Лео Бонарт верил в чистоту. Не в чистоту души, что воспевают в соборах и на проповеди — эту сладкую ложь он оставил бродячим монахам и плачущим вдовам. Он верил в чистоту стали, не замутненной ржавчиной и кровью, в чистоту сделки, не обремененной долгом, и в чистоту смерти, без лишних мук. Ветер Эббинга впивался в щёки стальными иглами, вымораживая слёзы, что тут же кристаллизовались в уголках глаз. Слюна на губах леденела коркой. Неважно, царила ли в долине бесплодная зима или душное лето, — этот ветер норовил пробраться под кожу, до самых костей, и оставить там ледяной отпечаток. Бонарт стоял на смотровой башне, и обледеневшие перила под рукой напоминали замёрзшие кости дезертиров, найденные в горах расщелинах — чистые, ясные, понятные. Лео, тогда ещё не догадывался, этот ветер и есть его будущая душа — холодный, пронизывающий и стерильно-бесчувственный.
Внизу, за частоколом из заострённых брёвен, крыши деревень угадывались в сером мареве, словно струпья на замёрзшем теле земли. Ещё дальше сливаясь с низким небом темнел лес, древний, равнодушный и безмолвный как вселенная до творения. Смена тянулась вечность, а мысли стекали медленно, как смола из соснового надреза. Стоя на посту в этот безвременный час, странно было думать, что ему всего двадцать лет. Война стала единственной колыбелью. Лео не знал иной жизни, кроме солдатской. Дисциплина, долг, верность присяге — эти понятия высечены в его сознании глубже любых заповедей на храмовых скрижалях.
— Эй, Лео! Сменишь, когда солнце сядет? Или опять будешь стоять, как соломенное пугало, пока нос не отмёрзнет? Слышишь, кастрированный мерин?
Лео обернулся. Шпичичек, этот прыщавый отпрыск городских трущоб, ухмылялся, выставляя напоказ редкий частокол кривых жёлтых зубов. Его пальцы, похожие на бледных беспокойных червей, теребили пряжку на поясе. От него несло потом, прокисшим пивом и подвальной сыростью — запахом всего того низменного мира, что ютился в тени крепостных стен. Лео сгрёб снег с перил, слепил ком и раздавил в онемевшей ладони. Лёд впился в кожу, тысячами крошечных игл, но Лео лишь слегка стиснул челюсть. Он представил, как с той же лёгкостью может раздавить гортань Шпичичека. Хруст хрящей. Неожиданная теплота крови.
— Твоя задница будет в тепле, пока я мёрзну, — голос Лео звучал ровно, хотя в горле стоял едкий ком ярости, словно проглотил горячую золу. Хотелось плюнуть Шпичичеку в ухмыляющуюся рожу. На языке выступил привкус железа — тот, что бывает перед дракой.
Шпичичек расплылся в ещё более грязной ухмылке. — Ах, Лео, Лео… Тебе бы поучиться у меня жизни. Пока ты тут леденеешь, я знаю, где подзаработать, не горбатясь на нашего достопочтенного капитана. Но ты слишком правильный для такого дела. — Он подмигнул. — Вот, к примеру, одна девчонка из Нижней Вельды платит за защиту. И не только звонкой монетой. Он сделал непристойный жест, и Лео представил, как эти червеобразные пальцы тычутся в чью-то бледную кожу. К горлу подкатила тошнота, кислая и знакомая.
Лео лишь хмыкнул в ответ. Он знал, о чём толковал Шпичичек: мелкие кражи, контрабанда гнилого табака, вымогательство у селян. Всё это было частью серых будней гарнизона, но Лео держался в стороне. Не из моральных принципов — из врождённого, инстинктивного чувства порядка. Солдат должен быть солдатом, а не деревенским вором.
