Глава 1
Этим утром я сидел в кафе на площади Сен-Мишель, одной из самых любимых парижанами площадей этого прекрасного города. С одной стороны от меня был вид на Сену , с другой на чудесный живописный фонтан, в центре которого стоял архангел Михаил с поднятым над головой извивающимся мечом и пышными красивыми крыльями - в честь этого получеловека-полуптицы и была названа площадь . Наверное, такое обожествление полулюдей-полуживотных пошло еще с древних времен, как минимум из Египта. Там тоже был свой человек-птица – бог Тот. Разница только в том, что от птицы у него были не крылья, а голова. Хотя еще более древние и дикие народы надевали на себя шкуры и даже головы животных, используя их как тотемы, якобы, обладающие магической силой. Видимо, такое неистовое желание улучшить себя отдельными качествами животных нормально для человека, вышедшего из живой природы разумным и каждый день жалеющего об этом. Разум свой я вчера пытался притупить, как и многие другие люди в Париже. Разумеется, для этого я не надевал на свою голову льва, вместо шляпы, избрав более действенное средство в виде хорошего рома. Так что два дракона, стоящие по обеим сторонам от архангела, были мне вполне близки тем, что изрыгали из своих ртов непрерывный поток воды (твердую пищу они, как видно, уже успели срыгнуть ранее, оставив в своих желудках одну жидкость). Я пил прекрасный утренний кофе, заедая его булочкой Suiss и любуясь этим чудесным пейзажем просыпающегося Парижа. Люди никуда не спешили, как в других городах. Они ели, пили и были веселы, зная или не зная, умрут они завтра или нет . Это особенность стиля жизни парижского общества, пусть даже так живут далеко не все, однако, каждый считает своим долгом играть эту роль. Многие сидели в кафе, читая утренние газеты или общаясь с друзьями и соседями, с которыми привыкли проводить свое утро перед работой или другими делами, ведь работать в Париже было далеко не лучшим способом провести свое время и многие проводили его совсем иначе. Кто-то получал пособия, кто-то подрабатывал неполный день, например, дважды в сутки переводил школьников через дорогу и этого хватало на скромную жизнь. Богато не жил почти никто. Но чтобы быть счастливым в этом радостном и разнообразном городе не требовались деньги. Требовалось время и свобода. Впрочем, в большинстве приятных мест на Земле это все, что требуется для жизни несчастному человеку, обладающему разумом. Счастливцы, не имеющие его, всегда нуждаются в больших деньгах и больших достижениях. Их горе заключается в том, что никаких денег и достижений им никогда не бывает достаточно. Из этого я смею заключить, что у каждого вида и каждого уровня развития есть свои горести и радости, не будем никому завидовать, это было бы слишком оптимистично. Зависть – это надежда достигнуть того, чего ты не имеешь, а следовательно оптимизм в чистом виде. С оптимизмом подмышкой можно смело идти в ночной клуб, но ничего стоящее ты с ним не произведешь. Этот балласт будет тянуть тебя то туда, то сюда, метая по всеразличным увеселительным заведениям и интересным новшествам, заставляя потреблять, но он никогда не даст тебе воспарить под своим грузом и произвести что-то самому, пусть даже это и будет всего лишь птичья какашка, выпущенная на голову уверенному в своей правоте и мудрости прохожему. Я же, Кристоф Делакруа, никому не известный начинающий писатель, пытался выдавить из себя что-то новое, притом лучше, чем то, что выдавливают из себя птицы на лету. Задача была не из легких, но некоторые мои рассказы уже публиковали журналы и отчисляли мне небольшие средства к существованию, которые можно было потратить на булочку, кофе, вино, ром, кусок хлеба и аренду небольшой студии в 17 округе . Район был не из самых респектабельных, но рядом был Монмартр , рядом был Клиши . В общем, скучать не приходилось. Сами понимаете, как долго мне приходилось добираться пешком до площади Сен-Мишель или Лувра, но быстрая ходьба была моим единственным видом спорта. Я не жаловался. Зачем еще жить в Париже, если не для того чтобы гулять по его улицам, таким похожим, выходящим на разные набережные, дворцы и площади – такие разные и всегда приятные для глаз.
