Тьма вилась над Черным лесом — мостом между Явью и Навью. Под ногу снова яма подвернулась, и я чуть не свалилась, да за ветку ухватиться успела. Нога загудела от боли, но делать нечего — я дальше поковыляла, вслед за тонкой фигуркой Милавы, в темный плащ укутанной. Вдруг девица остановилась и обернулась ко мне, блеснули в голубых глазах слезы, да такая боль в них стояла, что сердце мое сжалось.
— Не надо вам, нянюшка… идти со мной, — говорит, а у самой губы дрожат от страха, и пальчики от холода уже синие.
Ох, бедная моя девочка! Такая молоденькая, такая добрая, и за что же ей такая ужасная участь — в замке Кощеевом заживо схорониться?
— Как же я тебя оставлю, деточка? — проскрипела, кое как сдерживая слезы. — Неужели одну отпущу в этот проклятый лес?
При взгляде на высокие ели, которые раскинули во все стороны усыпанные крупными иглами лапы, сердце похолодело, но отступать теперь некуда.
Я оглянулась, клятвенно себе пообещав, что это в последний раз. За широким полем еще толпился народ. Мужики — кто с факелами, кто с вилами — стерегли, чтобы мы не сбежали. Из баб кто плакал украдкой, а кто провожал недобрым взглядом. Не любили меня люди, да только Милавушку то за что сгубили? Добрее нее никого во всей округе не сыскать.
— Идем, милая, — я взяла ее за руку и повела в чащу. — Я впереди, а ты позади. Если зверь какой-нибудь выпрыгнет или чудовище, так я отвлеку, а ты беги, беги без оглядки.
— Возвращайся, нянюшка, — заупрямилась Милава и даже ножкой притопнула.
— Не перечь старшим! — я тоже характер показать умела, да только с девочкой своей любимой, почти родной, раньше никогда так не разговаривала. Она вздрогнула, побледнела еще сильнее, потом опустила голову и молча пошла следом.
Так-то лучше! Пройдем по кромке леса на восток — может, и не тронет никто. А как рассвет, выберемся и… ох, не знаю, куда податься. Сестры мои все — ведуньи окрестных деревень, — давно мертвы, а кому еще пойти? Может, в каком-нибудь селе да примут — мое искусство всегда в цене, сказки да былины все послушать любят, на кусок хлеба себе заработаю. А не примут — так мне бы только Милавушку пристроить, а потом и помереть можно со спокойной душой.
Шли мы долго. Милава вскоре всхлипывать начала, да и мои старые кости заныли. Эх, по молодости кошкой дикой по лесу скакала, никто меня ни догнать, ни отыскать не мог. А теперь что — тело слабее пня трухлявого, еле ноги волочу. Впрочем, я могла бы потихоньку идти еще до рассвета, но когда луна показалась над верхушками деревьев, девочка моя присела на пенек и спрятала лицо в ладони.
Плечи ее тихо вздрагивали, золотые волосы, которые я еще утром в косу собирала, растрепались и из-под красного платочка выбились, а сарафан — нарядный, бархатный с золотой вышивкой, по подолу измазался в земле и траве.
— Идти надо, деточка, — я погладила Милаву по голове. И сама бы отдохнула, да только чем дальше уберемся от деревни, тем лучше. С наших еще станется проверить, в самом ли деле мы в чащу пошли.
— Не могу, нянюшка! — всхлипнула красавица и зарыдала уже не таясь. — Все одно — умирать мне, так здесь или дальше — какая разница?
— А ну цыц! — прикрикнула я, теряя терпение. — Рано тебе про смерть говорить. Знаю, что рано, и не перечь! Посидим немного, и дальше пойдем.
Я осторожно опустилась прямо на траву. Ноги уже ныли и даже попытки их размять не слишком помогли. Тогда я положила руки на траву и прислушалась. Над головой шептали листья, между стволами носился легкий ветер, и тишина — не могильная, а лесная, наполненная едва слышными звуками, вовсе не пугала. Вспоминались далекие годы, когда я гуляла меж деревьев и камней, когда училась у старых гусляров и сказителей. Эх, были времена, только в них и жила по-настоящему. Однако что это я в прошлое ударилась? Помирать что ли скоро? Может и скоро, но до тех пор, пока жизнь Милавушки не устрою, не дождешься, мир, буду жить!
Я уже собиралась подняться, когда услышала вдалеке гул. Он нарастал, и вскоре я поняла — приближаются всадники. А с другой стороны трава едва шуршала под звериными лапами. Ой, не к добру это!
— Поднимайся, Милавушка, скорее, — позабыв о немочах, я вскочила с земли и потянула девицу за руку.
Она уперлась и вцепилась другой рукой в корягу.
