Поезд не ехал — он именно добирался. Скрипел, втягивал холодный воздух в щели, останавливался дольше, чем хотелось, и каждый раз Артёму казалось: вот сейчас передумает, развернётся и поползёт обратно, к части, к казарме, к привычному бетону.
Он стоял у двери, держась за металлический поручень, и смотрел в мутное стекло. Оттуда на него косился незнакомец в полевой форме без знаков различия: короткая стрижка, тёмные круги под глазами, рот с жёсткой складкой, которую в Лесном он считал бы «морщиной взрослых».
К этому лицу прикреплялась статистика: срочник, спецподготовка, несколько операций, госпиталь, комиссия, отпуск на десять суток. И маленькая ремарка где-то внутри черепа: в висках тихо покалывало, как перед грозой — это модуль улавливал перепады давления и что-то себе отмечал, не отвлекая хозяина.
Вокзал вынырнул из серого марева неожиданно близко. Перрон, крыша с облезлой рекламой, стеклянные двери, за которыми толпились люди — пакетами, сумками, бумажными стаканчиками с кофе.
Поезд дёрнулся в последний раз, затормозил почти плавно. Двери зашипели и отъехали в сторону. Холодный воздух в лицо пахнул железом, снегом и городом — другим, не белоярским.
Артём ступил на бетон и на секунду застыл. В груди странно потянуло: впереди, за турникетами, должна была быть Марина. Всё остальное — комиссия, печати, усталые голоса людей в погонах — отодвинулось куда-то в сторону.
Внутри головы коротко шевельнулось:
— Давление в норме. Иди.
Он даже не ответил. Просто поднял ремень вещмешка повыше на плечо и пошёл вдоль потока пассажиров, к стеклянной линии выхода.
Марину увидел сразу.
Она стояла у крайнего турникета, натянув на голову шапку так, что из-под неё выбивались короткие пряди. Куртка тёмная, джинсы, в руках — телефон, который она вертела.
Они встретились глазами, когда между ними оставалось ещё человек пять.
Марина почему-то сначала посмотрела на нашивку на его рукаве, потом выше, к лицу. Секунда — и плечи у неё опали, будто кто-то снял с них пару мешков.
Она шагнула вперёд, он — тоже. Между ними пискнул турникет, кто-то недовольно буркнул, что проход перекрыли, но в этот момент это было неважно.
Они просто обнялись.
Без слов, без заранее придуманных фраз. Он уткнулся носом в её шапку — пахло шампунем и чем-то дымным, видимо, от соседей по подъезду. Её руки вцепились в спину.
— Ты тяжёлый стал, — первой заговорила Марина, не отпуская. — Или это ты опять броню под форму прячешь.
— Ты лёгкая, — ответил он в том же духе. — Видимо, в этом городе плохо кормят.
Она хмыкнула, отстранилась на полшага и всмотрелась внимательнее.
— Постарел, — вынесла вердикт. — Лет на десять.
— Я всего год как в армии, — напомнил он. — Остальное пририсовал себе сам, наверное.
— Остальное тебе пририсовала реальность, — сказала Марина. — Ладно, философию отменяем, пока не отморозились. Пошли. У нас дома чай, суп и маленькая хозяйка, которая обещала не строить из себя твоего командира, но я ей не верю.
— Хозяйка — это Алина? — уточнил он, подхватывая вещмешок.
— Она, — кивнула Марина. — Квартира её и её мамы. Мама уехала к родственникам, как всё началось, сказала: «Ты там, Алина, держи оборону». Алине стало скучно одной держать оборону, и она забрала меня из общаги. Теперь вот ещё и тебя приютила на время отпуска.
— То есть я у вас как беженец, — сделал вывод Артём.
— Ты у нас как часть мебели, — отрезала Марина. — Очень дорогой и с трудом заменяемой. Вперёд, боец. Город ждёт.
Город брал не захватом, а количеством.
