Мягкий утренний свет, просачиваясь сквозь высокие, не мытые уже несколько дней окна, окрашивал тренировочный зал в тусклые, почти болезненные оттенки серебра. Зал был пуст, и только редкое эхо шагов нарушало его полусонное молчание. Старый паркет блестел местами, где его давно протёрли до гладкости, а кое-где на досках виднелись глубокие царапины — немые следы чужих усилий, неудач, вечной борьбы, что продолжалась тут каждый день. Казалось, всё здесь — и стены, и воздух, и запах — пропитано тяжёлой работой и скрытой тревогой.
Воздух в зале стоял густой, неподвижный, с лёгким привкусом ладана и чего-то ещё — запаха человеческого пота, старых бинтов, возможно, невысказанных слов. Всё словно замирало в ожидании, хотя никто не знал, чего именно ждёт этот зал.
Юдзи Итадори, одетый в простую майку, с растрёпанными волосами, отбивал удары по боксерской груше. Лицо его было напряжено, а движения — быстры, резки, но в каждом ударе чувствовалась не только сила, сколько какая-то непонятная настойчивость. Он бил, будто пытаясь выгнать из себя что-то постороннее, и в этой борьбе с грушей проявлялась не столько злость, сколько усталость и упрямство. С каждым взмахом в груди поднималась тяжесть, а в голове раздавался голос — тот самый, знакомый, тянущий книзу, и никуда от него не деться.
— Бьёшь, как испуганный ребёнок, сосуд. Неужели думаешь, что кулаками удержишь меня? — прозвучал голос Сукуны.
Он был ленивым, растянутым, с какой-то безразличной насмешкой, будто говорил не с живым человеком, а с кем-то давно ему наскучившим. Казалось, слова эти неслись не только в голове Юдзи, но и в самом воздухе зала, проскальзывали между ударами, цеплялись за стены.
Юдзи сжал зубы крепче, чувствуя, как сердце забилось где-то в горле. Лицо вспотело, дыхание стало частым, резким. Он не отвечал и не собирался — не было смысла вступать в спор с этим голосом. Прежде он пытался его игнорировать, потом — спорить, сейчас же просто молчал. Внутри нарастала тяжесть, но уступать ему Юдзи не собирался. Не сейчас. Он понимал: стоит дать слабину, как Сукуна займёт каждую свободную щель, вытеснит, затмит всё.
Шаги за спиной — осторожные, привычные. Мэгуми возник рядом почти незаметно, будто материализовался из воздуха. Его взгляд был внимательным, сдержанным, но в глубине глаз — то самое, неуловимое беспокойство, которое Юдзи знал слишком хорошо.
— Ты опять в своих мыслях? — спросил Мэгуми. — Он говорит с тобой?
Он говорил тихо, стараясь не спугнуть чужое напряжение.
Юдзи усмехнулся коротко, устало, опуская руки и отступая от груши. В этот момент его лицо словно стало старше, морщины на лбу стали глубже.
— Иногда я бы предпочёл, чтобы он просто орал, — сказал он, не глядя на друга. — По крайней мере, тогда его можно было бы игнорировать.
Мэгуми коротко кивнул, и его взгляд скользнул по залу, остановившись на возвышении, где уже стоял Сатору Годжо. Осанка у Годжо была как всегда непринуждённая, почти беззаботная, но папка в руках казалась чужеродно строгой — он держал её, как человек, которому поручили нечто тяжёлое. На этот раз Годжо не шутил и не улыбался; было ясно: всё, что сейчас произойдёт, не из тех вещей, о которых легко рассказывают после тренировки.
— Он не просто наблюдает. Он ждал момента. Сейчас он скажет, — проговорил Мэгуми тихо, почти себе под нос, будто боялся потревожить то напряжённое ожидание, которое повисло в воздухе.
У зеркала, на низкой скамье, Нобара Кугисаки неторопливо открыла металлическую коробочку, щёлкнула крышкой. Она достала оттуда один из своих гвоздей и, задумчиво глядя на его тусклый блеск, принялась полировать его ребром ногтя. Быстрый взгляд — короткий, чуть насмешливый, — скользнул по Юдзи и Мэгуми, но в нём не было привычной уверенности.
— Если этот придурок опять отправит нас в школу с привидениями, я клянусь, забью его своим молотком, — пробормотала она.
Слова прозвучали привычно вызывающе, но в голосе слышалось скорее не раздражение, а нетерпение, какое бывает накануне чего-то важного.
В этот момент по залу прокатился голос Годжо. Он прозвучал резко, непривычно громко, словно разбудил не только учеников, но и сам зал, который вдруг наполнился вниманием:
— Итак, наши любимые студенты! Пора пробудиться от рутины тренировок. Сегодня — выездная практика. Только без фанатизма.
Годжо на мгновение умолк. Папка в его руке едва заметно дрогнула, и с лица исчезла обычная беззаботная улыбка. Он стоял, выпрямившись, будто собирался сказать нечто куда более важное, чем обычно. В зале повисла тишина, и даже шум вентиляции казался не столь настойчивым. Ожидание тянулось, ощущалось в каждом взгляде, в каждом движении — как будто даже воздух стал плотнее и тяжелее.
— На окраине Токио найден заброшенный храм. Старый, покрытый проклятиями. Согласно информации, в его подземельях покоятся реликвии древних колдунов. Некоторые из них... связаны с неким сопротивлением. Группой, о которой мы пока знаем мало. Возможно, они ищут то же, что и мы.
Юдзи нахмурился.
