Призрак Двенадцатой ночи или Магические действа
– Скажи, что это значит, Мефистофель?
– Да ничего; развлечь тебя хотел я
И показать магические действа.
Кристофер Марло, «Трагическая история доктора Фауста»
КОЛЕСНИЦА МЭБ
Ибо многое здесь от лукавого, иное причуда поэзии. Одно возможно, другое нет. Иное назначено быть развлечением глупцам.
«Похищение быка из Куальнге»
Все это плутни королевы Мэб…
«Ромео и Джульетта»
Ни одной ночью она не знает отдыха. Как только человеческие глаза начинают смежаться – от усталости ли, от выпивки, от безделья – ее колесница отправляется в путь, невидимая очами бодрствующих, ведь она так мала: карета из полого орешка, запряженная цугом вихрем пылинок, с мошкой-форейтором.
От заката до рассвета эта колесница будет кататься по лицам и головам спящих – впрочем, из-за того, кто она так мала, колесница легко проникает внутрь этих голов и свободно объезжает закоулки их мозга. Как правило, ничего нового для себя она там не видит: сутяги мечтают о выгодных делах, придворные – о титулах, священники – о доходных приходах, юные девицы – о женихах, а старые тетки даже во сне перебирают слухи и сплетни да жуют сласти. И она должна играть с их снами, дразнить, издеваться. Таков ее нынешний удел. Мелкие грешки, мелкие наказания, колесница из полого ореха. Это не единственное ее занятие – еще она служит повитухой у фейри. Нынешние фейри столь измельчали, что легко помещаются в чашечке цветка – кто бы мог представить! И только такая малютка, как она нынешняя, может помочь этим Душистым Горошкам и как их там нынче зовут, разродиться, любое другое прикосновение было бы слишком грубо.
Гораздо больше ей нравится заплетать в колтуны гривы коней – и это тоже ее обязанность, но на нее остается так мало времени после путешествий по чужим снам. Лишь иногда, когда она попадает в сны воинов – странное оружие, грохот барабанов, и такое знакомое сверкание клинков, ржание боевых коней, кровь, хлюпающая под копытами… - что-то прежне дает знать о себе. Иначе почему они тогда с криком просыпаются, зовут нынешнюю Великую Богиню и осеняют себя охранным знаком?
Иногда ей попадаются девицы, чьи сны и мечты отличаются от грез иных юных дев. С этими она играет дольше прочих, с наслаждением слыша их стоны, и не дает им просыпаться, пока не захочет того сама. Но все равно, в царстве ночи она лишь малютка Мэб, ростом с камушек в перстне, повитуха фей, проказница и шалунья. Лишь когда солнечный диск взбирается на небо, и она прячется в гнездышке за пологом из паутины, наступает время ее собственных снов, о которых она не помнит ночью.
В этих снах она поначалу тоже всегда едет на колеснице, да. Это дивная колесница, прекрасно сработанная, великолепная. На колесные оси насажены лезвия, подобные бритвам, и там, где проезжают ее колесница, враги падают на землю, словно колосья под серпом, и путь ее усеян их головами – желудями Махи.
Она стоит рядом с возничим, на ней доспехи из светлой бронзы, в руке – копье, и грива огненных волос развевается за ней как плащ. А сам плащ на ее плечах украшен зелеными разводами и сколот золотыми застежками. Голову ее венчает золотой обруч. Два коня влекут колесницу, светло-серые, узкоголовые, узкомордые, достойны друг друга те кони и равно выносливы. Гривы и хвосты коней красны и заплетены в косы, и копыта их окованы бронзой. Позади на своих колесницах – ее воины, и первые среди них – семеро ее сыновей.