Внезапно ветер принёс иной запах — едкий, сладковатый, как гниющее мясо, смешанное с дымом сырых дров. Лео узнал его мгновенно: капитан Мартек Воглер, прозванный «Могильщиком». Тот возник из скрипящего сумрака, его плащ волочился по снегу, словно крыло исполинской летучей мыши. Он был воплощением прагматизма, до предела, очищенного от каких-либо моральных примесей. Его прозвище не было преувеличением или солдатской шуткой. Операции под началом Воглера часто заканчивались анонимными захоронениями, и не всегда в ямах покоились лишь враги. «Мертвый враг — хороший враг. Мертвый союзник — не проблема», — эта фраза кислотой въелась Лео в подкорку. Воглер был груб, жесток, но в его словах сквозила извращённая логика, холодная и ясная как лезвие.
Однажды, в первые месяцы службы Лео, Воглер отправил его отряд на зачистку логова дезертиров в Чёрном ущелье. Тех оказалось втрое больше, и вооружены они были не дубинами, а добрыми армейскими клинками. Выжил один Лео чудом выбравшись из каменного мешка. Вернувшись израненный, он ждал суда, или наказания за провал. Но Воглер лишь уставился на него тяжёлым непроницаемым взглядом, в котором не было ни гнева, ни сочувствия.
— Выжил, значит? Что усвоил, солдат?
Лео, едва стоя на ногах, выдохнул первое, что пришло в голову:
— Что нужно быть хитрее, капитан, и не полагаться на командиров.
Воглер улыбнулся, и эта улыбка была страшнее крика. Это было клеймо и знак принятия в орден.
— Верно. Не бойся убивать. Бойся делать это бесплатно. И помни главное. Ты усвоил, что все их правила — ложь. Он сделал шаг вперёд, и тень накрыла Лео.
— Ты думаешь, беспредел — это убийство? Глупость мальчик. Беспредел — это когда ты должен был убить одного, а зарезал пятерых. Когда ты превысил данные тебе полномочия. А убивать врага — это не беспредел. Это работа. Они тебе будут про «честь» рассказывать, про «справедливость». Это словесная шелуха, чтобы оправдать свою слабость. У них правило одно — убить и ограбить. Всё остальное — позолота на дерьме, попытка выглядеть лучше, чтобы не получить ответку.
Лео молчал, впитывая.
— Прав не тот, кто прав, — Воглер прищурился и глаза стали похожи на две чёрные щели. — А тот, у кого больше прав. А права даёт сила. И знание, где эту силу приложить. Запомни навсегда: твои слова и поступки имеют цену. Рано или поздно за них придётся платить. Или тебе. Или тому, кто стоял на пути. Я за бесплатно не работаю. И ты не работай. Он развернулся, чтобы уйти, но бросил через плечо, точно вбил последний гвоздь в гроб его прежних иллюзий: — Знаешь, в чём их главная слабость? Они не знают, кто они. А ты теперь знаешь. Ты — орудие. А орудие не должно стыдиться того, что оно режет.
Слова стали для Лео кредо, хотя он не ведал, насколько глубоко как ядовитые корни они укоренятся в душе. Именно Воглер, циничный «Могильщик», приоткрыл ему дверь в иной мир. Предложив «частную работу» наёмника, что куда прибыльнее скудного солдатского жалования.
Мартек Воглер остановился у ворот сторожевой башни.
— Бонарт, — голос капитана походил на скрежет камня по камню. Глаза, крошечные и чёрные, как у паука, уставились на Лео, игнорируя Шпичичека, тот съёжился и попятился в тень будто желая провалиться сквозь деревянные доски. — Рука зажила?
Лео инстинктивно сжал кулак. Шрам на костяшках, оставленный зубами дезертира из Чёрного ущелья, ноющей болью отозвался на холоде.
— Зажила, капитан.
— Хорошо. Помнишь, что сказал тебе? Мне нужны хитрые. Мёртвые не платят и не служат.
Спускайся вниз, а этот дохляк, он даже не взглянул Шпичичека, — пусть смотрит в оба. А не трындит о бабах.
Шпичичек, бледный как полотно, прошипел вслед удалявшемуся Лео:
— Чёрт... Я думал, он меня не приметил...