— Сопротивление? Ты сказал, это выездная практика, а звучит как военная операция. Почему мы?
— Потому что вы трое — лучшие, — ответил Годжо с ленивой уверенностью. — И потому что если это действительно то, что я думаю нужно, чтобы вы первыми увидели это. Остальное — узнаете на месте. Подробности позже.
Юдзи шагнул вперёд, его кулаки дрожали.
— Ты всегда так. Нам нужно знать больше. Мы не пушечное мясо.
Годжо посмотрел на него, и хоть улыбка вернулась, в голосе не было привычной игривости.
— А ты научился задавать правильные вопросы. Но не всё можно сказать заранее. Особенно когда в этом замешаны старые проклятия и, возможно, древние короли.
— Ха-ха-ха... — раздался смех в голове Юдзи, и на этот раз он был не насмешливый — он был голодный. – Ты чувствуешь, сосуд? Запах костей, крови и древней силы. Этот храм манит меня. Позволь мне выйти — и ты всё увидишь.
Юдзи, резко вцепившись руками в голову, стиснул зубы, будто хотел этим движением заглушить что-то внутри — и боль, и страх, и голос, который звучал всё отчётливее. Лицо Нобары вытянулось, тревога вспыхнула в её взгляде неожиданно ярко, и она, не колеблясь, вскочила со скамьи.
— Юдзи?!
Он медленно поднял голову. Взгляд его был острым, будто на мгновение вырвался из-под гнёта внутренней борьбы. Он посмотрел на Годжо, в глазах — упрямство и неотступность.
— Мы идём. Но если ты не скажешь правду до конца пути — я сам добьюсь её.
— Смело, — одобрительно кивнул Годжо. — Смело и в твоём привычном стиле.
Мэгуми, не тратя времени на лишние слова, слегка взмахнул рукой — и из густой тени у стены возник его шикигами, чёрный волк. Тот встряхнул шкуру, встал рядом с хозяином, словно всегда был здесь и просто ждал, когда его позовут.
Годжо коротко оглядел всех. В зале повисла тишина, ощущавшаяся почти физически.
— Тогда не будем терять время. Сила, скрытая в этом храме, может изменить всё или разрушить.
— Или освободить меня, — донёсся изнутри тот же холодный голос Сукуны, и Юдзи стало зябко, несмотря на липкую жару и духоту зала.
Стук каблуков Нобары — чёткий, упрямый, будто она старалась идти наперекор тишине. Мягкие, почти неслышные шаги Мэгуми, чуть позади, сдержанные и осторожные, как и сам он. Впереди — пронзительный, задумчивый взгляд Годжо, который, даже скрытый за повязкой, казался внимательнее всяких слов. Где-то глубоко, под всей этой внешней суетой, жила и росла тень — та самая, от которой невозможно отмахнуться, тень в самом сознании, тревожная и упрямая.
Всё это смешалось в странное, тягучее ощущение — словно сам воздух вокруг стал тяжелее, а привычные мелочи вдруг утратили свой смысл. Всё слилось в одно: начало. Незаметное, почти неосязаемое, но от этого только более значимое. Внутри каждого что-то вздрогнуло, будто время сдвинулось и стало другим.
И вот, когда трое учеников Токийского колледжа магии — каждый со своими мыслями, страхами и ожиданиями — вышли из зала следом за Годжо, что привычным движением опустил на глаза повязку, утренний свет за окнами словно померк окончательно. Мир стал другим, и никто не мог сказать, чем закончится этот новый, едва начавшийся день.
Чёрный фургон медленно покачивался, словно убаюкиваемый невидимой рукой, на разбитой, неровной дороге, по которой он продвигался вперёд, несмотря на мертвое безмолвие вокруг. За окнами мелькали остатки когда-то живых окраин Токио — теперь улицы были пусты, выжжены, дома торчали над тротуарами с зияющими проёмами, обугленные стены напоминали старые, не заживающие раны. Всё здесь дышало памятью о боли, о чём-то, что не уходит, а лишь меняет облик. Иногда казалось, будто сами здания глядят на проезжающих сквозь выбитые стёкла, и этот взгляд — немой, тяжелый — ощущался куда сильнее любых слов.
Тишина стояла почти полная. Даже ветер казался осторожным: он только изредка трогал ржавые вывески, которые покачивались на своих последних, изъеденных временем креплениях. Птиц не было, людей — тем более; небо, затянутое тяжёлыми серыми облаками, словно нависло низко, давящее, чужое, будто сама природа не решалась тревожить руины.
Юдзи Итадори сидел у правого окна, опираясь подбородком о ладонь. Он не пытался заговорить — просто смотрел в окно, внимательно, пристально, будто надеялся заметить что-то, что другие могли бы пропустить. За стеклом, прямо на потрескавшемся асфальте, лежал чёрный пепел. Это был не тот пепел, что бывает после костра: он был густым, вязким, в нём не чувствовалось жизни, но и мёртвым его не назовёшь. Пепел оседал тонким слоем, образуя узоры, и от этих узоров становилось не по себе — будто они складывались сами по себе, в них было что-то живое и тревожное. Иногда Юдзи казалось, что пепел медленно двигается, ползёт, меняет очертания, будто чует на себе его взгляд.
Он прищурился, будто хотел разглядеть сквозь мутное стекло нечто, что всё равно ускользало от взгляда. Один из узоров на пепле вдруг показался черепом — пустые глазницы, невыразительный оскал. Рядом, чуть дальше, другой узор напоминал спутанные кости, словно кто-то нарочно выложил на дороге позвоночник, огромный и чужой, оставленный здесь давным-давно кем-то, чьё имя лучше не вспоминать.