Это ее мир, мир пяти королевств, где знание на западе, битва на севере, изобилие на востоке, музыка на юге, а власть в центре. Омываются они холодным неприветливым морем, куда стремятся полноводные реки. На зеленых лугах между рек пасутся стада тучных коров, и свирепые быки сшибаются рогами в схватке. Богатство правителя измеряется в том, сколько у него скота, а доблесть в умении угнать скот у другого. Здесь, сняв голову павшего противника, добывают из черепа его мозг, и смешивают потом с известью, и делают из этой смеси крепкий шар, дабы похваляться потом таким шаром на попойках в спорах о том, кто больше свершил подвигов. Здесь арфистам ведома музыка сна, музыка смеха и музыка плача, здесь мудрость изъясняется загадками, а песни поношения свергают королей.
Здесь долгими зимними ночами играют в фидхелл и брандуб, пьют хмельной мед и нарингуал.
Да, это ее мир, и копыта ее коней уверенно ступают по зеленым лугам, залитым кровью. Она по праву завоевала свое место - по праву рождения, по праву меча, по праву богатства, по праву красоты телесной, по праву тайных знаний. Она, Медб из Круахана, королева Запада, именующая себя также верховной королевой.
А после этого сна, полного торжества, красоты и силы, она видит другой. Никто из смертных не узнал бы зала, где она находится, никто из смертных его бы просто не увидел.
Этот остров называют страной пяти королевств, но королевств здесь всего четыре: Коннахт на западе, Улад на севере, Лейнстер на востоке, Мунстер на юге.
Видимых королевств.
Но есть и пятое. И это не область Миде, поделенная между прочими четырьмя, как полагают простецы.
После великой битвы, когда племена Богини Дану уступили гойделам, сыновьям Миля, остров поделен надвое. Наземная часть, с ее лугами и пастбищами, досталась гойделам, человеческому племени. Дети Богини получили подземную часть, и в сидах – подземных залах под холмами обиталище их. Священное царство и есть та страна, что невидима, и только боги, а также сиды – жители полых холмов, что стоят между богами и смертными, да высшие друиды – вот кто имеет сюда доступ. В Медовом Покое в Таре вершатся дела людей, но в сидах – дело иное.
Она стоит посреди зала и знает, что вызвана сюда на суд, ибо по иному случаю не собрались бы вместе дети Богини.
Они и сейчас не все здесь. Есть могучий Дагда, славный владелец котла изобилия, и Мананнан, сын моря – море, как и реки, все еще не владения смертных. Есть Дайре, хозяин скота. Есть Немайн, одна из хозяек поля битвы. И узкогубый филид, всегда сопровождающий ее, сидит рядом. Прочие сестры битвы – Морриган и Бадб, не явились, и Бриг – рукодельница тоже. Нету здесь Луга Всех Ремесел, которого чужаки из-за дальних морей зовут Меркурием – но это как раз понятно. Хоть Луг и называет себя нынче верховным богом, не любит он бывать в подземных залах, ведь он воплощает солнце.
Но Мидир здесь. Ибо еще до того, как был произведен раздел, владел он подземным царством.
– По какому праву вы судите меня, дети Богини? – слышит она собственный голос. – Вы отправили меня в царство смертных, хоть рождена я была быть богиней битвы. Нет у вас надо мной никакой власти.
– Не могла ты стать вровень с нами, воплощениями Кровавой Махи, – усмехается Немайн, – ибо отец твой породил тебя от смертной женщины, когда сам был в облике смертного.
– Это так, – соглашается Мидир. – Был я тогда на земле, чтоб сойтись с возлюбленной своей Этайн, и звался Эохо Фейдлех. И лучшей из своих дочерей отдал я королевство, и постановил, что никто из героев не сможет владеть страной, если не будет мужем Медб.
– Верно, но вы, дети Богини, не ответили на мой вопрос: почему вы судите меня?
– Потому что Конхобар, король Улада, призвал тебя к суду, – отвечает Дагда. – Он не может сделать этого в мире смертных, ибо там заключен между вами мирный договор. Но он воззвал к силам, которые больше нас, и мы обязаны судить тебя.