— Не пойду никуда, сил больше нет! Тут помру! — кричала она.
Я от злости только зубами скрипнула. Всегда ведь покладистая барышня была, что же теперь случилось?
— Вставай, бежать надо! — я еще раз дернула Милаву, но куда там — моих сил едва хватало, чтобы на ногах держаться, не в мои годы девок на горбу таскать. Тьфу ты!
Вдруг за кустами раздался протяжный вой. Мы разом вздрогнули и обернулись. За листьями мелькнули ярко-красные глаза — узкие, как щелочки — и на поляну медленно, даже царственно выступил волк.
Огромная зверюга, в холке мне до плеча, шагала неторопливо. Знала, зараза, что никуда-то мы от нее не денемся. Милава обмерла от испуга и вжалась в трухлявый пенек, а я шарила по складкам юбки, пытаясь найти тайком прихваченное из терема огниво. Да где же оно, неужто выронила?
Волчища меж тем оскалилась, присела и лапы напряглась, будто к прыжку готовилась. Я подалась вперед, загораживая телом Милаву, и расставила руки.
— Беги! — крикнула я, но не услышала за спиной ни единого шороха. Зазря что ли пропаду?
Волчица медлила. Я вгляделась в красные глаза и оскалилась зверюге в ответ. Она ощетинилась, вздыбилась черная шерсть на загривке, а из горла разнесся рык — замогильный какой-то. У меня сердце в пятки рухнуло, но бежать нельзя. Если кинется — то я первой буду, пусть хоть Милава спасется.
— Стой, Марья! — вдруг раздался из-за спины зычный мужской голос.
Волчица тут же выпрямилась и поглядела куда-то мне за спину. Неужто голос человеческий поняла? Марья, значит.
Вслед за волчицей и я обернулась. И испугалась сильнее прежнего. Позади на огромном черном коне сидел Кощей, а за ним два всадника — на таких же вороных лошадях, в кольчугах и шлемах одинаковых. Ни разу я царя Нави, колдуна из Черного леса не видела, но сразу поняла, что он перед нами сейчас. Бледный, как мертвяк, черные волосы в длинную косу собраны и перехвачены обручем серебряным, скулы острые, губы тонкие поджал недовольно и разглядывает нас. В раскосых глазах зеленый огонь плещется.
На меня колдун лишь мельком глянул, а Милаву изучил внимательно. Еще бы — есть, на что взглянуть. Девица молодая, румяная. Была до вчерашнего дня. Глаза огромные синие, фигурка ладная и губы как роза алая.
— Девушку заберите, а… ее, — колдун кивнул в мою сторону, скривившись, — проводите к границе леса.
Что?! Ага, сейчас же, так я и оставила Милавушку в твоих руках загребущих!
Я выступила вперед, подбоченилась и вздернула подбородок. Хоть ростом мала, да силы как у воробья, зато старость меня не сгорбила, распрямиться я еще могла, хоть кости и .
— Я с Милавой пойду и точка! Негоже девице одной да с незнакомыми мужиками по лесу шастать!
В глазах Кощея полыхнуло раздражение.
— Не лезьте, почтенная, не в ваше дело. Не место вам тут, — сквозь зубы процедил он, даже не глядя в мою сторону.
— Еще как место! Пока Милавушка тут, и я тут останусь. Хочешь — убивай, но по своей воле ни на шаг от нее не отойду!
Мы с колдуном встретились взглядами. Если раньше сердце хотя бы в пятках билось, то теперь и вовсе затихло испуганной птичкой. Колдун смотрел холодно, с любопытством, как на редкую нежить какую-то. А вдруг и правда убьет?
— Сами скоро в мои владения отойдете, — выдохнул вдруг Кощей и взгляд отвел.
Милава охнула за моей спиной, а я ей только рукой махнула. Вот уж не новости — свою кончину я уж месяц как чую — близко она.
— Но до того момента я с Милавой останусь! — продолжала я стоять на своем.
Кощей зубы сжал так, что казалось, скулы кожу на лице сейчас прорвут, прошипел какое-то ругательство и только рукой махнул.
— Как звать вас? — спросил он, глядя на нас с Милавой обеих.
— Это Милава Ильинична, дочь купеческая, — представила я девицу как подобает.
Она же, побледневшая, взгляд в землю устремила и дыхнуть боялась. Будь моя воля, я бы тоже лучше под землю провалилась, чем с Кощеем беседы вести. Страшно так, что колени трясутся, благо под юбкой того не видать. Но надо долг свой выполнить. Своего счастья в жизни не нашла, так хоть девицу не загубить, ее будущее устроить. Пусть бы и с Кощеем. А что? Он ведь и не стар совсем — на вид больше двадцати семи годочков и не дашь.