Я допил свой кофе, встал из-за стола, оставив несколько монет на столике. Стоило пройти несколько шагов по направлению к Сене и справа можно было увидеть отчетливо и совсем вблизи прекрасный и старинный Нор-Дам-де-Пари. Но я собирался в противоположную сторону. Я пошел по оживленному бульвару Сен-Мишель на юг, вглубь Латинского квартала. Мне нравилось гулять по Парижу именно с утра. Было мало людей, мало машин. Даже бульвар Сен-Мишель был пуст, в сравнении с вечером или полуднем. А стоило свернуть на одну из маленьких соседних улочек – так и вовсе было ни души. Это отсутствие людей, чувство пространства вокруг, свежего утреннего воздуха, даруемого вкусным ласкающим и еще теплым осенним ветром, приносило ощущение полной свободы и легкости, даже идти было легче, как будто ты архангел с крыльями, помогающими преодолеть земное притяжение. Бульвар был наполнен кафе и магазинами. Часть еще была закрыта, во многих магазинах продавцы уже открывали витрины и медленно готовились к началу рабочего дня. Не работал пока никто. Впрочем, рабочий день здесь был больше похож на рабочие дни в других странах мира, в отличие от юга Франции. Здесь начинали работать утром и заканчивали вечером, не работая лишь в праздники и выходные. Конечно, это не было таким рабочим днем как, скажем, в США, где все работает и в выходные, а часто вообще круглосуточно. Но на юге Франции даже рестораны подают в середине дня только напитки. А большинство ресторанов и магазинов открыты лишь несколько часов утром и несколько часов вечером в будние дни. Это не очень удобно посетителям, но это подлинное равенство всех людей пред идолом праздности. Это раздражает когда ты посетитель и радует когда ты работник. Куда бы ты ни устроился на работу – большую часть времени ты отдыхаешь. Никто не может заставить тебя отказаться от удовольствия полежать на солнышке в полдень среды или выпить графин вина с друзьями в четверг в два часа дня, даже если в этот день ты работаешь продавцом в магазине. Вот она истинная демократия и социальное равенство. В Париже работают весь будний день, сиесты нет, так как нет жары. Хотя и на юге она есть не везде, в отличие от сиесты.
Я дошел до пересечения бульвара Сен-Мишель и улицы Суффло. Сворачивать налево к Пантеону в этот день у меня не было никакого желания. Так что я раскошелился на багет Паризьен (на другие виды сэндвичей у меня не было денег) и пошел в Люксембургский сад. В парке, не доходя до Люксембургского дворца, было специально разбросано множество железных зеленых стульчиков, которыми мог воспользоваться любой посетитель, что я и сделал. Сев на стульчик с видом на парк и деревья, я достал из бумажного пакета свой Паризьен и откусил хрустящую корочку хлеба, слишком жесткую для моих десен и неба, царапающую рот, но слишком вкусную, чтобы отказывать себе в этом удовольствии. С алкоголем та же история. Он обжигает рот и желудок, спирт и абсент обжигают даже губы. В больших количествах он сжигает твою жизнь вместе с тобой. Но от этого удовольствия может отказаться лишь тот, кто выбирает жить скучную и пресную жизнь ради избегания боли, вместе со всеми приятными эмоциями, которые она сопутственно несет. Между жесткими хрустящими кусками хлеба вкусовые рецепторы нащупали вкуснейшее жирное соленое масло и нежнейший jambon , непереводимое слово, ибо ветчина в других странах – это нечто иное. В кармане у меня была бутылочка свежего яблочного сидра, который дешевле было купить в магазине заранее, нежели покупать напиток в закусочной. Употребив свою снедь, я встал и решил прогуляться к обратному концу сада. Центральная часть сада перед Люксембургским дворцом мне нравилась меньше, чем его окраины. Безусловно, это было красивое туристическое место, наполненное цветами, прекрасными фонтанами, статуями и обелиском, но там было больше людей, а еще оно было слишком напыщенным, так и веющим претенциозной помпезностью. Хотелось укрыться в малолюдных милых уголках сада, чтобы побыть с ним наедине. Только я и сад. В западной стороне сада было не так спокойно, как в восточной его стороне, но там были свои милые прелести. Роскошно одетые пожилые парижанки выгуливали тут своих собачек, сидели на скамейках, обмениваясь политесными small-talk , а рядом были натянуты сетки небольших площадок для игры в теннис. Играли там французы в возрасте, молодежи в саду не было. Было удивительно думать о том, что я, Кристоф Делакруа, нахожусь здесь, где на этих самых тропинках молодой Мариус выслеживал свою возлюбленную Козетту, поднимая, думая, что ее платок, который принадлежал ее отцу, через строгость и присутствие которого они встречались взглядами на этих свиданиях в Люксембургском саду. Свиданиях, на которых не проронили ни слова своими устами, но все сказали друг другу глазами . Это удивительно - иметь возможность быть в таком месте. Было приятно иногда перекинуться парой милых слов и любезностей с пожилыми парижанами, ценившими как и я это место. Эта чисто французская игра любезностей означает быть gentil . Милая и приятная игра, доставляющая удовольствие всем ее игрокам.