Лео поправил стёганный гамбезон, подтянул ремешки, осмотрел короткую потёртую кольчугу. Взял из кованого держателя, пропитанный смолой факел. Пламя шипело, отбрасывая на стены пляшущие, неровные тени. Света хватало, чтобы увидеть первые три ступени вниз и не сломать шею. Лестница скрипела, старые доски продавливалась под сапогами. Прижимаясь к холодной стене Лео спустился в нижнюю караульную. Запах гари, пота и сырости ударил в нос. Справа стояла стойка с разнообразным оружием. Тут были секиры и алебарды и мечи всех мастей. На каменном полу громоздились дубовые сундуки, где хранились луки, тетивы, стрелы с железными наконечниками. Лео отпёр тяжелую окованную железом дверь, и капитан Воглер шагнул внутрь. На нём была крупнопластинчатая бригантина, покрытая потёртым красным сукном — доспех практичный и мрачный, как его владелец.
— Сегодня я буду точить тебя, солдат, — рявкнул капитан, и его голос гулко отозвался под низкими сводами.
Лео кивнул.
— Вынимай меч.
Лео ещё раз кивнул и обнажил клинок.
— Выбери другой! — с внезапной яростью проскрежетал капитан.
— Выбирай, баран!
Чтобы рукоять ложилась в руку как родная. Бери средний. Короткий меч для работы в клинче, когда дышишь друг другу в лицо. Длинный бери, если удобно биться на дистанции. Но помни чем длиннее клинок, тем он своевольнее — центр тяжести далеко от рукояти. Но и удар ближе к острию, мощнее. Когда центр ближе к рукояти, удар послушнее и точнее. Поторопись! — Крик Воглера резанул по барабанным перепонкам. Лео сжал кулаки.
Бонарт поспешно бросил меч и повернулся к стойке.
— Пробить добрый доспех проще двуручником, но ты пока слишком слаб для такого, — бросил Воглер, наблюдая.
Лео взял в руки один меч, повертел, взвесил на ладони второй и в конце выбрал обоюдоострый, метровый клинок с простой крестовиной. Рукоятка обмотанная кожей удобно и плотно легла в ладонь.
— Неплохой выбор, Бонарт. Взмахни им, сдружись с весом.
— Да капитан.
— Бей так, чтобы противник начал ошибаться! Не бей в голову, если на ней железный шлем, потратишь силу впустую. Средним мечом бей быстро, компенсируй слабость удара частотой. Ищи болезненные точки! Ищи их без устали!
Новый меч и вправду оказался удобнее. Клинок словно продолжение руки. Лео легко, почти изящно сделал несколько пробных замахов.
— Хватит жонглировать. Попробуй меня убить, Лео. Бей справа, диагональный удар в плечо.
— Готов, капитан.
Лео занял стойку, коротко без замаха, одним резким движением рубанул.
Но капитан лишь чуть отклонил корпус, в воздухе что-то блеснуло молниеносно и тускло, и левое бедро обожгло жгучей болью. Штанина тут же набухла тёмной быстро расплывающейся кровью. Лео инстинктивно скосил глаза на рану — и в тот же миг холодная сталь меча Мартека Воглера коснулся его горла.
— Будешь отвлекаться на каждую царапину — потеряешь жизнь, Бонарт. Ты рубишь будто дровосек топором. Где скорость? Где остриё? Смотри сюда!
Капитан ударил плашмя по клинку Лео, и тот задрожал издав долгий недовольный звон.
— Видишь? Есть на клинке часть, которая не вибрирует, — указал Воглер на участок выше середины. — Этой частью лезвия удар будет максимально жёстким и точным. Встань в стойку. Вдохни, собери кисть, правая вверху левая поддерживает снизу и нанеси удар, как я сказал.
Лео превозмогая боль в бедре занял стойку.
— Выше руки, Бонарт! Чтобы удар шёл сверху вниз! Довольно рубить, сбоку, ты не крестьянин на покосе. Ты забываешь, что остриё — твой лучший друг. Твой последний аргумент. Покажи мне «Цидларский шип».
Лео был залит холодным потом и кровью. Он собрал волю в кулак. Цидларский шип? Название он слышал лишь вскользь, в казарменных пересудах — продвинутая, почти запретная техника, описанная в манускрипте мастера Арнульфа из Цидариса...
