кисточкой, аж соседи по батареям застучали!
Афоня уставился на ненавистный праздничный атрибут горящими от ярости глазами и снова наподдал увесистого пинка. На ветвях, среди блестящей хвои, нервно заморгала встроенная гирлянда. Ёлка слегка покачнулась и встала на место; пластиковые шарики и шишки грустно и глухо стукнулись на ветках.
Рядом, сохраняя буддийское спокойствие, восседал белоснежный персидский кот — потомок титулованных родителей, гордый носитель сложного родового имени. В миру, правда, не привередничал, отзывался на простое имя Пушок — особенно если покормить обещали.
Но Афанасий считал, что имя Пушок коту точно не подходит. Сути не отражает истинной, так сказать.
— Слышь, Писисуалий, пошли лучше на кухне ложками погремим. Нечего на неё таращиться.
Круглые глаза Пушка ещё пару секунд заворожённо следили за отражением пустой комнаты в блестящем шаре. Потом он, как очнувшись, сдавленно хекнул, словно силился что-то сказать, напрягся, изогнув горбом спину, — и исторг из себя комок шерсти, после чего с чувством выполненного долга протопал мимо домового на кухню. Тот только одобрительно вслед посмотрел, даже с гордостью. Хороший подарок под ёлочку! Так её, заразу пластиковую!
Афоня, несмотря на то, что давно уже считал себя городским жителем, новинки эти технические на дух не переносил. Прабабка Андрюхи привезла его, молоденького совсем домового, из деревни, в дырявом валенке, набитом изнутри соломой. Женщина она была строгая, дом держала в порядке, пироги пекла каждое воскресенье, и самое главное, домового вниманием никогда не обделяла. Чин по чину жили. У него на кухонном шкафчике стояло его личное красивое блюдце с позолотою и расписными красными розами. При хорошей хозяйке ни дня не пустовало: то молочка туда нальют, то кусочек пирожка положат. Шли годы, росли дети, но хозяйка всё так же забиралась на табуретку, чтоб оставить конфетку или сладость какую для Афонюшки. И девочек своих уму-разуму научила: старшая дочка, что осталась ухаживать за больной матерью, когда остальные выросли и разъехались, свято блюла семейную традицию. Блюдце к тому времени, правда, немного выцвело, в фарфоровые волны набились пыль и кухонный нагар, но Афоня был не в обиде. Жил досмотренным, долюбленным, доуваженным — за то и ключи в его доме всегда находились в прихожей, где б ни были хозяевами суетными брошены, да и тараканов отродясь не водилось. А уж сколько поколений кошек воспитал он, сколько усатых-полосатых выпестовал от бестолковой котёнки до вечно спящего старика! Уй, бессчётно! И хоть бы один метки где оставил или шкоду вытворил. Все вышколенные были, гладкие да сытые, настоящие помощники!
Потому как порядок в доме должон быть, а не безобразия разные.
Одно дело, пылюсос или там машинка постиральная — вещи нужные, надёжные. И ладно, что эта вертихвостка железная носки в пододеяльники прятала — явно из вредности врождённой, никак иначе. И главное, скрутит, ехидна такая, в комочек и в самый уголок пододеяльника затыкает! Тут даже Афанасий руками разводил. Работы добавляла, конечно: поди все высохшие пододеяльники перетряси-то! Но всё одно вещь в хозяйстве полезная, как ни крути. Терпел её, обихаживать старался всячески. А вот швейную машинку молодой хозяйки шибко уважал. Мало что к одёжному делу приспособленная, так можно было ещё и на ступеньке вечерами покачаться, да колесо крутить. А она себе тихонько так, робко: «скри-ип, скр-ри-ип...». И от этого такая благость в теле домового образовывалось, что все цветы в одночасье бутонами покрывались и расцветали. Даже, хех, всякие там папоротники или, прости, великая сила, аспидистры непотребные.
Эх, хорошие времена были...
Вот с мобильных этих болталок всё и покатилось в трын-тарары. Городской-то телефон куда удобнее был! Диск покрутил, да и сопи в трубку. С той стороны про хулиганов орут, грозятся, что милицию сейчас вызовут, а Афоня рад-радёхонек.
А тут придумали, коробочки какие-то, цифры, а так просто и не набрать номер-то, коды какие-то надобны! Ну и толку с того, что в кармане носить можно? А душу родную дозваться через болталку эту как? Во-от, то-то и оно. Не любил их Афоня, шибко не любил.
Но один раз пришлось, скорую вызывал. Вызывал-вызывал, да не скоро вызвал... Сдавала хозяюшка-то вторая. Старую, мать её, давно уж похоронили, деток-внучков вырастили, а она, милая, уже и на табуретку залезть не могла. Дочку просила или на подоконнике в ночь оставляла гостинцы. Ёлочку последние годы наряжали вдвоём. Йех-хааа... Старость, она такая, не радость... Каждую игрушку наперечёт знали. Стеклянный заяц на прищепке и ватный снеговик, считай, для домового роднёй уж стали. Ходил и подмигивал друганам. Тронешь шарик, а он тоненько так «дзи-и-и-нь». Потому как настоящий.