Снег, подтаявший и притоптанный. Маршрутки, цепляющиеся друг за друга. Ряды однотипных коробок домов, где у каждого окна — своя история, но с улицы они сливаются в серый фон. Рекламные экраны, на которых новости перемешивались с акциями супермаркетов.
Где-то вверху, над домами, висели антенны связи.
Автобус был забитый, тёплый и пахнул мокрой одеждой. Марина протиснулась внутрь, перетянула его за собой, встала у середины, ухватившись за поручень. Одной рукой держала железо, другой — его рукав.
— Если вдруг упадёшь, — предупредила она, — буду говорить всем, что я сама тебя уронила. Чтобы не думали, что у тебя там суперподготовка.
— У меня спецподготовка, а не супер, — возразил он. — Мы испытания на устойчивость к маршрутке не проходили.
— Надо предложить командованию, — заметила Марина. — Пусть полигон расширяют.
Автобус дёрнулся, кто-то сзади выругался. За окном поплыли витрины, дворы, редкие ёлки, которые ещё никто не успел убрать после праздников. На одном из экранов краем глаза он заметил знакомые слова: «заседание», «возможные меры», «ответственный шаг».
Марина тоже посмотрела туда, но тут же отвернулась.
— Я сейчас не хочу это слушать, — тихо сказала она. — Если тебе надо быть в курсе, читай потом в своих сводках.
— Я и так буду, — ответил он. — У меня там свои люди, которые любят пересказывать.
— У тебя там Данила, который любит приукрасить, — поправила Марина. — Привет ему передашь.
— Передам, как доберусь, — пообещал Артём.
Слово «доберусь» оказалось скользким — то ли про дорогу назад в часть, то ли про путь через всё, во что их мир превратился за последние месяцы. Он решил не уточнять.
— Ты чего так смотришь? — спросила Марина спустя пару остановок.
— Сравниваю, — честно ответил он. — Этот город, Белоярск, Лесное. Здесь всё как будто временное, хотя дома каменные. Там наоборот: наш дом в Лесном вроде как времянка, а ощущался как вечный.
Марина усмехнулась.
— В Лесном вечным казался только наш забор, — заметила она. — Его папа каждую весну подлатает, каждую осень матерится, что опять провалился.
— И печка, — добавил он. — Мы же думали, что будем с ней до пенсии жить.
— Не будем, — спокойно сказала Марина. — И не потому, что печка плохая. Просто мир выбрал другой сценарий.
Он кивнул. От Лесного до Белоярска, от Белоярска до части, от части — сюда, в этот шумный город, где Марина пыталась устроить себе продолжение жизни. Иногда казалось, что это всё не дорога, а серия выбитых мостов.
Подъезд оказался знакомого типа: облупленные стены, запах кошек. На дверях — крошечная табличка с фамилиями, среди которых чужой и чужеродной значилась мамино-алинина.
— Мама Алины эту квартиру ещё в девяностые выкупила, — объяснила Марина, пока они поднимались по лестнице. Лифт не работал: лампочка горела, но дверей никто открывать не собирался. — Потом сдавали, потом сами жили. Сейчас мамка у родственников, а мы тут дуэтом оборону держим.
— Считай, что у тебя теперь трио, — сказал Артём, перехватывая вещмешок удобнее. — Только не говори, что у вас нет горячей воды, я уже к цивилизации привык.
— Вода есть, — заверила она. — Иногда даже теплая. А ещё есть духовка и сосед сверху, который смотрит телевизор громче, чем говорит.
— То есть практически стандартный набор выживания, — заключил он.
Марина остановилась у двери на четвёртом этаже, достала ключи.
— Всё, — сказала она. — Сейчас попадёшь в наш штаб. Поведение строго регламентировано: разуваться, не падать и не говорить, что у нас тесно.
— Я уже вижу, что у вас нормально, — откликнулся он.
Дверь открылась.