— Что это? — вырвалось у Юдзи, и голос прозвучал так тихо, что он сам едва расслышал его за монотонным гулом мотора.
— Что что? — спросил Годжо, даже не взглянув в сторону, лишь коротко хмыкнул, будто это был всего лишь новый повод для легкомысленной шутки. — Надеюсь, не очередной демон за окном, а то у нас и так плотный график.
Юдзи не рассмеялся. Он медленно выпрямился на сиденье и, не отводя взгляда от окна, поднял руку, указывая вперёд, туда, где тёмные узоры продолжали складываться в странные, тревожные картины.
— Этот чёрный пепел. Он странный. Ты его тоже видишь?
— Пепел как пепел, — прозвучало слишком легко.
Слишком быстро, как будто Годжо хотел не столько ответить, сколько отмахнуться.
Юдзи не отступал, всё так же глядя в окно:
— Он двигается. Он ложится в узоры, — сказал он настойчиво, но тихо, будто боялся, что его слова смогут разбудить то, что таилось в этих узорах.
Годжо улыбнулся привычно, не отрывая рук от руля, и эта улыбка, обычно такая уместная, здесь казалась немного не к месту:
— Может, тебе просто скучно и ты ищешь смысл в облаках. Или в пепле. Может, это просто романтика апокалипсиса.
Юдзи хотел ответить, но тут же, внезапно, внутри раздался голос — не его, чужой, резкий, как царапина по стеклу:
— Или... — голос в голове Юдзи стал пронзительным, словно коготь по стеклу, — ты наконец чувствуешь их, они близко. Древние. Гневные. Этот пепел — не прах от костра. Это прах от тел, что не должны были умереть.
Юдзи стиснул зубы, сжал ладонь в кулак.
«Заткнись...».
Но Сукуна лишь засмеялся. Этот смех был глухим, тяжёлым, как рык хищника, учуявшего добычу, и Юдзи вдруг стало холодно, хотя в фургоне не было ни сквозняка, ни открытых окон.
— Не думаю, что это просто пепел, — сказал Юдзи вслух, медленно повернувшись к Годжо. — Он вызывает... ощущение. Тяжесть. Как будто... на тебя смотрят.
В салоне на мгновение стало особенно тихо, и даже мотор зазвучал иначе, будто этот разговор коснулся чего-то настоящего, большого и опасного, что жило за окнами и среди них самих.
Мэгуми, сидевший впереди, даже не повернул головы, но его плечи заметно напряглись, словно любое слово требовало усилия. Он говорил медленно, всё так же глядя в карту на коленях, не желая встречаться взглядом ни с кем из остальных:
— Эти районы были эпицентрами атак проклятий. Здесь смерть буквально въелась в землю. И, возможно, не ушла.
Юдзи смотрел на него чуть дольше обычного, вдруг почувствовав тепло и какую-то благодарность. Всё же был рядом кто-то, кто понимал и не высмеивал его опасения.
— А если она осталась? — спросил он едва слышно, не столько ожидая ответа, сколько продолжая думать вслух.
Сзади послышалось фырканье. Нобара выдернула из уха один наушник и, искоса глянув на обоих, усмехнулась:
— Вы оба такие поэты. «Прах, что смотрит», «смерть въелась в землю». Может, вы начнёте писать готические романы, а не охотиться на проклятия?
Она улыбалась — дерзко, даже вызывающе, но рука её по-прежнему нервно барабанила пальцами по рукояти молотка, который лежал у неё на коленях. Было видно: и она всё чувствует, просто не хочет показывать это остальным.
Годжо наконец посмотрел в зеркало заднего вида. Взгляд его был коротким, но внимательным, словно он пытался оценить, насколько далеко зашли разговоры и тревоги в салоне. Его голос всё ещё звучал легко, даже слегка насмешливо:
— Расслабьтесь. Мы почти на месте. Пепел, призраки, древние злобные штуки — всё это часть сервиса. Вас никто не заставляет платить чаевые.
Юдзи не отреагировал на шутку — он повернулся к Годжо с упрямством, которого сам от себя не ожидал.
— Почему ты не отвечаешь прямо? Ты знаешь, что это. Ты знал, что мы поедем через эти районы. Зачем?
В машине воцарилась тишина, в которой слышен был только мерный рокот мотора. Годжо на миг сжал руль чуть крепче, будто проверяя, действительно ли он всё ещё здесь, за рулём, а не где-то на обочине этой дороги. Он молчал чуть дольше обычного, будто выбирал слова не только для Юдзи, но и для самого себя.
— Потому что иногда единственный способ узнать правду — это смотреть ей в лицо. Даже если она пахнет пеплом.
В тишине это прозвучало серьёзно, почти горько. Но в голове Юдзи тут же прошипел знакомый голос:
— Красиво сказано, — усмехнулся Сукуна, — особенно от того, кто сам боится смотреть.
Юдзи почувствовал, как внутри снова нарастает та самая тяжесть, с которой началось их утро.
Юдзи отвернулся к окну. Его отражение смотрело на него усталыми, тусклыми глазами, в которых не было ни света, ни уверенности — только серая тень, напоминающая сегодняшнее небо. Он едва узнал себя — в этом лице не осталось ни прежней простоты, ни юношеской открытости.
«Он что-то скрывает. Он знал про этот пепел. Но почему молчит?», — мысль проскользнула быстро, оставив после себя глухое недоумение.