Выйдя из Люксембургского сада я проследовал по улице Флёрус, мимо дома 27. Улица была ничем не примечательна, обычная парижская улица. Таких однотипных улиц было полно в любом городе Франции. За исключением того, что в доме 27, по улице Флёрус была квартира Гертруды Стайн, постоянными посетителями которой были Эрнест Хемингуэй, Скотт Фицджеральд, Шагал, Пикассо и многие другие. Этот город был пропитан историей и культурой, где, если не в нем, было творить начинающему автору? Да в общем-то где угодно, говоря по правде. Все эти отсылки и веяния влияния великих – не более, чем наше внутреннее чувство прикосновения к этому великому, которое нам лишь кажется. В действительности ни к чему мы не прикасаемся. И читая произведения Диккенса, Гюго или Достоевского хоть на Мадагаскаре, мы ничуть не дальше от них, чем стоя перед их домами в Англии, Франции или России. Я могу читать Хемингуэя или Фицджеральда в Африке и, если я их понимаю и обладаю талантом, то я буду к ним ближе, чем бесталанный и ничего не понимающий турист, стоящий перед домом 27 на улице Флёрус, фотографирующий этот дом, чтобы потом проявить фотокарточки, вклеить их в альбом и показывать толпам скучающих гостей и родственников у него дома, за журнальным столиком у дивана где-нибудь в Токио, Пекине, Москве или Чикаго. В этом и есть правда жизни. Мы обманываем себя материей, что вблизи, декорациями, что на виду. Но истинная суть внутри нас, она нематериальна. Мы можем посетить квартиру Зигмунда Фрейда в Вене и сделать много значимых фотокарточек. А кто из этих посетителей с фотоаппаратами читал его труды? А кто их понял? Большинство из тех, кто читал и понял, не посещали его квартиру. Большинство их тех, кто посещал, не читал или не понял. К счастью, я отношусь к тем, кто и посещал, и читал, и понял. Наверное, поэтому у меня нет ни одной фотографии оттуда. Зато я сходил по малой нужде в его унитаз. Жизнь уже прожита не зря?