– Конхобар, сын двух червей, – голос королевы полон яда. – Он никогда не мог удержать при себе ни одну женщину, тем более меня. Не за то ли призвал он меня к суду?
– Ошибаешься. Не настолько король Улада ценит твои объятья. Он требует осудить тебя за смерть Кухулина, величайшего из героев.
– Кухулин! Герой чумы, поражающий псов – так сам называл он себя. И Лугайд, Сын Трех Псов, сразил его, разве не так?
– Рука Лугайда поразила Кухулина, но силы в бою лишили героя колдовским искусством дети Галатина, а они действовали по твоему наущению.
– По-моему? Разве не Кухулин убил Галатина, двадцать семь его сыновей и одного внука? После того нужно ли было кого-то наущать? Собственные глупость и буйство погубили Кухулина, ярость и самонадеянность. Да и кто он такой? Сын Конхобара, прижитый от родной сестры, и для сокрытия греха названный сыном Луга.
– А кто ты, чтоб хулить его? – провозглашает Дагда. – Ярость и глупость, говоришь? Разве не назвала ты всех своих сыновей именем Мане, было предсказано «Мане убьет Конхобара», не потрудившись узнать, о каком Конхобаре идет речь?
– Ты делила ложе со многими мужами, – встревает Немайн. –Ты призывала их и оставляла по собственной воле, против законного поведения и королевского достоинства.
– Уж кто бы говорил… – осклабляется Медб. – Против королевского достоинства? Гейс королевы в том, чтоб брать себе в мужья того, кто не знает зависти, жадности, страха. Искала я такого мужчину, и признаюсь, многих познала, но клянусь тем, чем клянутся дети Богини, не нашла ни одного, кто подходил бы под это условие.
– Не тебе судить о том, ибо ты всего лишь женщина, – говорит Дайре.
– Знакомые речи, бог свинопасов и коровниц. Скажите мне, дети Богини, как называется столица Улада?
– Эмайн Маха зовется она, – отвечают они хором.
– И названа она так не в честь Матери Войн, но по имени королевы Махи Огненноволосой. Семь лет воевали против нее все короли острова, утверждая, что женщине не пристало править, и ни один из королей и героев не смог победить ее. Такова же и я. Не нашлось равных мне в щедрости и доброте, лучшей была я в сражении, бою, поединке. И разве не у женщин учился Кухулин боевым приемам? Хитростью да подлостью добился он этого, и как поступил он потом со Скатах, Уаллах, Айойфе? Вы же зовете его героем.
– Правда в том, дочь моя, – говорит Мидир, – что уходит время таких, как Маха Огненноволосая и Скатах. Смирись и присоединись к стадам коровосхожих женщин Эрина.
– Клянусь всеми богами, что лучше не стану я ночевать под кровлей, не выпью пива красного или светлого, не наемся мясом досыта, но не отступлюсь и не смирюсь!
И солнечный луч падает в сумрак сида, отблеском сияет на копьях, шлемах и ожерельях воинов, охраняющих вход.
– Луг провозгласил: Медб из Круахана должна быть осуждена! – вещает Дагда.
Неужто Луг и в самом деле был отцом Кухулина? – хмурится королева. – Или он послушен тем силам, к которым воззвал Конхобар?
– Пусть виновна она, но все же она – моя дочь, – говорит Мидир. – Не позволю убить ее, пусть покинет земное царство и уйдет в сид.
– Ты сказал! Но уйти в сид и закрыться в нем - не наказанием то будет для нее, а благом, – отвечает Дагда.