За стеклом, на заброшенных улицах, тени будто сдвинулись ближе, налились тяжестью. Одно из полуразрушенных зданий особенно бросалось в глаза — казалось, ещё немного, и оно либо рухнет, либо поднимется на кривых ногах, выйдет навстречу фургону. По стенам — широкие, беспорядочные полосы, словно кто-то провёл по ним когтями, оставив следы недавней злобы. На крыше на миг мелькнул силуэт — человеческий или нет, невозможно было понять. Юдзи моргнул — и крыша вновь была пуста.
— Ты что-то видел? — вдруг спросил Мэгуми.
Теперь он, наконец, обернулся, и в голосе его слышалась не только осторожность, но и тревога.
— Может быть, — Юдзи кивнул медленно, не сводя глаз с улицы. — Или нет.
— Не доверяй глазам в таких местах, — тихо сказал Годжо. Его голос прозвучал спокойно, но в нём чувствовалась настороженность, которую он не привык показывать. — Здесь даже тишина может лгать.
Внутри фургона стало ещё тише, чем прежде.
Нобара откинулась на спинку сиденья и поспешно надела оба наушника, будто хотела уйти в музыку, но взгляд её оставался прикован к мутному окну. На лице уже не было ни улыбки, ни тени сарказма — только напряжённая сосредоточенность. Она не отводила глаз от улиц, словно ожидала, что в любой момент что-то произойдёт.
Небо, и без того хмурое, стало темнеть, хотя по времени ещё был день — полдень медленно уступал место вечеру. Всё вокруг будто проваливалось во что-то более глухое и глубокое. Фургон въехал в особенно запущенный квартал: окна домов были выбиты, на стенах — отпечатки пожаров, а пепел, кажется, становился гуще с каждой минутой. Он уже не просто лежал на земле, а клубился, поднимался лёгкими волнами и тянулся вперёд, будто знал путь — туда, к храму.
Юдзи вздрогнул. В груди сжалось, будто крик раздался где-то внутри, неразличимый, но очень близкий.
«Он зовёт…».
— Что ты сказал? — Мэгуми не сразу отреагировал, но голос его прозвучал обеспокоенно.
— Я... ничего. Просто... — Юдзи не смог объяснить, слова застряли.
Он снова уставился в окно, пытаясь понять, что именно его так тревожит. И вдруг ощутил это с неожиданной ясностью.
Пепел ложился не хаотично — он формировал следы. Большие, чужие, не похожие на человеческие. Следы тянулись вперёд, уводя за собой — прямо туда, куда ехал их фургон.
Колёса фургона скользнули по сырому, местами мягкому мху, издав негромкий скрип, когда машина остановилась у подножия старого храма. Над этим местом, словно сговорившись, смыкался плотный, тёмный еловый лес — деревья тесно росли друг к другу, стояли неподвижно, будто часовые, преграждающие путь каждому, кто вздумает подойти ближе. Их тяжёлые, заострённые ветви едва колыхались, но казалось, будто они ведут между собой шёпот, обсуждая пришельцев.
Воздух стоял густой, насыщенный влагой и чем-то чужим, неуловимым. Каждый вдох отдавался в груди тяжестью, как будто тянул в себя сырость подземелья. В этом воздухе чувствовался смутный, глухой запах металла, чуть отдающий гнилью, — и этот запах липко ложился на кожу, проникал в волосы, напоминал о старых, давно забытых книгах и о времени, которое здесь словно замерло.
Юдзи вышел первым. Его шаг по старому, гладкому камню прозвучал особенно чётко — эхо глухо прокатилось, и тут же было поглощено общей тишиной, ставшей ещё тяжелее. Юдзи поднял глаза: храм стоял, не тронутый веками, покрытый мхом и чёрными прожилками лишайника. Каменные стены казались тонкими и хрупкими, но всё же держались — что-то в них оставалось крепким, живым. По углам валялись обломки фонарей, и на ветру те, что остались на стойках, едва слышно поскрипывали, будто жаловались на что-то давнее и неразрешимое.
— Прямо открытка из ночного кошмара, — пробормотала Нобара, ступая следом, оглядываясь с опаской. Пальцы её сжали рукоять молотка крепче, чем обычно. — Кто-то определённо переусердствовал с «эстетикой проклятий».
— Это не эстетика, — откликнулся Мэгуми вполголоса. Белая змея, его шикигами, выскользнула из-под полы пальто и застыла у самого края тропы — настороженная, с распластанной на мху головой. — Это следы. Здесь что-то недавно было. И оно сильное.
Юдзи не произнёс ни слова. Всё, что он чувствовал ещё в фургоне, теперь стало почти невыносимым, физическим: грудь сдавливало, дыхание сбилось, казалось, кто-то невидимый обвил его рёбра цепкой, холодной рукой. Голова тяжело налилась — будто надвинулся тугой обруч, который невозможно снять. Сделав шаг вперёд, он прошёл мимо старых, стёртых статуй у самого входа. Когда-то эти изваяния, наверное, изображали кого-то важного — теперь их лица были сожжены временем или чем-то куда более жестоким. Гладкие маски, без глаз, глядели в пустоту, и от их молчаливого внимания становилось только тяжелее.
«Они наблюдают...», — неожиданно отчётливо мелькнуло в мыслях, и Юдзи на секунду показалось, что все эти лица храма обращены только к нему.
— Займёмся разведкой, — сказал Годжо.