Глава 2
Буквально в этом месяце мне пришлось поручить свою пожилую мать в дом для престарелых. Я навещаю ее регулярно. Заведение хорошее, красивое и чистое. Ее пенсия и часть моих средств идет на ее содержание. Я мог бы определить ее в государственное учреждение, но условия там были хуже. Здесь же у нее была своя отдельная комната, со своей ванной, круглосуточное наблюдение и помощь медсестер. К сожалению, с возрастом она не смогла сама за собой ухаживать, а я не смог пересилить свою невротическую брезгливость и ухаживать за ней самостоятельно. Я рассудил, что лучше жить скромнее, но иметь отдельную квартиру, в которую можно привести девушку время от времени, а за матерью осуществят уход квалифицированные специалисты, которые знают что делать, в отличие от меня. Разумные и верные решения не отменяют уколов совести, которые они порождают. Отправка мамы в дом для престарелых не прошла без скандала. Она уже не могла мыслить здраво и не узнавала меня. Медбратья, взявшие ее под руки и выводившие из квартиры, в которой она прожила много лет, напугали ее. Она сопротивлялась, но дело было сделано. В самом учреждении она успокоилась. Она лежала, мало говоря, просто смотря в потолок. Иногда она говорила про рыжего демона, терзающего ее. Иногда вспоминала какие-то события минувших лет. Ничего связного получить от нее не удавалось. Дом находился в 16 округе, недалеко от Булонского леса. Посещая ее я прогуливался по лесу, в котором охотились французские короли и выезжали на прогулку в каретах дамы и их кавалеры из высшего света. Там был чудесный пруд, по краям которого рыбачили с удочками, а вокруг по тропинкам бегали люди, веря, что эти пробежки продлят их бессмысленное существование. Сам я здорового образа жизни не придерживался, не видя никакого смысла продлевать жизнь тем, что ты в ней мучаешься и отказываешь себе в ее прелестях – тех удовольствиях, ради которых и стоит жить.
С другой стороны округа текла Сена и на маленьком островке стояла уменьшенная копия Статуи Свободы, оригинал которой подарил Нью-Йорку французский народ. Эту уменьшенную копию подарили американцы французам в ответ. Правда, это были американцы, живущие в Париже и по размеру она была намного меньше. Но в этом суть американской поддержки: сделать минимум и все равно для самих себя. Под статуей было пространство, которое облюбовали африканские мигранты. Вокруг статуи были горы мусора, а мигранты тренировали мышцы, подтягиваясь на турниках и расписывали граффити стены. «Вот она – свобода» – думал я – «Раньше свобода одного ограничивалась свободой другого. Но потом решили, что этого недостаточно. Тогда свобода одних превратилась в беспредел, а свобода других ограничилась правом молчать, думая все, что тебе заблагорассудится». Это была самая неприятная часть Парижа, даже хуже, чем Бельвиль, несмотря на его название .
Однажды я пришел к матери в непривычное для меня время. Выпив слишком много рома за обедом я захотел с ней увидеться. Подойдя к ее палате я услышал гневный крик. Аккуратно заглянув в щелку двери я застал ужасное зрелище. Медсестра с рыжими волосами кричала на нее, что-то требуя, и била ее ремнем по исхудавшему ссохшемуся старому телу. Я ворвался в палату и ударил медсестру кулаком в челюсть. Вызвали главврача, произошел скандал. Клиника пыталась его избежать и пообещала вернуть все средства, потраченные на содержание моей бедной матери, но как они могли компенсировать ущерб нанесенный ее психике? Впрочем, другого решения не было. Мир жесток. Мне пришлось перевести мать в другое учреждение и согласиться на возврат средств. А какое иное решение было бы лучше для нее?
Глава 3
В ту пору у меня был один друг, молодой поэт. Он писал лишь стихи, так что конкурентами мы не были, что уже послужило прочным фундаментом для дружбы. Его звали Пьер Леблан, он писал романтичные, но слишком возвышенные стихи. Мы сидели в брассери в Латинском квартале, на набережной Сены, недалеко от Нотр-Дама. Взяли устриц, которые были нам не по карману, мидий в сливочно-чесночном соусе, непременно с картошкой фри и пару графинов дешевого, но всегда превосходного французского вина.
- Я давно не читал твоих новых стихов – сказал ему я, наливая в бокал из графина, разбавляя вино сельтерской, не потому что вино было плохо, а потому лишь, что пить чистое мне было не по средствам.
- Я в творческом кризисе, Кристоф – отвечал мне Пьер – Все эта осень... Никакого вдохновения.
Дул осенний теплый ветер, припекало солнце, но на улице было весьма прохладно. Я был одет в теплый свитер, который можно было легко снять, оставшись в одной футболке, сидя на жарком солнце в полдень. Перейдя в тень свитер пришлось бы снова надеть - такова парижская осень.