Квартира была небольшой, но видно — её любили. Узкий коридор, справа кухня с окном во двор, слева — комната Алины. В глубине — комната Марины и освобождённый диван, на котором он, по идее, должен будет жить ближайшие дни.
На стенах — старые обои, кое-где замазанные ручкой сердечки и смешные подписи. На кухне — магнитики, записки, список покупок. Всё это так сильно отличалось от казармы, что на секунду в груди защемило.
Из кухни донёсся голос:
— Я вооружена горячей сковородкой! Если вы грабители — сдавайтесь, и я подумаю, что с вами делать!
— Это мы, — отозвалась Марина. — Разоружайся, герой. У нас гость.
Из кухни вышла Алина.
Невысокая, в широких домашних штанах и вытянутом свитере, с волосами, собранными в кривой хвост. На щеке — след муки, на руках — полотенце.
Она окинула его взглядом сверху вниз, задержалась на армейских штанах и ботинках.
— Я бы сказала, что ты нам пол сломаешь, но пол у нас и так старый, — заявила Алина. — Заходи. Обувайтесь и идите на кухню, я тут театр одного актёра устроила.
— Алина, это Артём, — представила их Марина. — Мой брат. Артём, это Алина. Хозяйка квартиры, правительница духовки.
— Временно исполняющая обязанности взрослой, — уточнила Алина, пожимая ему руку. — Мама уехала, квартиру оставила мне. Я тут главная только до её возвращения. Тебя размещаем как родственника пострадавшей. Спать будешь на диване, есть — то, что найдём, слушать — мои жалобы на мир.
— Условия устраивают, — сказал Артём.
— Хорошо, — кивнула она. — Тогда проходи. Я как раз яичницу жарю, пока газ не подорожал ещё сильнее.
На кухне было тепло. На столе — нарезанный хлеб, три тарелки, банка огурцов. Стена над плитой уже успела покрыться следами прежних кулинарных экспериментов, но от этого казалась только роднее.
— Не смотри так, — предупредила Алина, ловко переворачивая яичницу. — Я не повар, я просто умею не взрывать кухню. Большие достижения для нашего времени.
— В нашей казарме это считалось бы высшей квалификацией, — заметил Артём, усаживаясь. — Там максимум, что могут, — это заварить лапшу, не пролив кипяток себе на ноги.
— Значит, я уже на ползвезды выше, — удовлетворённо сказала Алина. — Мариш, достань кружки, а то у нас гость, а чай не налит.
Марина молча достала кружки, поставила чайник. У неё в движениях чувствовалась усталость человека, который сделал слишком много дел за последнее время, но всё равно считал, что сделал недостаточно.
— Ты как? — спросил Артём, когда они сели.
Она пожала плечами.
— Функционирую, — ответила. — Учёба, подработки, очереди, бумажки. Всё как у больших. Иногда забываю, что мама не позвонит и не спросит, как дела. А потом вспоминаю и ругаюсь на себя.
— Ругаться на себя вообще вредно, — вмешалась Алина. — На это есть другие люди. И новости.
— У нас в части тоже есть люди, которые готовы за меня поругаться, — сказал Артём. — Особенно когда мы в казарму с опозданием возвращаемся.
— Ты что, опаздываешь? — прищурилась Марина.
— Иногда, — признался он. — Но по уважительным причинам. Не переживай, я ещё в том возрасте, когда на мне казарменная крыша держится, а не я на ней.
Алина фыркнула.
— Всё, хватит про войну за столом, — объявила она. — Эти десять дней я тут ввожу режим: максимум мирной бытовухи, минимум разговоров про уничтожение человечества. У меня и так рядом с кроватью новости орут из каждого телефона.
— Ты сама включаешь, — напомнила ей Марина.
— Потому что не получается игнорировать, — честно ответила Алина. — Но давайте хотя бы кушать без обсуждения, кто в кого стрелял.