Ну вот, бабулька в тот самый последний год только ёлку и успела купить. Запыхалась, бедная, хотела внукам сюрприз сделать, сама притащила с рынка. Годков-то уже ого-го, сердечко пошаливало — вот и прихватило. А телефон-то городской обрезали давно. Афоня сначала искал бесовскую коробочку в сумке, потом какую там кнопку нажать, чтоб скорую вызвать, а как нашёл, уже и не к кому было вызывать.
Пока собрались все родные, да с наследством разбирались, стояла квартира брошена да заперта. Ох и лихо тогда было. Всю бороду себе выдрал, выл ночами, трубами шумел. Забытая ёлка осыпалась, как и вся Афонина жизнь.
Приходили чужие люди, убирались и разбили Афонино блюдечко. Не со зла, просто не знали, что наверху что-то стоит. Потом и вовсе квартиру продавать собрались, чтоб поровну между наследниками поделить. Хорошо хоть, Андрюха не дал катастрофе случиться. Выкупил доли. Сам в долги влез, а жить переехал. Хорошего внука вырастили, будет толк!
Началась у домового новая жизнь. Молодой-то хозяин, конечно, парень пока бестолковый, но зато свой, родной. Всё по-новому хочет, будто сказки ему не читали, да козу не показывали, пока у бабки на коленках скакал и пузыри из слюней выдувал. Вот она, бабуля, рядом была — бери да учись. Прозевали... Блюдце можно было бы и склеить, там осколки крупные, считай, не видно бы было. Да видать, не в коня корм, не в молодца наука.
Гад-жеж-ты свои по дому раскидывал, да носки под кровать прятал — это полбеды. Тут Афоня постепенно приучил бы к порядку. Тут хужее дело: всё ему по-новому, по-современному надо переиначить. Чем машинка постиральная, от бабки унаследованная, мешала? Нет же, выбросил рабочую скотинку. Завел новую, двухэтажную. Сама голосом говорит, сама порошок сыпет. На телефон сообщения присылает, паром пшикает. Куда это годится, если вещи начнут сами на телефон писать? А пылюсос? Где это видано: шайба здоровая сама по себе по полу ползает, метёлочками сор загребает да его, как кота какого приблудного, кроет семиэтажно? Когда жрать захочет, сама в гнездо заползает и к електричеству присасывается. У Афони от таких дел первую неделю борода дыбом стояла, пока хоть немного попривык. А в холодильнике, между прочим, шаром покати! Зато пол чистый, ога.
Истину говорят деревенские старожилы, грядут последние времена!
Вот, считай только полгода назад и начала к Андрюхе нормальная девка захаживать. Рыженькая, глаза со смешинкой. Она первая Афоне за сколько уже времени блюдце новое поставила (ох, и красивое, видно что с душой выбирала!) и молочка налила.
— Это, — говорит, — домовому твоему. Он у тебя добрый. Я в прошлый раз заколку забыла, а сегодня, смотрю, на полочке в прихожей лежит. Явно не ты положил.
Андрюха, балбес, только знай зубы скалит:
— Сама и положила. Это вы так территорию метите, как кошки. Жень, давай уже переезжай ко мне. Видишь, и домовому нашему понравилась, заколки твои ищет.
А она возьми да и согласись. Так и стали вдвоем жить. На кухне, окромя пакетов с вонючими коробками готовой еды, иногда стало пахнуть настоящим борщом и котлетами. Женька эта не чета, конечно, прошлым хозяйкам, пирогов отродясь не делала, но то дело поправимое. Афоня уже пару раз книжку с рецептами ронял, на нужной страничке открывал. Глядишь, не дура совсем, догадается.
Кот с ней в переноске приехал. Наконец-то! Андрюха, тот живность какую только по телевизору и смотрел, если глаз зацепит. А какая дома без кота жизнь? Правда, бестолковый какой-то. На «кис-кис» не реагирует, зато как холодильник открывают, так он тут как тут. Намедни нажрался ниток, так в клинику возили, кишку в рот совали. Из-за этого идыёта и ёлку нормальную поставить побоялись. Шутка ли дело, первый Новый год вдвоём, а ни запаха праздничного в доме, ни радости. Игрушки стеклянные, и те с антресоли не достали. Афанасий и дверку приоткрывал, и коробку шевелил — без толку. Две тукомки бестолковые! Только фонариком посветили, проверили, что мышей нет и защёлку новую тугую навесили. Как с такими непонятливыми жить? Женька было заикнулась, что как же Новый год без ёлки, да сама на кота своего придурошного и посмотрела с тоской. Пушнило этот, головой скорбный, так и норовит чего в пасть сунуть. Куда такому ёлку? Не развалит, так иголок нажрётся.
Вот и припёр внучок это чудо заморское. Сама включается, сама музыку играет. Говорит, датчик поставит движения, чтоб кота сама отгоняла от себя. Вот пусть и катилась бы, сама себе Новый год устраивала. Ни настроения от неё, ни запаха.
