Мокрая ткань неприятно липла к коже, а по телу пробегали мурашки от прохладного утреннего ветра. Е Цин сжала зубы, только бы унять дрожь, а после выпрямилась, разминая напряженные мышцы. Она бросила короткий взгляд вдаль — стелющийся над рекой туман рассеивался, пока на горизонте медленно затевался рассвет.
Ступни увязали в илистом дне, скользком и мягком. Е Цин сделала несколько шагов вперед, пробираясь сквозь раскинувшиеся на поверхности воды широкие и округлые листья лотосов. Наполовину заполненная корешками корзина неприятно оттягивала плечо. Сегодня Е Цин вышла в гавань затемно, только бы успеть до того, как с ночного лова вернутся рыбаки, и отправить вместе с их добычей свой сбор на рынок. И встретить отца. Ночи становились длиннее, прохладнее даже в их южном крае, и отец все чаще жаловался на ноющие колени и как ему больно сжимать руки, что даже весло удержать в ладонях трудно.
Е Цин постоянно говорила ему пощадить себя и отлежаться дома, пока болезнь не утихнет, но разве упрямый старик послушал ее? Конечно, нет. Только сжал морщинистые губы в тонкую линию, нахмурил густые, давно поседевшие брови, бросил на дочь короткий взгляд да заворчал, чтобы не учила старших. И ушел в ночной лов. Так неизменно заканчивался любой их разговор на эту тему, как бы Е Цин ни подступалась. Характер отца был подобен непоколебимой горе Бессмертных, и едва ли что-то могло его пошатнуть.
Е Цин вздохнула, а ее ладонь привычно обхватила очередной стебель лотоса, прохладный и гладкий, крепкий. Она провела вниз и наклонилась, пока не коснулась рыхлого дна, расчистила нежный ил, а когда пальцы наткнулись на твердую верхушку корня, потянулась за маленьким серпом на поясе. Подрезав стебель, чтобы не мешался, Е Цин медленно потянула корень наружу, попутно выкапывая его из ила. Ее движения были аккуратны — не хватало еще повредить нежный корень. Сбором лотосов Е Цин занялась еще в детстве — к этому приучила ее тетушка Пин. Когда отец отправлялся на лов, он часто просил соседку присмотреть за дочерью. Пин Айлянь, овдовевшая женщина с бойким характером, дома почти не бывала: то шла к кому-то в гости, то несла передачу, то задерживалась на разговоры — вся деревня казалась ей делом. Но каждое утро, еще до рассвета, она отправлялась к лотосовой заводи — собирать корни, семена, листья или цветы, в зависимости от времени года. Все это шло с уловом рыбаков в город, а на рынке уже распоряжался ее старший сын. Так и повелось, что за суетливой и неугомонной тетушкой таскалась и Е Цин. Малюткой она просто сидела на сыром берегу и молча наблюдала, как женщины в тишине, нарушаемой лишь плеском воды и стрекотом сверчков, неспешно собирали лотосы. А когда подросла, нелепо вытянулась, как вытягиваются все подростки, — тетушка Пин взяла ее с собой в заводь.
Е Цин омыла белоснежный корень лотоса в воде, счищая с него грязь и ил. Он был чуть больше ее ладони и немного пухлый. В этой части заводи корни стали слабее, не такие длинные, не такие мясистые. Многие из сборщиц жаловались на это — Е Цин слышала мельком разговоры женщин у пирса, когда после сбора они собирались там, чтобы перебрать и осмотреть добычу повнимательнее. Е Цин знала, что если спуститься вниз по берегу, около пары ли от их деревни, то можно найти пышные заросли лотосов… Но собирать их там строго-настрого запретили.
Однажды Е Цин пошла туда одна, просто из интереса, пока прогуливалась, а когда отец узнал, куда она ходила, то сильно рассердился. Е Цин думала, что получит палок за проступок, настолько отец был зол, но вместо этого он лишь наказал дочери не выходить из дома какое-то время. Позже тетушка Пин объяснила, что в том месте живут духи и часто отправившиеся туда люди не возвращались.