– И не всякое наказание сводится к смерти, – роняет Немайн, и человек, сидящий у ее ног, подхватывает:
– Что верно, то верно. Научу я бардов песням поношения на Медб, и не тем, что вызывают язвы на теле и тяжкие хвори, – так заявляет Фер Кайле Узкие Губы, филид Немайн, имя которого не помнят обычно за множеством прозвищ. Злоязычием с ним мог сравниться лишь Брикриу, сын Гатала – тот, кого быки Дайре до смерти втоптали в землю. – Страшной была ты для ирландцев, станешь смешной. Научу я бардов песне, что проиграла ты битву уладам, и оттого случилось у тебя недержанье мочи, и оставила та моча три борозды в земле, в каждую из которых можно вместить дом. И еще научу, что погибла Медб не от меча или копья, а от удара куском сыра по голове. И сила твоя растает, и мощь пропадет.
– А я разнесу эту песню на своей морской колеснице по иным краям, от Альбы до Лохланна, обещает молчавший доселе Мананнан. – Ибо, по правде, судят тебя не за то, о чем толковали. Разве не ты говорила «пусть иные уйдут, а иным суждено оставаться, всех мне дороже сама я». Ты заслужила свою участь.
И сон развеивается.
Но стало, как сказано. Россказни долетели за море, и верили люди в такую королеву, и такой она стала. Даже имя ее исказилось. Но та же участь не миновала и прочих. Королева видит малюток эльфов со стрекозиными крылышками – и это могучие воины сидов? Дети Богини либо превратись в мелкую нечисть, охраняющую горшки с золотом, либо, подобно отцу королевы, окончательно ушли под землю и не выйдут никогда. Колесница Мананнана растворилась в морской пене, а кровь ее сыновей – в крови бесчисленных поколений. О дочери ее Финдабайр, что в Альбе звалась Гвенуйфар или Гвиневер, рассказывают столь странное, что трудно поверить. То же говорят и о Морриган, но она, вернее всего ушла на остров Яблок.
Никто ничего не помнит о Немайн.
Из всех детей Богини, похоже, лишь Бриг-рукодельница примирилась с новой верой и зовется теперь святой Бригиттой.
Был ли тот юноша, что подозрительно много знал о ней, нынешним воплощением Луга –Меркурия, или лишь имя было сходно? Неважно. Она дала ему быструю смерть, если страдал от раны, то недолго.
И злейшая участь постигла тех, кто пел о ней песни поношения. Ибо нынче в прежних землях гойделов правит чужеземный наместник, и издает указы о том, чтоб всех бардов и сочинителей историй лишили состояния и всякого добра, и заковали в колодки до тех пор, пока не оставят они прежних занятий и не надут себе достойного и приличного ремесла.
Но кто виноват в этом? Почему причуды поэзии стали развлечением глупцам? Не следует винить в этом завоевателей, сколько бы бед они не причинили. Пять великих завоеваний пережил Изумрудный остров до того, как пришли сассенахи, но олламы, филиды и барды почитались всегда. Как провидцы и толкователи закона. Но проходили века, и забылось, что поэту пристала чистота рук, чистота тела, и чистота уст. И если филид произнесет заведомую ложь, как Фер Кайле, она обратится против него. И стало так, и сбылось предсказание «Выродятся филиды, и не станет филидов, но только лишь барды». Да, барды остались, но смысл слова также забывается. И на смену всем бардам приходит Бард, никогда не ступавший на землю Эрина, не видавший в храме Килдара огненного столпа мудрости, сиявшего над головой Бригиты, богини филидов, что одаряла поэтов сокровенными знаниями.
Все, что знает он – сновиденья, плоды бездельницы-мечты и спящего досужего сужденья. Их вещество – как воздух, а скачки – как взрывы ветра, рыщущие слепо. И он рассказывает свои сны, и дар его таков, что становится по слову его.
А прежние барды становятся сапожниками и плотниками, или ковыряются в земле, и скелы их превращаются в пьяные песни, ибо страсть к попойками – единственное, что некогда гордые сыны Миля, теперь угнетенные и униженные, сохранили от прежних славных времен.
Но когда-нибудь они вспомнят свою королеву такой, какой она была и должна быть – великой.
И тогда, - думает она в миг между сном и пробуждением, - тогда все будет иначе.