Артём кивнул. Внутри всё равно крутились обрывки сводок, цифры потерь, картинки с тех же экранов, но он отодвинул их чуть в сторону. На тарелке остывала яичница, рядом хлеб, чай дымился.
Он неожиданно понял, что последний раз ел в квартире, где нет строевой, дежурства и графика, много месяцев назад — в Белоярске, в родительской кухне.
Голос отца: «Сын, ты опять половину хлеба съел?!»
Голос матери: «Ешь, пока молодой, потом всё равно метаболизм испортится».
Марина, ругающаяся на Егора, который лезет в сеть во время ужина.
Сейчас вместо этого — город, который уцелел, Марина напротив и Алина с её яичницей.
Тоже неплохо.
После еды они разошлись: Алина в свою комнату — дописывать отчёт по работе, Марина — показала ему, где поставить вещи, где ванна и где диван, который на ближайшее время станет его ложем.
— Вот это твоя территория, — сказала она, хлопнув рукой по спинке дивана. — Можешь разложить, проверить на наличие спрятанных подушек, устроить ревизию.
— Смотрится надёжнее наших казённых кроватей, — оценил он. — Те скрипят так, будто под нами каждый раз проходит землетрясение.
— Скрип — это ещё ладно, — вздохнула Марина. — Мне в общаге кровать досталась, которая подо мной прогибалась до пола. Я думала, однажды провалюсь к соседям снизу. Хорошо, что Алина меня оттуда забрала.
Он посмотрел на неё внимательнее.
— Ты сразу к ней переехала? — спросил.
— Почти, — ответила Марина, присаживаясь на край дивана. — Сначала пару ночей ночевала по подругам. Потом, когда стало понятно, что в Белоярск мне ещё долго не вернуться и… — она сделала паузу, — и возвращаться, по сути, не к кому, Алина позвонила своей маме, и та сказала: «Забирай её к себе. Дом большой, стены выдержат».
— Стены выдержат, — повторил он. — Остальное уже сами будем держать.
Она усмехнулась.
— Сегодня у тебя режим щадящий, — решила Марина. — Разложишь вещи, помоешься, мы ещё чаю попьём и спать. Завтра… — она задумалась, — завтра можно просто погулять. Я покажу тебе нормальные места, не только дороги к центру помощи.
— Центр помощи всё равно нужен, — напомнил он.
— Знаю, — тихо сказала она. — Но можно один день не стоять в очереди. Хотя бы один.
Он кивнул.
— Один день мы имеем право украсть у бюрократии, — согласился он. — Пусть попробуют отобрать.
Вечер выдался тихим.
Алина, закончив с отчётом, вышла на кухню, объявила, что у неё перегрев мозга, и предложила посмотреть фильм. Выбрали наугад то, что не про войну и не про конец света — какую-то старую комедию, где люди ещё удивлялись мобильным телефонам.
— Смотри, — сказала Марина, указывая на толстый серый аппарат на экране, — музей связи.
— У нас в Лесном такие ещё лет пять назад встречались, — ответил он. — Тётя Нина свою дачу без этого ящика не представляла.
Они смеялись не столько над шутками, сколько над тем, как наивно всё выглядело. Мир до ударов, до кибератак, до того, как каждое сообщение в телефоне превратилось в потенциально плохую новость.
После фильма Алина ушла к себе, сославшись на раннюю смену. Марина задержалась на кухне, они вдвоём пили чай, слушая, как за стеной кто-то ругается с телевизором.
— Ты правда десять дней пробудешь? — спросила она, разглядывая кружку.
— Правда, — подтвердил он. — Отпуск утверждён, билеты туда-обратно есть. Потом обратно в часть, пока срочка не кончится. Там дальше будем думать.
— Ты уже думал? — она подняла на него глаза. — Что после?
Он помедлил.
— Честно? — спросил.
— Конечно.