— Про девицу я уже знаю. Вас то, почтенная, как величать? — усмехнулся Кощей, пока его всадники приближались к нам.
— Ядвига Еремеевна, — нехотя ответила я. Сила имени велика, и называть своего мне до последнего не хотелось. Но раз уж пришлось, то попробую я кое-что вызнать.
Но ничего сказать не успела — всадник на огромном коне подхватил меня легко, как пушинку, и впереди себя усадил, будто барышню какую. Я даже испугаться не успела, а мы уже по лесу мчались, и деревья расступались перед конем Кощея. Волчица неотступно трусила позади, и на этот раз под ее лапами не шуршала ни одна травинка.
Лес и теперь гудел дружелюбно. Нет в нем злобы, нет и печали — только спокойствие какое-то неживое, и оттого в его чащу смотреть страшнее, чем в пасть чудовища. И что-то теперь с нами будет? Может, пощадит Кощей? Хотел бы убить — там, на поляне бы все и закончилось. А может, мы ему для ритуала кровавого нужны? Хотя чего гадать. Сейчас живы — уже хорошо.
Я поглядела на Милаву — ее другой всадник вез. Побледнела, бедняжка, и только пальцами теребила кончик косы. Глупая девка, волосы же испортишь, истончишь, и какому мужику ты такая нужна потом будешь?
Ехали недолго. Еще не рассвело, а уж замок показался. На высоком холме, с каменными стенами и башнями, которые вздымались в самое небо. Я про такие только в книжках читала, да и то давно уж это было. Писали умные люди, что в таких каменных хоромах благородные лорды и рыцари жили. Пировали, воевали, женились и умирали. А потом их наследники — по новой. Да только в этом замке, наверное, хозяин уже тысячу лет один и тот же.
Кованые ворота распахнулись, опустился мост через широкий ров. Когда конь по нему проходил, я, чтобы вниз не глядеть, даже зажмурилась. Самой смерти не боялась, а вот высоты — до одури. Даже на высокие крылечки забираться страшно, все кажется — сейчас свалюсь.
Как только въехали на широкий двор, воин меня сразу вниз спустил, да так резко, что я едва на ногах удержалась.
— Поаккуратнее! Не мешок репы волочишь, — проворчала я, потирая затекшую поясницу. Старовата я уже для таких скачек.
Следом и Милаву на землю спустили. Я тут же бросилась к ней. Девочка моя немного ожила, порозовела и с любопытством вокруг оглядывалась. А посмотреть есть на что.
Справа и слева большой сад, почти такой же дикий, как лес. Только тропки в нем широкие — не иначе, часто по ним кто-то ходит. И в глубине, за деревьями, вода журчит. Неужели озерцо или ручеек какой?
Луна на деревья льет белый свет, и листья в темноте будто серебряные. Красиво, но холод по спине бежит от эдакого вида.
— Добро пожаловать, сударыни. Будьте пока моими гостьями.
Я вздрогнула, услышав голос Кощея. Вежливо говорит, как положено, но с какою-то мертвой тоской. И зачем ему девицы? По глазам ведь видно, что не тронула его сердце Милавушкина красота.
— Благодарствуем, — проворчала я в ответ, потому что девонька моя совсем онемела от удивления.
Вслед за Кощеем мы направились к воротам. По мановению его руки огромные створки сами распахнулись, и я опасливо шагнула внутрь, в темноту. Милаву вела за руку, а она шла, как куколка покорная. Ну ничего. Отдохнем, может, накормят чем-нибудь, тогда и будем думать, что дальше делать. А пока не опасно тут — я знаю.
Думала, что из каменных стен холодом и плесенью повеет, но колдун в ладоши хлопнул и зажглись свечи. Много, очень много огней, все не сосчитать. И под потолком в огромной люстре, и вдоль стен, над лестницей, которая убегала куда-то в темноту следующего коридора. Красота!
Где-то слева скрипнула дверь, и к нам выбежали две девицы в просторных белых рубахах до колен. Тонкие, улыбчивые и похожие как родные сестрички. Косы длинные, светлые, станы гибкие. Были бы красавицы, да только рты у обеих большие, лягушачьи, и глаза навыкат, как у рыбин.
— Это Навка и Мавка, — кивнул на девиц Кощей. — Будут вам служить. Все, что нужно, у них просите.
Бросил и ушел, на нас даже не обернулся. Ну гостеприимство! Хам невоспитанный, медведь пещерный! А еще колдун, тоже мне.
— Вы с дороги устали, пойдемте! — зазвенела одна из девиц — кажется, Навка, — и махнула нам рукой.