- Я не понимаю тебя, Пьер – отвечал я, раскрывая ножом устрицу, поливая ее лимонным соком, от чего живая еда съеживалась, а после обдавала мой рот морским соленым бризом – Осень – самое романтичное время. Хочешь не хочешь, а начинаешь писать стихи или романы. Вся это туманная дымка, окутывающая мир и тебя самого... В кристальной прозрачности не видишь самой сути.
- Это не годится для моих стихов, Кристоф. Мои стихи полны любви, солнца, радости – им нужна весна, нужно лето!
- Весна и лето нужны простому слогу, Пьер. Осень и зима – вот настоящее искусство.
- Тебе легко говорить, когда ты пишешь прозу...
- Я пишу грубо, пишу жестко и некрасиво, но я пишу. А ты не пишешь, хоть и делаешь это красиво и изысканно – вот в чем разница – отвечал я.
- Лучше не делать красиво, чем делать, но не красиво. Впрочем, ты себя недооцениваешь – парировал Пьер.
- Лучше писать, чем не писать. Вот мой ответ – я заглотил вкуснейшую мидию со сливочно-чесночным соусом в раковине, проглотив его до конца, закусив это картофелем фри и запив прекрасным дешевым вином, которое можно испить только в романских странах.
- Может ты и прав, Кристоф. Но какое это имеет значение, когда нет вдохновения, нет музы? Мы сейчас потратим все наши средства на моллюсков и вино, а где взять деньги на музу? Музы стоят намного дороже моллюсков.
Пьер был прав. Музы стоят дорого и их не было ни у одного из нас. Счастливы те, у кого они есть, но окупятся ли эти вложения? Зависит от случая и таланта. У Мопассана с лихвой окупилась даже короткостриженная девушка легкого поведения, любящая лодки и греблю в banlieue . И это был человек, живший здесь же, на берегах этой же реки век назад. Мой друг был по-настоящему хороший поэт. Но для поэта он слишком мало пил и слишком хорошо играл в кегли. Недостаток в выпивке и усердие в спорте губит творца. Готов поспорить, что Бог тоже мало пил и много занимался спортом. Поэтому его религии осуждают пьянство и, что Зевс, что Христос, изображаются с кубиками пресса. По этой же причине наш мир такое merde – Творцу не хватило таланта пить и бездельничать, он не был достаточно весел и беззаботен. Вот и результат – наш emmerde мир. Могу сказать с точностью одно – наш Творец не Дионис (хоть его в этом никто и не обвинял) и эпикурейцы были не правы, хотя лучше бы им быть правыми. Мир не создан для удовольствий, но мы должны сделать так, что проживем в них свою жизнь, иначе нельзя. Я высказал ему примерно тоже, что и вам, Пьер впал в уныние, свойственное поэтам.
- Ты слушаешь всю ту чушь, что я тебе говорю? – удивился я – Это просто мое мнение, мнение человека не бывает верным.
- Твое мнение для меня важно, ведь ты мой друг и великий писатель – ответил он.
- Не бывает друзей, а тем более великих писателей. Любой друг в твоей жизни – временная шахматная фигура на доске, скоро ее собьет чей-то ферзь или даже пешка. Великие писатели – это точно не я. Это те, кто продаются большими тиражами, которые не делают их великими за пределами мира финансов, по крайней мере так считается в обществе. Популярный и великий – вещи разные, пусть даже популярность живет сквозь века, как обстоит дело с Шекспиром. Популярность не равно величие. Великий тот, кто оставил свой след в твоей душе и великим он может быть только для тебя, больше ни для кого. Не бывает великих для всех, a priori. Что касается меня, то я не великий даже в мире финансов.
- Но ты оставляешь след в моей душе – ответил Пьер.
- Как и ты в моей, поэтому я прошу тебя писать, пусть это даже будет и плохо. Закончим с этим. Признания в том, что мы музы друг для друга попахивает содомией и лишает средств к существованию кокоток .
- Да, кокотки – дело святое – согласился повеселевший Пьер.