Е Цин любила сказки о духах, божествах и бессмертных, живущих среди облаков, но в суеверия не верила. Она предпочитала видеть мир таким, каков он есть, и доверяла лишь собственным глазам. Тетушка Пин на это только охала и качала головой. Слишком часто проделки «зловредных духов» становились удобным оправданием для тех, кто не хотел признавать собственные ошибки.
Вот и пьяница Лян: допился до того, что привиделись ему небесные девы, будто спустившиеся из облачных чертогов, чтобы порезвиться среди лотосов. Старый дурак поверил и поплелся за ними к реке, на дальнюю заводь — едва не утонул. Повезло, что рядом ошивались деревенские мальчишки.
После этого Лян уверял всех, что это речные демоны в облике прекрасных фей хотели полакомиться им и заманивали к себе. Да кому он нужен? Хромой, пропитый, иной раз жену-то собственную не узнает. Просто постыдился признать, что от вина у него остатки разума разлетаются, как воробьи от палки.
И все же после предостережений отца и слов тетушки Пин Е Цин более не ходила в то место. Но не потому, что боялась, она просто не хотела, чтобы близкие переживали. Отец и так болен, куда ему еще беспокоиться о непослушной дочери…
Е Цин покачала головой и вздохнула. Она расправила плечи и поплелась по вязкой, размытой ночным дождем тропе назад в деревню.Чем ближе она подходила, тем сильнее редел туман вокруг, вместе с этим стихал плеск воды и стрекот цикад. Е Цин охватывало странное чувство, будто, отдаляясь от заводи, она отстраняется из родных объятий, дарящих безмятежность, а река тоскливо глядит ей вслед, провожая.
Лутин же безмятежности не знал: даже раннее утро здесь гудело как улей, полный пчел. Чем ближе виднелись приземистые дома, тем громче становились голоса, чей-то смех, детский визг в глубине дворов. Грохотали деревянные колеса тачек, которые подгоняли ближе к речному пирсу, куда вот-вот должны были прибыть рыбаки с ночного лова. Над крышами стелился дым, в котором смешивались запахи жженых трав, риса и рыбы. Деревня просыпалась суетливо, в волнительном ожидании, как перед вдохом, когда вот-вот должен показаться первый рыбачий челн.
Е Цин ощущала себя сторонней наблюдательницей. Она родилась и выросла в этой деревне, за семнадцать весен своей жизни почти никогда не покидала ее — разве что ненадолго ездила в Байлинь. Но всякий раз, возвращаясь в привычный поток Лутина, чувствовала странное отстранение: будто жила здесь не как часть деревни, а как гостья — желанная, любимая, но все же чужая.
Иногда Е Цин думала, что река ближе ей, чем весь Лутин со смехом, гомоном и пестрой сутолокой утренних дел.
У порога дома тетушки Пин она поставила корзину с корнями лотоса на землю. Когда тяжелая ноша соскользнула с плеч, Е Цин выпрямилась и со вздохом потянулась, чувствуя, как усталость медленно сходит на нет.
— Ах, вот ты где! — раздалось из-за спины.
Когда она обернулась, то увидела встревоженно семенящую Пин Айлянь.
— Доброе утро, тетушка… — Е Цин не успела даже договорить, ее подхватили под руку и настойчиво потащили в сторону причала.
— Твой отец, — она фыркнула, крепко держа Е Цин, — старый упрямец, я говорила: не иди в ночной лов больше, простынешь! Ночи становятся холоднее, а он еле ноги переставляет! А сейчас и вовсе!
Е Цин встрепенулась, стараясь поспевать за возмущенной тетушкой.
— И вовсе что? — голос вдруг сел.
Пин Айлянь тяжело вздохнула и потянула Е Цин дальше.
Отец болел давно. Сколько себя Е Цин помнила. Тетушка говорила, что его хворь началась с тех пор, как ушла матушка. Вернее, погибла. Почему-то никто не говорил о ней, как о погибшей. В годовщины ее смерти отец вместо возжигания благовоний шел к лотосовой заводи и проводил там весь день. Сидел на берегу, смотрел на воду и пил вино. Молча.