Его голос прозвучал просто, как команда, и вернул всех к действительности. Учитель шёл первым, походка у него, как всегда, была неторопливой, почти небрежной, но что-то в его движениях — в том, как трепетал белый плащ, как чуть плотнее была повязка на глазах — выдавало напряжение. Юдзи чувствовал: за этой видимой легкостью прячется другое — внимательное, осторожное ожидание.
Внутри храм оказался ещё тяжелее, чем снаружи. Темнота здесь не просто скрывала углы — она будто сгустилась, стала частью воздуха. Фонари на их форме едва пробивали эту муть, выхватывая из мрака узкие коридоры, по стенам которых тянулись чужие, непонятные символы, как будто руны пытались выбраться наружу сквозь камень. Каменный пол был холоден и сыр, под ногами поскрипывали мелкие костяные осколки, рассыпанные по плитам, и от этого хрустящего звука хотелось ступать тише.
— Они блестят, — прошептал Юдзи, присев. Он поднял один обломок. Это был кусочек черепа. Лобная доля, гладкая, как отполированная кость. — Это не должно так выглядеть. Это старое, но чистое.
— Потому что смерть здесь не уходит. Она остаётся. В этих стенах, в этих костях. В воздухе, который ты вдыхаешь, — прошипел Сукуна, почти ласково. — Этот храм — усыпальница древней ярости.
— Замолчи, — прошипел Юдзи вслух.
— Что? — обернулась Нобара. Она стояла у стены, один наушник всё ещё в ухе. — С кем ты...
— Ни с кем, — быстро ответил он, опуская кость обратно.
Мэгуми подошёл ближе. Он задержался рядом с Юдзи на мгновение, взглядом пересёк его лицо — и ничего не сказал. В этом молчании было больше поддержки, чем в любых словах. Юдзи почувствовал, что друг всё понимает, но в этом понимании была и своя тяжесть, от которой становилось не легче.
Они двинулись дальше по коридору, где тьма и затхлый воздух с каждой секундой становились плотнее. Вскоре шаги вывели их в центральный зал. Здесь потолок частично обрушился, и сквозь узкие трещины в камне просачивался бледный, пыльный свет. Он рассыпался по полу слабыми пятнами, выхватывал из полумрака завихрения пыли, заставлял стены казаться ещё древнее и выше.
В центре зала высился алтарь, массивный, грубо высеченный из камня, покрытый резьбой, где угадывались злобные символы и незнакомые письмена. На алтаре стоял сундук, обмотанный множеством талисманов и печатей. Они будто пульсировали, живя своей отдельной жизнью, и от этого алтарь казался ещё более опасным.
— Сундук... — прошептал Юдзи. Внутри у него всё сжалось; голос звучал как чужой. — Он не должен быть открыт.
— Это реликварий, — отозвался Мэгуми. В его голосе не было привычной уверенности, он лишь вызвал к себе чёрного волка — тот осторожно замер у самого входа, чутко прислушиваясь к каждому шороху. — Но печати нестабильны. Кто-то вмешивался.
— Смотрите, — Нобара указала чуть в сторону, на пол возле алтаря.
Среди слоя пыли и разбросанных мелких костей что-то выделялось: старая, выцветшая фотография, едва различимая в тусклом свете. Юдзи шагнул вперёд, уже протягивая руку, но Годжо, неожиданно быстро подойдя ближе, перехватил снимок первым. Его рука опустилась резко, почти жестко, и он не дал никому увидеть изображение. Но Юдзи, краем глаза, всё же успел заметить фрагмент старого фото…
— Это ты? — выдохнул он.
На снимке — молодой Сатору Годжо, лет семнадцати, с чуть более мягкими чертами, в обычной школьной форме. Рядом с ним — юноша с длинными тёмными волосами и девушка, стоящая между ними. Лица знакомые. Одна из них — Сугуру Гето: высокая, с прямыми густыми волосами, взгляд чуть отстранённый, спокойный. Другой...
Годжо быстро убрал фотографию во внутренний карман. Его лицо на мгновение стало совершенно пустым, без выражения — ни намёка на обычную уверенность или улыбку.
— Мы не пришли сюда за воспоминаниями, — его голос стал сухим. — Мэгуми, Нобара, оцените проклятую активность в северном и восточном крыле. Юдзи — со мной.
— Подожди, — Юдзи сделал шаг. — Кто на фото? Это Гето, да?
— Я сказал — не сейчас.
— Но ты знал, что она был здесь, — настаивал Юдзи. — Ты знал, и всё равно привёл нас. Почему?
— Потому что это наша работа, — резко отрезал Годжо. — Потому что некоторые двери нужно открыть, даже если за ними — прошлое.
Юдзи сжал кулаки.
«Он врёт или скрывает. Что ты не хочешь, чтобы мы увидели, Годжо?».
— Ох… какое напряжение, — засмеялся Сукуна. — Ты чувствуешь? Он боится. Боится того, что ты узнаешь. Боится её.
Юдзи замер, сердце ухнуло вниз.
«Её?».
Ответа не последовало. Только глухой шёпот — неразличимый, как будто стены храма шептались между собой, но слов разобрать было нельзя. Где-то в глубине коридоров раздался скрежет — отдалённый, холодный, словно когти скребли по камню.
Первым вернулся Мэгуми. Он выглядел настороженно.
— Свежие следы. Проклятая энергия — сильная. Её остатки едва успели остыть. Кто-то был здесь... недавно.
— Повстанцы? — спросила Нобара, пальцы уже сжимали молоток, взгляд бегал по теням.
Годжо выпрямился, лицо стало жёстче.
— Возможно. Тогда мы не одни. Время работает против нас.