— Не знаю, — сказал он. — Обычная жизнь после всего этого… — он поискал слова, — выглядит чужой. Как чужой костюм. Но я и в армии себя навсегда не вижу. Дальше всё зависит от того, что там наверху решат, от того, во что выльется эта вся каша.
— Я про тебя спрашиваю, а ты опять про «там наверху», — покачала головой Марина. — Ты всё ещё думаешь категориями приказов.
— Приказ — понятная штука, — спокойно ответил он. — За него кто-то отвечает. А вот за свободный выбор отвечаешь только ты. Это страшнее.
Она задумчиво покрутила ложку в кружке.
— Помнишь, как ты в Лесном боялся выбирать, на кого поступать? — спросила.
— Помню, — кивнул он. — Ты тогда сказала, что если я не поступлю сам, ты поступишь за меня.
— Я тогда была права, — хмыкнула Марина. — И сейчас права остаюсь. Но теперь всё сложнее.
— Сейчас выбора будто больше, — согласился он. — И вариантов умереть — тоже.
Она вздрогнула, но ничего не сказала.
Молчали какое-то время. Слышно было, как на лестничной площадке хлопнула чужая дверь, как над головой кто-то шаркает тапками.
— Я иногда представляю, — тихо сказала Марина, — что мама сейчас зайдёт в эту кухню, скажет, что суп остывает, и спросит, почему мы не звоним ей по вечерам. Потом думаю так же про отца. Про Егора… — голос дрогнул, — как он тут сидит с нами и ржёт над этим фильмом. Мозг это рисует так ярко, что я почти верю. А потом смотрю на телефон и понимаю, что он молчит не потому, что они заняты, а потому, что их просто больше нет.
Артём опустил взгляд на свои руки.
— В части, — сказал он, — мы после Белоярска смотрели спутниковые снимки. Неофициально. Просто… нужно было понять масштаб. Там от нашего дома ничего не осталось. И от больницы. И от объекта. Я долго думал, что, может, кто-то выжил, выбрался, но… — он замолчал. — Потом перестал думать. Не потому, что не хотел. Потому что голова не выдерживала.
Марина кивнула.
— Я тоже сначала цеплялась за «вдруг», — призналась она. — Теперь… даже не знаю, что страшнее: признать или продолжать цепляться. Но есть одно, что я могу признать точно: ты сидишь напротив меня, пьёшь чай и жалуешься на жизнь. Этого факта мне пока достаточно.
— Ну, с этим я могу помочь, — попытался улыбнуться он. — Жаловаться на жизнь получается даже без спецподготовки.
Она улыбнулась в ответ.
— Видишь, — сказала Марина. — Уже успех.
Ночью он лежал на диване, уставившись в потолок. Тот был в мелких трещинах, как карта, по которой кто-то водил линейкой. Слабый свет из коридора пробивался в щель между дверью и полом.
В соседней комнате слышалось ровное дыхание Марины. Алина, кажется, уже давно спала — дом успокоился.
Артём перевернулся на бок, подтянул одеяло. Спать хотелось, но тело всё ещё держало режим части: прислушиваться к каждому шороху, отработанно реагировать на любые звуки.
В голове коротко шевельнулось знакомое:
— Обстановка стабильная. Можно отключиться.
Он выдохнул.
— Старайся, — хрипло прошептал в темноту. — У нас тут режим отпуска.
Тепло разлилось по плечам и шее — не искусственное, а такое, как после горячего душа. Мысли стали вязкими, медленными.
Перед тем как провалиться, он успел подумать, что, наверное, впервые за долгое время засыпает не в казарме, не в палатке, не в транспортнике, а в обычной квартире. Где за стеной спит старшая сестра, на кухне стоит недопитый чай, а на холодильнике висит магнит с соснами и надписью «Лесное».
Десять дней тишины. Мало, чтобы залечить раны. Достаточно, чтобы вспомнить, зачем вообще стоит возвращаться обратно туда, где тишина давно стала роскошью.