В последние пару лет отец увядал особенно стремительно. В те редкие дни, когда он не ходил в лов, он мог весь день провести на циновке, даже ел сидя, не вставал. Е Цин тревожилась, но любые ее попытки облегчить болезнь отца оборачивались неудачей. Прежние лекарства переставали утолять боль, а новые — либо слишком дорогие, либо были лишь в столице. Пару раз Е Цин порывалась отправиться на север, но отец был непреклонен в своих отказах. Пойти против его воли, даже при всей своей дерзости, она не осмеливалась.
Е Цин часто глядела на него, тающего как снег по весне, и много думала о том, что однажды придет день и отец не встанет с циновки. Сил не хватит, болезнь окончательно завладеет его дряхлым телом, и он… Здесь поток мыслей Е Цин обычно завершала силой. Она понимала, какой исход будет. И его приближение страшило больше, чем что-либо на свете.
Среди снующих у причала мужчин, таскающих сети, бочки и мешки Е Цин пыталась усмотреть знакомый сгорбленный силуэт. Думала, может, тетушка Пин преувеличивает? Она всегда была склонна к излишним переживаниям…
Но надеждам не суждено было сбыться — Пин Айлянь подгоняла Е Цин в сторону от лодок, к тропе, ведущей к дому брата Чжоу.
Там она и увидела своего отца.
За ночь он будто постарел на десяток лет. Редкие седые волосы, обычно собранные в тугой пучок на затылке, растрепались, сам он был болезненно бледен, яркими пятнами горели щеки от лихорадки, кожа иссохла, будто старый клен. На лбу у него лежала промоченная в лекарственном отваре ткань, а вокруг суетились брат Чжоу и его жена.
Е Цин мигом освободилась из рук Пин Айлянь, чтобы посмотреть на отца поближе. Она опустилась на колени перед циновкой и мягко, едва ощутимо коснулась ткани на его лбу.
— Папа? — позвала Е Цин.
Ответом было лишь ворчание и нахмуренные брови.
— Это он еще получше выглядит, — хмыкнул брат Чжоу над плечом. — Он едва в реку не упал. Мы с ребятами его поймали. Ну и напугал же нас старик…
Е Цин развернулась к нему и поглядела сердито, после чего ткнула его в лоб.
— Ты говорил, что присмотришь за ним! — возмутилась Е Цин.
Чжоу Цзэханя, младшего сына тетушки Пин, она знала с детства. По юношеству он вечно таскался за ее отцом и канючил, чтобы тот научил его управляться с рыболовными снастями. Сейчас брат Чжоу вырос и сам стал рыбаком, но таскаться за стариком Е не перестал, пусть теперь это происходило по другим причинам.
— Эй! — Брат Чжоу потер лоб ладонью. — Я присматривал. Вот, он же не кормит рыб, а лежит здесь.
Е Цин покачала головой и глубоко вздохнула, возвращаясь взглядом к отцу. От его вида сердце болезненно сжималось в груди.
— Расскажи лучше, что случилось. С подробностями.
Чжоу Цзэхань почесал затылок.
— Да и не понял никто, что случилось. Мы сети снимаем, уже готовимся домой выдвигаться, как тут старик вдруг встал, все бросил и пошел к краю челна. Заглядывал так в воду, будто увидел кого. Ну и потом — раз, свешивается за край. А дальше мы его оттащили, но тронули его — а он весь горит! В лихорадке! Бормочет еще что-то, и не разобрать. Мы быстро с места снялись да и вернулись. Вот… Попросил Цун-эр помочь, она у меня в травах смыслит. Вроде старику полегчало.
Е Цин нахмурилась и кивнула, глядя как Цун-эр, жена брата Чжоу, меняет ткань на лбу отца на новую. От резкого лекарственного запаха горчило на языке, а глаза начинало жечь. Е Цин и не заметила, как начала тереть их.