Милава отпрянула, но я удержала ее за локоток. Негоже в гостях от господской милости отказываться. Хоть она и мерзостная. Сама бы этим девицам глаза повыкалывала, да других девок в замке, наверное, нет.
Нас провели в просторные покои. Две светлые комнаты с большими окнами соединялись неприметной дверкой. В одной меня хотели поселить, а в другой — Милаву.
Пока я осматривала ткани иноземные, пышные ковры, мебель из дорого дерева, которое, думала, и не увижу то за остаток жизни, Милавушка на перины пуховые села и притихла. А вскоре всхлипывать начала. Девки тут же засуетились. Одна наряды ей показывает, золотом расшитые, вторая яблочки в меду подносит, а красавица моя на дорогие подарки и не смотрит.
— Ну что ты, милая. Слава матушке-заре, мы пока еще живы, — я с трудом взобралась на высокое ложе и примостилась рядом с Милавой.
— Убьет нас Кощей, а не убьет так в темнице сгноит, — причитала она и всхлипывала.
— Ну, полно тебе, красавица, — я принялась гладить Милавушку по спине. — Может, отпустит? Не нужны мы ему, как пить дать — не нужны!
— А зачем же он тогда град на поля нагнал? Не спроста ведь, — всхлипнула Милава и спрятала лицо в ладошки.
— Ох не знаю… он ли это?
Кое как уложила Милавушку спать, а сама рядом, на софе пристроилась. Мало для меня такое лежбище, кости старые болят, да оставить свою родную девочку я никак не могу. Думала, хоть она остаток ночи выспится, но неспокойно она лежала, все ворочалась и всхлипывала, а как забрезжил рассвет, откинула одеяло пуховое и села.
— Кушать хочется, нянюшка, — тихо сказала она.
Ну слава силам земным и небесным! Если аппетит есть, значит оправилась, пообвыклась.
Я тут же с софы вскочила, спину разогнула и кликнула девок. Один раз звала, второй, но никто-то меня не услышал. Ну Кощей, кто ж так молодых девиц привечает? Ладно, сама в кладовые спущусь и найду чего-нибудь. Есть ведь тут кладовые?
— Подожди немного, милая, — проворковала я, а сама уж у двери стояла.
Думала, остановит меня Милава, но нет, отпустила — тоже знак хороший, что одна в этом замке посидеть не боится. Сладим как-нибудь с бедой, справимся.
Быстро я нашла маленькую лесенку, которая вела вниз и вниз. За каждым поворотом вздрагивала, боялась кости иль черепа увидеть, да ничего такого не встретила, факелы мне весь пусть освещали — чисто тут было, только в уголках паутинка собралась, но то добрый знак. Пауки — твари честные, в плохих домах не живут.
Спустилась в подвалы, до крыши забитые снедью разной. Тут и мясо копченое, и варенья-соленья, и рыбка сушеная, и мешки с солью — богатство невиданное. В бочках закрытых, верно, вина дорогие иль еще какой напиток драгоценный хранится, но мне он сейчас без надобности.
Выгребла я из кадки фруктов сушеных, ножичком, здесь же найденным, отрезала солонинки. Еще бы хлеба раздобыть, да травок заварить. Может, в кухне нужное сыщется?
Уж назад повернула, к лестнице, как услышала, что в дальнем углу, в темноте, кто-то будто бы причмокнул.
Любопытно мне стало, что там делается. Я прокралась дальше, к темному углу, и заметила, что одна из бочек открыта, а над ней чудовище невиданное стоит. Тварь маленькая, да видать ловкая, тощая и жилистая, с кожей серебром сверкающей, тонкими ножками в пол уперлась, длиннющими пальцами черпак держит и из него попивает.
— Ты еще что? — прошептала я. Думала, не услышит тварь.
Повернулось чудо, взметнулись волосы длинные, черные, сверкнули алые глаза — большие, как блюдца — и зубы острые, как у рыб морских.
Я отпрянула, снедь на пол посыпалась. Хотела бежать, да не успела: тварь меня за подол схватила, ткань треснула, но не порвалась. Дернула она меня вперед, я так кубарем и полетела, о край кадки споткнулась, да и ухнула в нее с головой. Вынырнуть хотела, да цепкие пальцы мне в плечи впились и ко дну придавили. Вдохнуть хотелось — страсть, но я держалась. Рвалась, да куда мне, старой, против нежити?
В нос ударило хмельное, грудь зажгло, будто плиту раскаленную на меня положили. Рот сам собой открылся, кончину мою приближая. Вдруг исчезла тяжесть, я подняться хотела, да не смогла — руки не слушались. Только и хватил сил, что услышать Кощеев голос.
— А ну стоять!
Ну вот и смерть моя — давно я ее чуяла.