Юдзи медленно посмотрел на сундук. Тот всё ещё пульсировал, будто ощущал присутствие чужих — и в этот момент Юдзи показалось: сундук знает, кто они, зачем пришли, и смотрит в ответ.
Что бы ни было запечатано внутри — оно проснулось.
Внезапный толчок прокатился по храму, заставив стены задрожать и подняв в воздух целое облако костяной пыли. Потолок болезненно заскрипел, сыпанула штукатурка, а пол под ногами Юдзи будто ожил: откуда-то из глубины послышался странный хруст — не камня, а чего-то живого, древнего. Юдзи резко отшатнулся, едва успев отпрянуть, но уже было поздно — из трещин и щелей в каменных плитах стали вырываться острые, белые обломки костей, мгновенно закручиваясь в спирали, сливаясь, принимая чуждые, неестественные формы.
— Контакт! — выкрикнул Мэгуми, прижимаясь к стене.
Из его тени тут же выскочили волк и змея, зарычавшие в унисон, инстинктивно становясь между хозяином и опасностью.
Из пола, хрустя, поднимались существа — големы, скрученные из чужих костей и сгустков проклятой энергии, ростом чуть выше человеческого. Их движения были дёргаными, рывками, а в глазницах черепов полыхали тусклые алые огоньки. В каждом их движении чувствовалась сила и нечто чужое, и первое из этих созданий сразу рванулось к Юдзи, выставив вперёд когтистую руку.
— Чёрная вспышка! — выкрикнул Юдзи, собирая всю силу в кулак и ударяя навстречу.
На короткое мгновение всё словно застыло. Кулак Юдзи врезался в грудь голема, и проклятая энергия сжалась, вспыхнула и взорвалась — зал залила волна чёрного света, от которой существо разлетелось на куски. Костные осколки осыпались на пол с глухим звоном, но это было только начало.
— Юдзи, вправо! — выкрикнула Нобара, и его тело среагировало раньше мысли.
Он резко пригнулся, и тут же за спиной пронеслась железная игла — она вонзилась во второго голема, зазвенев и дрожа, будто пытаясь сама вырваться из его костей. Нобара уже была рядом: быстрым, отточенным движением она вбила гвоздь прямо в череп чудовища, и активировала "Резонанс".
Существо выгнулось, содрогнулось и рухнуло на каменный пол, бьясь остатками костей в мёртвом, судорожном ритме.
— Эти твари не кончаются! — прошипела она, бросив быстрый взгляд через плечо. На коже её уже оседал тёмный пепел, оставляя лёгкое жжение — Нобара поспешно стёрла его со лба рукавом. — Твою ж…
— Внимание! — подал голос Мэгуми. Его тень вздрагивала, и звери были наготове. — Они нас не отвлекают! Они тянут время!
— Для чего?! — Юдзи едва успел уйти в сторону от резкого броска ещё одного голема. — Чего они ждут?!
Ответ не заставил себя ждать.
Из боковых коридоров — один за другим, медленно и почти бесшумно — начали выходить силуэты. Люди в тёмных плащах, с символом спирали на груди, шли, не издавая ни звука, будто и сами были частью проклятия. Их движения были плавными, но в них чувствовалась скрытая угроза, словно каждый шаг — это часть давно отрепетированного ритуала. Лица скрывались под глубокими капюшонами, и казалось, ни один из них не был совсем человеком. От этих фигур веяло такой силой, что сомнений уже не оставалось: здесь началось нечто большее, чем схватка с проклятиями.
— Повстанцы... — прошептал Мэгуми, его пальцы крепко сжались, а тень под ногами заволновалась, готовая к призыву.
Один из повстанцев, самый высокий, выступил вперёд. Его движения были спокойными, почти медленными, но вокруг него завихрился пепел, собираясь в чёрную, вязкую массу. Слышался лёгкий треск и шипение — проклятая энергия словно резала воздух. Повстанец резко метнул проклятую сферу — она полетела прямо в Годжо, но тот уже стоял, будто в подвешенном состоянии, чуть выше пола. Обычная беззаботность исчезла из его походки: каждый мускул был напряжён, вся фигура казалась собранной в единый узел силы. Его взгляд скрывала повязка, но в этом молчании чувствовалась неотвратимость.
Пространство между ним и летящей атакой вдруг задрожало, рассыпалось рябью.
— Бесконечность, — тихо произнёс Годжо, и в следующий миг сфера застыла в воздухе, словно наткнувшись на стену, и, не выдержав, рассыпалась обратно в пепел.
— Значит, это правда, — глухо сказал один из повстанцев. Голос был словно издали, сквозь маску, и в нём звучала давняя обида. — Ты пришёл сам. Колдун, что предал всех. Нас и его.
— Осторожнее с формулировками, — ответил Годжо, и голос его стал неожиданно холодным, ледяным. — Я предаю только тех, кто перестал быть людьми.
— Сугуру. вернётся, — произнёс повстанец. — А вы не сможете остановить гнев того, кто спит в этом храме.
Юдзи, тяжело дыша, шагнул вперёд, его голос звучал чуть хрипло:
— Кто такой Сугуру для вас?
Повстанец не ответил. Он лишь повернул голову к сундуку, который всё ещё пульсировал в центре зала, будто дышал. Несколько мгновений в воздухе царила напряжённая тишина, нарушаемая только шорохом пепла.
— Её ярость очистит этот мир, — наконец сказал он.