Она не знала, сколько просидела так, глядя на обессиленного, спящего отца. Она не заметила, как Цун-эр пошла растолочь травы, как брат Чжоу вышел проверить сети, как встревоженно бормотала себе под нос тетушка Пин. В голове был только ворох рассеянных мыслей. Е Цин аккуратно провела пальцами по сухой, будто старая бумага, руке отца. Когда-то эти руки могли поднять ее, чтобы покатать на плечах, срывали вкусные персики с высоких ветвей под солнцем, до которых не достать, а сейчас…
— Жар не спадает, — вполголоса сказала Цун-эр тетушке. — Он только бредить перестал, а должен был уже очнуться!
Е Цин вздрогнула и тихо обернулась. Прислушалась. Ладони сжали край циновки.
— А те снадобья из долины Цаохай? — уточнила Пин Айлянь.
Цун-эр кивнула и вздохнула.
— Много их нельзя, да и осталась у меня одна пыль. — Она поставила ступку на стол и показала полупустой мешочек, высыпав на ладонь сушеные лепестки соцветия лекарственных цветов вперемешку с трухой. — Где бы взять еще…
Тетушка заохала и покачала головой.
— Может, в Байлине найдется? Попрошу Цзэханя поискать на рынке.
Е Цин прикусила щеку. Байлинь. Она была там не раз — знала дорогу, знала рынок, знала, у кого спросить.
Она вернула взгляд к отцу: он дышал неровно, часто, губы побелели, а пальцы то и дело дергались, будто он силился пробудиться, но что-то ему не позволяло.
— Я пойду, — сказала Е Цин твердо. Горло сдавило, стоило словам сорваться с губ. Она никогда не позволяла себе такой дерзости, как подслушивать или прерывать чужой разговор, но сейчас остаться в стороне невозможно.
Цун-эр и Пин Айлянь тут же замолкли и удивленно обернулись на Е Цин, будто и забыли вовсе, что она все еще здесь.
— А-Цин, ты не можешь… — попыталась образумить тетушка.
— Почему это? — Е Цин нахмурила брови и встала, перед этим еще раз легко проводя по руке отца. — Я знаю, куда идти, я уже покупала на рынке лекарства. Вы только скажите, что за травы нужны сейчас, и я все принесу!
На это уже ответила Цун-эр, пока нервно комкала рукава льняных одеяний.
— Это травы из долины Цаохай, но они очень дорогие. Не по карману это будет…
— Я сегодня собрала много корней, целая корзина, — упрямо настаивала Е Цин. — Продам их, пока свежие, подороже — и на сколько-нибудь да хватит!
Цун-эр хотела возразить, сказать что нет, не хватит одной корзины с корнями лотоса, чтобы расплатиться за травы из долины, где обитают бессмертные, но вместо этого только поджала губы и вновь поглядела на мешочек трав.
Пин Айлянь сердито воскликнула:
— Упрямица! — Она приблизилась к Е Цин, намереваясь оттаскать ее за уши, как делала всегда, когда та дерзила. — Ваше семейство Е ни копьем, ни мечом не возьмешь[1]!
Половицы под тяжелым шагом тетушки Пин скрипнули, и старик глухо застонал во сне, хмурясь. Цун-эр тут же подскочила проверить жар и в очередной раз сменить вымоченную в отваре ткань, а Пин Айлянь взглянула на старика Е, и в ее глазах будто на короткий миг мелькнули сожаление и горечь.
— Несносная ты! — все же дернула она Е Цин за ухо так, что та ойкнула. — Ладно уж, тогда скажу Цзэханю отвезти тебя в Байлинь, не отправляться же туда девице одной и пешком. Поедешь вместе с сегодняшним ловом.
Е Цин, все еще потирая ущипленное ухо, твердо кивнула. Она была настроена серьезно в своих намерениях помочь единственному оставшемуся у нее родному человеку и ни за что не собиралась отступать. Даже если брат Чжоу откажется ее везти, она была готова пойти до Байлиня босой на своих двоих, насколько бы опасно это ни было.
________
Примечание:
[1] Идиома о крайнем упрямстве, несговорчивости