— Я… не изучал его, капитан.
— Вот сейчас и изучишь. Покажи намерение! Яростный, мощный удар сверху, в голову! Сделай это! — проревел Воглер и его голос грохнул, как пушечный выстрел в замкнутом пространстве. На этот раз Лео, поддавшись животному порыву, отскочил назад. Меч Воглера мелькнул мимо, описал петлю, но капитан был уже рядом. Он сделал один точный, стремительный шаг вперёд, и длинный меч, словно жало змеи, вонзился Лео в ключицу, неглубоко, но с ужасающей точностью. У Бонарта потемнело в глазах, мир поплыл.
— Отступая, ты отдаёшь инициативу, Бонарт! Ты не контролируешь пространство, даёшь врагу возможность снова ударить! Ты должен был не отскакивать, а заблокировать мой меч, приковать его к своему!
Лео, стиснув зубы, до скрежета занёс меч нового отчаянного рубящего удара. Его плечи, спина, всё тело напряглись как тетива.
— А теперь — ломай намерение! — капитан сделал короткий, резкий выдох похожий на шипение.
— Шаг правой ногой внутрь, под мою защиту! И коли! Не руби, чёрт тебя дери! Коли из-за своей же головы!
Лео повинуясь не разуму, а какому-то глубинному проснувшемуся инстинкту рванулся вперёд, под призрачный клинок Воглера. Вместо того чтобы опустить меч по инерции, он резко с неестественным усилием согнул кисть, направил остриё вниз, почти от своего затылка, и коротко, безжалостно ткнул вперёд. Удар был странным, противоестественным, будто запретным — он шел по скрытой, кривой траектории, снизу-вверх, целясь под забрало шлема или в незащищённое горло.
И в этот раз Воглер не парировал. Он лишь отклонил голову, и клинок Лео просвистел в сантиметре от его шеи.
— Лучше, — в его голосе впервые прозвучало нечто, отдалённо напоминающее удовлетворение.
— «Цидларский шип». Запомни это обманное движение. Ярость — в замахе. Смерть — в укрощённом, внезапном острие. Все их латы, их щиты — бесполезны, если твой клинок приходит оттуда, откуда его не ждут. Считай, что сегодня ты спас себе жизнь. Один раз.
Лео потерял счёт времени. Восходящее солнце пробиваясь сквозь узкую щель в стене, медленно смещалось отмечая час за часом его мучительное, кровавое обучение. Каждый удар Воглера был суровым уроком, каждая рана наказание за невнимательность, за глупость, за остатки прежней, слабой логики. Кровь пропитала стёганый гамбезон, доставшийся от отца, превратив в окровавленные лохмотья, а короткая кольчуга не спасала от длинного, безжалостного меча Могильщика.
— Довольно на сегодня, — внезапно, как обвал заявил Воглер отступая на шаг. — Как залатаешь дыры в шкуре — продолжим.
И запомни раз и навсегда, Бонарт. Сила — в ногах. Самый смертоносный удар тот, который ты не получил, потому что смылся вовремя. Бегал. Это и спасло тебя в ущелье. Дезертиры не армия. Это стая голодных шакалов. Не воюй со стаей — выслеживай и загоняй поодиночке. Задача солдата не в том, чтобы умереть героем под дурацкими знамёнами. Задача в том, чтобы выполнить приказ и выжить. Для этого все средства хороши: кинжал в спину, яд в котел, ложь на устах. Чести нет. Есть результат. И цена. Эти последние слова, будто раскалённое клеймо, впеклось в сознание Лео Бонарта, превратившись в его единственное, незыблемое кредо.
Воглер, не спеша вытер клинок, о край своего плаща, прищурился на Лео: «Думаешь, я тебя муштрую из любви к высокому искусству фехтования? Глупость. Кую тебя, Бонарт. Как клинок в кузнице. Чтоб рубил без промаха и не тупился о дурость. Надеюсь со временем ты станешь дороже целого десятка этих тупых баранов. Я трачу время сейчас, чтобы завтра не тратить его, посылая десять негодяев на задание, которое можешь сделать ты один. Я выращиваю себе лезвие, Бонарт. Острое, послушное и понимающее свою цену. Твоя цена растет. Не дай ей упасть».