В тот же миг пепел вокруг словно сгустился, как если бы в зал бросили дымовую завесу, но в этой завесе угадывались очертания — кости, обломки, фигуры, движущиеся где-то в глубине марева. Юдзи невольно отступил назад, и вдруг ощутил, как его тело захлестнуло головокружение. Всё вокруг завертелось, пространство сместилось, пол ушёл из-под ног. Он сжал виски, пытаясь удержаться на ногах.
И тут он увидел её.
Перед ним стояла женщина — величественная, даже в изнеможении. Волосы её — длинные, как траурные ленты, клубились и колыхались в воздухе, будто часть её самой растворялась во мраке. Вокруг неё замкнулось кольцо костей: черепа, позвонки, клешни, обломки чужих жизней и проклятых существ. Она стояла прямо, подняв руки, словно призывая что-то, и смотрела на Юдзи пристально, неотрывно.
Лицо её было искажено яростью — не дикой, а глубокой, затянутой болью, как будто в этом гневе был целый мир страдания.
«Кто ты?», — спросил он мысленно, но не получил ответа.
Только в глубине, где-то на краю сознания, раздался голос Сукуны. На этот раз в нём не было привычной насмешки; он звучал благоговейно, почти с осторожностью:
— Она — отголосок. Осколок проклятой воли. Та, чья смерть не завершилась. Смерть, которую превратили в силу. Проклятие, что они хотят освободить.
Воздух вокруг дрожал, будто каждый вздох становился тяжелее, а пепел всё сгущался, принимая всё более явственные очертания.
— Ты знал об этом? — с трудом выдохнул Юдзи.
— О, сосуд. Я чувствовал её с первого шага. Её ярость может затмить даже мою, — голос Сукуны был не столько злобным, сколько глубоким, почти уважительным; в нём слышалось нечто новое, едва различимое.
Годжо резко опустился на землю, и в тот же миг пространство вокруг вспыхнуло синей волной, взрывная энергия резанула воздух, несколько повстанцев отбросило к стенам, а древние камни храма зловеще заскрипели, будто сами отозвались на угрозу.
— Назад! — крикнул Годжо, голос его был резким, тревожным. — Они тянут время, чтобы активировать реликвии!
Но было уже поздно.
Сундук, стоявший в самом центре зала, вдруг начал светиться изнутри алым светом. По поверхности потянулись трещины, печати, ещё недавно такие прочные, лопнули с глухим звуком. Изнутри вырвался столб проклятой энергии, ударил вверх, окрашивая потолок багровым, будто хлынула кровь.
Юдзи почувствовал, как ноги его подкосились, он опустился на колени, прижимая голову к полу, будто пытаясь спрятаться от нарастающего шума и света. Пепел клубился вокруг, забирался под одежду, жёг кожу, оседал в волосах. Перед глазами всё плыло, но сквозь мутную пелену он снова видел её лицо — женщины в траурных лентах, вокруг которой теснились мёртвые.
— Стой! — крикнул он, не понимая, слышит ли его кто-то. — Не дай этому выйти!
Но в ответ прозвучал только звонкий, ликующий хохот Сукуны, гулкий, разносившийся эхом.
— Слишком поздно, сосуд. Добро пожаловать в начало конца.
Пепел становился всё гуще, и вместе с ним приходило ощущение, что теперь события будут разворачиваться уже по чужой воле.
Храм содрогнулся. Алый свет, словно живая жидкость, хлынул из центра зала, поглотив всё вокруг. Древняя сила — пробудилась, и даже воздух, казалось, стал плотнее, насыщеннее, будто в нём проснулась память о чужих страданиях.
Глухой, вибрирующий гул разорвал пространство, будто сама земля изнутри стонала. Храм, который веками был наполнен только тишиной, теперь завопил, и этот вопль пробежал по стенам трещинами. Каменные глыбы посыпались с потолка, обнажая старую кладку, а пепел поднялся мощной волной, закрывая глаза, проникая в лёгкие, ложась на кожу — и стало невозможно отличить дыхание от боли.
Юдзи с трудом поднялся, цепляясь за разбитый край алтаря. Всё тело дрожало, в груди будто поселилась чужая рука, сжимающая сердце. Каждый вдох становился пыткой — пепел впивался в лёгкие, и даже свет фонарей рассыпался мутными кругами перед глазами. Он поднял взгляд — и сквозь этот алый мрак увидел её снова.
В полу, прямо под сундуком, трещина расширялась, как разрываемая плоть. Из самой глубины, где всё было пронизано зловещей энергией, что-то начинало подниматься. Сначала — рука. Огромная, костяная, испещрённая рунами, с глубокими шрамами, тянущимися по поверхности. Она двигалась медленно, но с силой, и каждое звено кости щёлкало, сгибалось, словно у чудовищного паука.
Из расколотой земли тянуло жаром — густым, тяжёлым, в котором чувствовался медный привкус крови. И с этим жаром пришёл рёв: низкий, первобытный, такой, что у Юдзи похолодело внутри. Всё вокруг, казалось, сжалось, замерло в ожидании того, что поднимется вслед за этой рукой.
— Что это… — голос Юдзи дрогнул, он невольно сделал шаг назад, едва удерживаясь на ногах. — Годжо… Что происходит?
Годжо стоял у выхода, его лицо пряталось в глубокой тени, и только по сжатым плечам, напряжённым рукам можно было понять: прежняя лёгкость исчезла. Он выглядел так, будто тянет на себе весь вес храма. Голос его прозвучал резко, почти срываясь:
— Все назад! Сейчас же! Мы уходим!