Афанасий с досады дёрнул кухонный ящик. Ложки жалобно звякнули, но радости это не принесло никакой. Пушок забрался на подоконник и снова уставился в одну точку, глядя, как огоньки проезжающих через перекресток машин отражаются в стеклопакете. Блаженный, чего с него взять.
Пару дней всё было тихо. Ёлка включала иллюминацию, как только кот приближался на расстояние вытянутой руки. Афоня почти смирился и уже готов был признать, что и такая сойдёт, если никакой нет. Женька добралась-таки до духовки, и по квартире плыл пьянящий запах печёной курицы с поджаренной корочкой, с картошечкой, смачно шкворчащей на противне. До Нового года оставалось, считай, какая-то неделя — и тут разразилась котострофа.
Сначала Пушок, как приличный кот, мемекал в окно на синичек, облюбовавших кухонный карниз. Кто их знает, чего они там завелись: может, оттого, что Женька все крошки со стола в окно отправляла, а может — по дурости птичьей.
Ну сидел бы и сидел... Но расшалившийся от вкусных запахов Афоня взялся бесогонить неповоротливого мехового дурика. То тут, то там мелькала призрачная «синичка», никак не дававшаяся в лапы.
Пушок скакал, словно пушистый, перекормленный шарик, смешно дёргая хвостом. Пару раз повис на шторе и нечаянно свалил цветок с подоконника. Им бы остановиться — хозяйка всё равно выставила вредителя за дверь, чтобы не порезался об осколки. Но, видно, молодость и дурость заразны похлеще клопов постельных.
Афоня с размаху влетел своей «синичкой» в притаившуюся в большой комнате ёлку — и мохнатый дурак, раздразнённый домовым, налетел на сияющее и орущее чудо вражеской техники всем своим немалым весом. Не отпугнула его нынче иллюминация: столько сидел смотрел, а добраться стеснялся.
Ох, и драл же он ту ёлку! Ох, и орал дурниной! Хичник, как есть хичник! Все Афонины горести в мелкий пух разлетелись, пока он на кота смотрел. Именины сердца произошли нежданно-негаданно. И главное, случайно же вышло — даже не думал домовой хозяйское имущество портить. Причём он тут? Он тут ни при чём вообще! Это кот виноват!
Когда Женька выбежала из кухни с веником и совком, в ободранном унитазном ёршике уже было не узнать ещё недавно сиявшую огнями надменную красавицу-ёлку. Что‑то громко щёлкнуло — и погасли гирлянды. Кот подпрыгнул напоследок и картинно упал набок рядом с растерзанным «трупом» ёлки — ни дать ни взять, артист благородных кровей, драмтеатр на выезде.
Хозяйка разрыдалась и унесла Пушка на руках из комнаты. Какое тут наказание? Лишь бы жив остался!
Андрюха даже ругаться не стал, глядя на покрасневшие, заплаканные глаза любимой. Она сама себя винила — мол, синичек приманила. Пушок до этого птичек и не видел никогда, вот и перевозбудился.
В ветеринарной клинике симулянта в очередной раз со всех сторон осмотрели — ничего не нашли. Сказали, что отделался лёгким испугом. Ёлка же была загублена — если не окончательно то требовала серьёзной починки.
— Хоть на балкон от него ёлку ставь, — утешал Андрюха. — Жень, ну не плачь. Чего‑нибудь придумаем. Не злюсь я на него, нашла тоже трагедию. Хочешь, я и правда починю и на балкон её уберу? Отнесу на работу — мы с ребятами подпаяем, и будет как новая. Нет? Живую, настоящую хочешь? А чего сразу не сказала?
Догадливому парню достались все сладкие поцелуи и благодарности за исполнение желания. Всю ночь рыженькая извинялась за своего мехового придурка. Спальню закрыли — даже глазочком не посмотреть. Да Афоня-то и не смотрел бы, чего он там, спрашивается, ещё не видел? Так, чисто для порядку разве что, простынки поправить, пыль с тумбочек смахнуть... Ну, на нет и суда нет. Совет да любовь, как говорится, дело молодое.
Утром расслабленный Андрюха согласился на настоящую ёлку в горшке и даже сам пообещал весной посадить её на пустыре за домом. А вечером Афоня справился‑таки с защёлкой на антресолях и скинул хозяину прямо в руки коробку со старыми игрушками. Заметьте — ни одну не разбил!
Пушку тоже достался подарочек: на балконе повесили нормальную кормушку для птичек. Сиди себе, грей пушистое седалище на тёплом подоконнике и хоть целый день любуйся, как воробьи да синички по ёлочке скачут и в кормушку клювами стучат... Афоня и сам засматривался, чего уж там.
А вечером — сплошное благолепие да благорастворение воздухов: огоньки мерцают, стеклянные игрушки на ветру покачиваются, перезваниваются, и снег мягкий нарастает на еловых лапах.
Вот это настоящий Новый год, а не фигня пластиковая поддельная!