Капитан развернулся и ушёл, унеся с собой шлейф сладковато-трупного запаха, который ещё долго висел в сыром воздухе подвала.
Солнце уже клонилось к багровому закату, когда Лео, прижимая ладонь к сочащейся ране на ключице, побрёл к казарме. Каждый шаг отзывался огнём в измученном теле, но в голове яснее любой физической боли горели слова капитана: «Чести нет. Есть результат».
Едва Лео добравшись до своей походной койки Лео рухнул на неё и тут же провалился в тяжёлый беспросветный сон. На следующий день едва пробили отбой он принялся тщательно очищать снаряжение. Он чистил кинжал с той же методичностью и сосредоточенностью, с какой монах-переписчик выводит буквы на пергаменте священного манускрипта. Это был неброский, даже аскетичный клинок, с рукоятью из пожелтевшего рога лося, потертой до гладкости в месте хватки. Но сталь... Сталь была особой. Когда-то он снял его с убитого наемника с дальнего Севера. После того боя лезвие было залито кровью и вонючим жиром. Но на нём не оказалось ни единой зазубрины. Лео понял — это редкая Веленская сталь, ее узнаешь по мелкому, словно рябь на воде при лунном свете, волнообразному узору. С тех пор клинок его талисман. Не орудие убийства — инструмент устранения беспорядка, воплощение чистоты. На отполированном лезвии не оставалось теперь ни капли крови, лишь слабый запах масла и холодный безличный блеск стали. Зато под его ногтями, в трещинах и ссадинах на руках, въевшаяся, чёрная грязь казалась вечной.
В казарму пошатываясь и громко сопя ввалился Шпичичек. Мутным взглядом он окинул сослуживцев и заметив Лео спотыкаясь на нетвёрдых ногах направился в его сторону.
— Эй, Бонарт! Славно, Могильщик тебе надрал зад? Что, показал, где раки зимуют? — Он ткнул пальцем в грудь Лео, не сильно, но оскорбительно, как суют палку в клетку со зверем, проверяя реакцию, желая спровоцировать.
Лео медленно, очень медленно поднял взгляд от своего кинжала. В глазах не было вспышки ярости.
Они были пусты и холодны, как два осколка речного льда, унесённого ветром Эббинга в тёмную воду.
— Руку убери, Шпичичек.
— А если нет? — Шпичичек ухмыляется, оглядываясь на притихших, но с интересом наблюдающих сослуживцев. — Ты что сделаешь, чистюля?
Лео чувствовал, как спину сковало знакомым спазмом. Тот самый, что сводил в детстве, когда пьяный отец, стражник городского карцера требовал от него «показать характер». Тогда он подчинялся, копя в душе немую, беспомощную ненависть. Теперь всё было иначе. Он мысленно с холодной расчётливостью прикинул траекторию. Короткий, резкий удар основанием ладони в переносицу. Хрящ с хрустом уйдёт во внутрь. Шпичичек захлебнётся кровью. Но последует наряд вне очереди, а может, и публичная порка у позорного столба. Это того не стоило. Шпичичек был грязью. А грязь не побеждают в честном лобовом столкновении. Её стирают с сапога, не глядя, когда приходит время и подходящий повод.
— Я ничего не сделаю, — голос Лео ровен и тих как шелест песка в песочных часах. Он снова опустил взгляд и продолжил чистить оружие проводя тряпицей по лезвию. — Пока ничего.
Эта ледяная, абсолютная невозмутимость пугает больше любой крикливой угрозы. Шпичичек, не получив ожидаемой реакции, теряется. Его дешёвая, наглая ухмылка сползла с лица. Сменившись недоумением и досадой.
Капитан Воглер, зашёл в казарму позже Шпичичека и наблюдал эту сцену. Он жестом подозвал Лео:
— Сдержанность, Бонарт. Интересная штука. Это шут ткнул тебя в грудь, а ты... возишься со своим железом. Почему? Боишься наряда? Или боишься, что если начнёшь, то не остановишься и прикончишь его? Большинство баранов на твоём месте рвутся в драку, чтобы доказать себе и другим, что они не бараны. Ты же... просто смотришь. Как будто взвесил его на невидимых весах и увидел цену. Говори, почему?