Действительно. В мире, где даже церковь существует на пожертвования прихожан и лепит свои потолки из золота, может ли быть что-то более святое, чем продажная любовь?
Глава 4
С ней я познакомился в кафе в Риволи . Риволи был ближе к моему дому, чем Люксембургский сад и Латинский квартал. Временами я приходил в садик, находящийся во внутреннем дворе дворца, чтобы покормить голубей, выпить сидра и съесть кусок хрустящего багета, в то время бывшего у меня, как правило, пустым. Просто вкусный хлеб без излишеств. Я всегда любил по-настоящему вкусный хлеб. Простой и качественный хлеб так же вкусен, как простое и качественное натуральное пиво, сидр или вино. Просто хороший продукт, лишенный излишней человеческой изобретательности. В тот день я сидел внутри кафе, пил вино из графина, ничем его не закусывая, не в силу привычки, а в силу бедности. Она сидела одна за соседним столиком. Красивая молодая девушка, намного моложе меня. Длинные волосы падали на модный английский тренчкот , который мудро было носить в ветреную изменчивую осеннюю погоду Парижа, меняющего горячее солнце на леденящую изморось, от которой можно продрогнуть. Она была печальна и одинока – именно то, что требовалось для того, чтобы тронуть мое опустошенное сердце. Опустошенное сердце вообще является самым уязвимым типом сердец из всех, стремящихся к теплу женской нежности. Я попросил официанта принести ей графин хорошего белого вина. Она удивленно посмотрела на графин и смущенно на меня, когда кельнер показал ей кто его оплатил. Приняв подарок она начала его жадно вкушать, как пьют только те, кто нуждается в этом эликсире жизни. Кто-то сам живет свою псевдожизнь, бессмысленную и пустую. А кому-то требуются живительные зелья, чтобы вдохнуть в нее подлинную силу. Мы были из таких. Как же прекрасно говорить «мы», вместо «я». Неужели и я рад раствориться в этой гармонии социального расщепления личности в общую химическую массу «мы»? Кажется, я читал роман с таким называнием, но уже запамятовал. Я слишком много читаю, если вообще можно делать что-то слишком много. Для кого оно «слишком»? Если не для меня, то какое это имеет значение? Когда много читаешь, то уже не знаешь какие мысли твои, а какие чужие, которые ты принял от кого-то, близкого тебе по духу. Да и были ли они его? Мне часто приходят в голову новые идеи, которые были высказаны уже до меня. А может, и до них, просто мы этого не знаем. Любая мысль нова и уникальна, пусть и была уже придумана теми, кто жил до тебя. Не твоя вина в том, что ты родился позже.
Она пила вино, я встал из-за стола и подошел к ней.
- Позвольте присоединиться? – спросил я.
- Прошу – неуверенно сказала она.
Она была воистину прекрасна и тянула на музу. На такую музу не жаль никаких средств, она окупится в веках и благодарные потомки скажут вам: «Спасибо».
- Кристоф Делакруа, писатель – представился я.
- Кристин Бертран, художник – представилась она.
Каким чудесным совпадением было мистическое сочетание наших имен. Кристоф и Кристин. Писатель и художник. Это должна была быть судьба. Так я думал тогда. Мы проговорили около часа. Она оказалась начинающей художницей, учащейся в школе искусств. У нее были свои картины, которые она обещала показать в своей студии. Но она была не свободна. У нее уже был petit copain. Любой флирт с моей стороны она мягко пресекала. Это было разочарование. Мы мило пообщались, осушили графины вина и я проводил ее до станции метро. На следующий день мы встретились в ее мастерской.