— Но это… — Мэгуми стоял у стены, глаза широко раскрыты, дыхание сбито, как после долгого бега. — Это не просто реликвия… Эта штука жива!
— Это… Крушитель? — с трудом прохрипела Нобара, утирая кровь с губ, оставляя на рукаве размазанный след. Её лицо стало бледным, в глазах читался не только страх, но и боль. — Почему пепел шевелится?!
Юдзи невольно опустил взгляд — и тут же отпрянул. Пепел на полу действительно двигался: тонкие полосы складывались в узоры, извивались, сплетались в знакомые и жуткие образы. Изломанные линии формировали позвоночники, отдельные пятна — черепа. Всё вокруг ног Юдзи превращалось в картину смерти, странный, живой рисунок, что неизменно тянулся к гигантской руке, медленно поднимавшейся из чёрной пасти земли, как первый, ещё неуверенный, жест пробуждающегося кошмара.
В храме становилось всё темнее, и воздух вокруг будто налипал на кожу — густой, тяжёлый, полный чего-то, что невозможно было назвать простым страхом.
— Смотри внимательно, сосуд, смотри! — голос Сукуны гремел в голове Юдзи, словно удары барабана: не было в нём ни смеха, ни иронии — только торжество. — Вот оно. Достойное зрелище. Крушитель поднимается, чтобы разорвать этот мир. Чтобы стереть память о тех, кто предал её…
— Её?! — Юдзи оглянулся, в глазах застыли паника и неверие. — Кто она?!
— Та, чьё проклятие положили в основу этого реликвария… — Сукуна говорил почти шёпотом, но этот шёпот был острее любого крика. — Женщина, принесённая в жертву. Сломанная, распятая. Отец — проклятый маг. Сын — предатель. Муж — палач. Её смерть была началом, не концом.
С каждым словом в голове Юдзи вспыхивали картины — лоскуты чужой памяти, боль, кровь, обрывки заклинаний. Всё сливалось в одну линию, которая, как цепь, вела к женщине в траурных лентах.
— Ты знал… — ярость и страх смешались внутри, и голос Юдзи задрожал. — Ты знал, что она здесь. Ты чувствовал это с самого начала.
— Конечно, — голос Сукуны стал тише, почти ждущим. — И я ждал.
Вокруг трещины продолжали расползаться, а рука Крушителя поднималась выше, с каждым мгновением притягивая взгляд, будто в ней был заключён сам смысл происходящего.
— Юдзи! — голос Годжо хлестнул по сознанию, был острым, как удар плетью. — Не смотри! Назад, сейчас же!
Но Юдзи не мог двинуться с места. Его взгляд был прикован к трещине, где кости вились, будто змея, и из мрака поднималась вторая рука — такая же огромная, испещрённая рунами, и между этими руками уже вырисовывался силуэт. Колоссальный, несоразмерный человеческому, и всё же женский. Цепи опутывали тело, проклятые копья пронзали насквозь, но даже так — скованная, пригнутая к земле, эта фигура источала мощь, сравнимую с разразившейся бурей. Сила исходила от неё волнами, наэлектризовывала воздух.
Свет, льющийся из сундука, стал резким, режущим глаза, как сварка. Трещины на полу зажглись, и по ним, одна за другой, побежали руны — камень начал светиться изнутри, превращаясь в сложную сеть каналов, и весь зал будто поплыл, закружился в потоке проклятой энергии.
— Уходим! Сейчас! — Годжо шагнул вперёд, резким движением вытянув руку. Его "Бесконечность" раскрылась куполом, который отделил их группу от эпицентра, от того, что сейчас разрывалось наружу. — Это приказ!
Юдзи едва слышно прошептал, будто не веря:
— Это она. Та, кого мы разбудили.
— Нет, — Годжо не сразу повернулся, и голос его прозвучал так тяжело, как если бы каждый звук отдавался эхом в глубине каменных стен. — Это не просто "она". Это Он.
Воздух снова вздрогнул, и сквозь свет пробивался голос, который казался старше самого времени.
Юдзи поднял глаза — и на миг всё вокруг замедлилось. Костяная рука дернулась судорожно, из сустава вырвалась слепящая искра, и волна проклятой энергии хлынула вверх, пронзая потолок, как штык. Камни вокруг разошлись трещинами, и в этот миг из самых глубин храма прорвался рёв — такой силы, что стены задрожали, а всё пространство будто сжалось, сливаясь в едином эхе боли и ярости.
— Это и есть Крушитель.
— И он пробудился.
Юдзи, уже почти не чувствуя ног, сделал последний шаг назад. Внутри было ощущение, будто что-то рвётся: в голове звучал смех Сукуны — звонкий, насмешливый, — в сердце сжималась тяжёлая, глухая тревога, а по всему телу расползалась слабость, как после долгой болезни.
Они бежали. Каждый шаг отдавался в сотрясающемся храме: под ногами сыпался камень, пепел следовал за ними полосами, цеплялся за одежду, вился, словно живые щупальца. Дышать становилось трудно — и каждый вдох казался прощанием.
Позади, там, где только что был центр зала, Крушитель поднимался всё выше. Его силуэт рос в алом свете, отбрасывал на стены длинные тени, и эти тени вытягивались к бегущим, будто хотели остановить и дотянуться до каждого.
И в этот миг Юдзи с неожиданной ясностью понял: всё, что они здесь увидели и пережили, не было ни заданием, ни обычной схваткой. Это было предупреждение. Глухое, древнее, настоящее.
И оно было услышано — теми, кто готов принять его, и теми, кто только начинает понимать, что такое настоящая угроза.