— Драка — это эмоции, капитан. А эмоции — это слабость. Моего отца, который был стражником в карцере, убили не в честном бою. Его зарезали в подворотне двое, как собаку. Те самые ублюдки, которых он на днях отхлестал плетью за дерзость у тюремных ворот. Он позволил себе гнев — показал им свою злость, своё превосходство. А они показали, что у них, злости, подлости и решимости больше. Отец заплатил за свои эмоции. Я усвоил урок. Сила — не в том, чтобы ударить первым. А в том, чтобы решить, стоит ли удар твоего времени. Не их ненависть сильна. Сильна наша глупость — показывать эмоции до времени.
— Шпичичек, — обернулся Воглер, — неделю драишь отхожие ямы и казарму. А явишься снова пьяный, позже отбоя, получишь двадцать плетей, не меньше. Капитан сплюнул под ноги словно очищая рот от скверны и удалился к себе в коморку.
Бонарт, не отрываясь от своего занятия, медленно провёл большим пальцем по острию кинжала, а затем поднял этот ледяной взгляд на Шпичичека. Тот понял. Пробурчал неразборчивое ругательство полное злобы и страха и уволился на кушетку.
Лео уже забыл про Шпичичека, его теперь занимала и жгла изнутри фраза капитана о цене. Он сжал кулак, чувствуя, как шрам на костяшках впивается в кожу. В мозгу, словно слепой червь в плоде, ползла идея: а что, если Воглер прав? Что, если вся эта сложная мучительная жизнь сводится к вопросу цены и оплаты.
И первый же патруль на дальних, обездоленных окраинах Эббинга дал им проверку. Трое дезертиров, оборванных и голодных, но с оружием в руках и с немой ненавистью в запавших глазах. Лео не стал вызывать подмогу. Это была его проверка. Не для капитана. Для себя, для новой веры.
Он не бросился в бой. Он растворился в предзакатных сумерках, стал тенью. Шелест кустов, отблеск металла вдалеке — он ждал. Пока один из них самый рослый и угрюмый отойдёт от других, следуя зову природы. Тот ветеран, был сильнее, быстрее, опытнее. Коренастый бородач с сетью старых шрамов на лице, первым нарушил напряженное молчание. Его глаза, мутные от усталости и голода, впился в Лео, оценивая и презирая.
— Мальчишка, — просипел он, и голос его был похож на скрип ржавых ворот. — Тебя прислал Могильщик? Или сам смерти ищешь от скуки? Коренастый дезертир шагнул ближе. В то время как его двое подельников улепётывали в чащу леса волоча тяжёлый ящик вероятно с награбленным добром.
— Слышал я про тебя щенок, — солдат сплюнул в снег оставив жёлтое пятно. Капитанский любимчик, очередное отродье, решившее уподобиться Воглеру. Думаешь будешь таскать ему награбленное и тебя не вздёрнут на той же виселице? Решил богатеть на наших шкурах?
— Я не собираюсь… у меня есть цель, — начал Лео.
— Цель значит? Сдохнуть молодым? — перебил дезертир и его лицо исказила гримаса. Я буду смотреть как ты пускаешь кровавые пузыри, задушу тебя твоими же кишками, — ухмыльнулся вояка, но в ухмылке было больше усталости чем злобы.
— И тут Лео вдруг догадался: дезертир тянет время. Он медленно двинулся по дуге, заставляя ветерана развернуться, встать между ним и лесом где скрылись двое подельников. Он бросил короткий, оценивающий взгляд в тёмную чащу — ни шороха, ни движения. Сбежали. Бросили своего. Эта мысль не вызвала в Лео ни удивления, ни злости. Лишь холодное подтверждение его правоты: предательство — их естественное состояние. Стрела с тупым свистом мелькнула у самой головы, и звонко с сухим стуком воткнулась в ствол сосны позади. Одновременно дезертир прыгнул, замахнувшись мечом.