Мастерская находилась на холме Монмартр. Я легко дошел туда из своего района. Было привычно миновать множество бездомных, лежащих на углах каждой улицы Батиньоль . Прошел мимо кричащих ярких вывесок кабаре и секс-шопов Клиши и свернул налево, к подъемнику на Монмартр, который был мне не по карману. Я поднялся по бесконечным лестницам, на которых чернокожие мигранты пытались навязать мне бусы и прочие безделушки, получая с этого несоразмерные деньги, на самый верх холма, к базилике Сакре-Кёр. Вид на Париж был потрясающий. Поля дымящихся своими трубами крыш, бликующих и переливающихся на солнце, точных правильных и прямых улиц, уходящих бесконечными тропами за горизонт. Сама белоснежная базилика была ничуть не менее впечатляющей, хоть и был я в ней уже множество раз. На этот раз я не стал заходить в церковь, а прошел мимо нее по милым узким улочкам Монмартра с кафе и сувенирными магазинами, в сторону красивого La Maison Rose . Мастерская Кристин была на втором этаже одного из старинных зданий Монмартра. Я вошел в деревянную дверь и передо мной открылась небольшая, но просторная, за счет высоких потолков и больших окон, студия.
Меня встретила яркая и безупречно стильная Кристин, в шикарном платье с декольте и обнаженными грациозными руками и ногами. Она проводила меня к своим холстам и я поразился их красоте и футуристичности. Это были не просто красиво написанные картины, это было нечто новое, новое слово в модерне. Классические образы и академический стиль сочетались с сюрреалистичными деталями и новаторским повествованием сюжета. Я был в восторге. Мы распили каждый по бутылке белого вина, что я принес с собой, и закусили камамбером с брусничным вареньем, что был у нее. Ей было интересно узнать мнение творческого человека о ее работах, мне была интересна она. И не только животным магнетизмом, притягивающим мужчину к красивой женщине. Не подумайте, что мое мнение о ее работах продиктовано этим. Красивых женщин много, а интересных среди них единицы. Когда ты мужчина – тебе достаточно либо красоты, либо таланта. Когда ты женщина – ты обязана иметь и то, и другое. Распространив на нее свои чары, я не получил ничего. Подойдя к картине, я взял ее за голые плечи, но получил в ответ увертку и кокетливую фразу:
- Месье Делакруа, смотрите картины, а не трогайте их автора.
Впрочем, показ продолжился. Я высказал свое мнение об ее творчестве, оно было принято. Было ли бы оно принято, будь оно негативным? Этого я не знал. Изрядно выпив и осмотрев все картины до последней, мы улеглись на шкуре какого-то животного в углу мастерской, допивая и доедая то, что было принесено. Общаясь на разные темы, обсуждая известных и малоизвестных художников и писателей, я то и дело, как бы невзначай, дотрагивался рукой до ее обнаженной ноги, каждый раз получая запретительный сигнал. В конце концов, она раздраженно сказала: « Vous-etes un homme tres interessant, mais vous savaiz bien, j’ai un petit copain”
Да, я это знал. Но хотел ли я в это верить?
Глава 5
В Париже уже была осень, но был еще юг страны, где все еще было лето. Получив новые отчисления за недавно проданный рассказ я решил потратить их все разом и поехать на пару недель в Бордо со своим другом Пьером. Мы сели на скорый поезд и очень быстро добрались до этого южного винодельческого центра, пересекая почти всю Францию. Почти все города Франции были частично похожи на Париж, после его перестройки на новый архитектурный лад бароном Османом . Конечно же, были Эльзас и Нормандия со своими домиками в стиле фахверк, похожими на архитектуру средневековой Германии. Была каменная Бретань и похожий на Италию Лазурный берег. Но центр большинства городов был схож с Парижем, Бордо здесь не был исключением. На окраинах города были другие дома, с самобытной архитектурой, впрочем, ничем особо не выделяющейся. Мы поселились в маленьком отеле, прямо рядом с железнодорожной станцией в центре города. Отель представлял собой милый старинный домик с четырьмя этажами и цветами, свисающими с каждого окна. Такое месторасположение своего временного пристанища мы выбрали не случайно, так как было удобно как прогуливаться пешком по центру города, так и путешествовать по Гаскони на поезде. В регионе, наполненном бесчисленными старинными шато и окружающими их виноградниками, в регионе, граничащим с Атлантическим океаном с прекрасными пляжами, было бы преступлением ограничиться посещением одного лишь Бордо. В первый день мы прогулялись по городу, наблюдая за коричневой рекой Гаронна, наполненной не грязью, но песком, вкушая свежие мидии и намазывая фуа-гра на поджаренный хлеб, запивая это все прекраснейшим и таким доступным по цене местным вином. В одном из кафе мы познакомились с двумя девушками, они были подруги. Звали их Изабель и Жаклин. Мне досталась Изабель – брюнетка со стрижкой каре. Пьеру Жаклин – кудрявая блондинка. Мы договорились с девушками о совместной поездке к океану в Аркашон на той неделе, а сами планировали посетить в ближайшее время пару шато и закупиться там местным вином. С Кристин мы находились в постоянной переписке по почте, общение с ней было интересным и увлекательным, во мне пробуждались чувства к этой недоступной кокетке, возможно, именно в силу ее недоступности, а может они были и правдивы, кто знает? Ведь она была действительно интересна и умна, а главное талантлива, чего нельзя было сказать про наших новых знакомых.
Вооруженные багетами, маслом и сыром бри, мы с Пьером мчали на велосипедах, взятых на прокат, по дорогам Гаскони, проложенных сквозь бескрайние поля, засеянные чем-то неизвестным городскому жителю. Теплый и свежий южный ветер, наполненный ароматами трав и цветов, дул нам в лицо, вызывая эйфорию, от которой хотелось крутить педали стоя и улыбаться в полный рот. Иногда встречались милые маленькие деревушки, такие ухоженные и аккуратные, уютные и тихие, что хотелось перебраться туда жить. Мы доехали до шато, представляющего собой небольшой белоснежный замок, окруженный рвом с водой. Рядом с замком была большая поляна с ровным и сочным зеленым газоном. Надпись на двери каменной пристройки около замка гласила, что тут находится туристическое бюро и винная лавка. Мы сразу же купили 6 бутылок вина, производящегося на виноградниках, которые распластались по всем холмам и полям вокруг шато. Это было время, когда виноград уже поспевал, но в этих краях было еще по-летнему тепло. Расположившись на поляне, мы достали свои припасы, открыли вино (благо Пьер захватил с собой штопор) и стали поглощать багеты, намазывая на них соленое масло и заедая сыром бри. Вино было чудесным, как и любое вино продающееся в Гаскони, пусть даже и самое дешевое. Мы ели, пили, глядя на поля и виноградники, на прекрасный замок и ров вокруг него. Дорога назад была еще веселее, в силу выпитого на поляне вина. Хоть оставшиеся в сумках бутылки и мешали вести велосипед.
В Бордо я впервые увидел пьяных людей, шатающихся по вечерним улицам и распивающим на ходу вино прямо из горла бутылки. Таковы были гасконцы. Добрые и душевные, честные и настоящие, пьяные и любезные. Они были plus gentil , чем парижане, но и пили они больше. Только здесь тебя могли пропустить на дороге, когда им был зеленый, а тебе красный свет светофора. Только здесь вы махали друг другу руками и улыбались, когда ехали по дороге навстречу друг другу, хоть и были совершенно незнакомы. Возможно, дело в местном менталитете. Возможно, в вине. Возможно, здесь эти два понятия – одно и тоже.
В другой день мы поехали на поезде в Сент-Эмильон, старинный город в виде крепости, окруженной виноградниками. Вино из Сент-Эмильон было лучшим в регионе. Хотя здесь бывают разные мнения, смотря в какой части Гаскони ты живешь. Улицы города были крайне узкими, а перепады высот города на холме были таковы, что входы в магазины располагались под углом градусов в 20 по отношению к дороге. Виноград на ветках был кислым, но это был виноград для вина, а не еды, вино из него получалось прекрасное. В самом городе были развалины старой церкви, от которой остались стены, но не было крыши. Стены тоже то здесь, то там просвечивали дырами, открывающими красивые виды. На этих развалинах продавали местное вино и прекрасный утиный паштет с хорошо зажаренным хлебом. Мы взяли вино, хлеб с паштетом и сели за столик с бокалами и плетеной корзинкой с едой, которую тут выдавали вместо тарелки, прямо посреди развалин церкви, на свежем воздухе. Под ногами не было пола, была земля, а по стенам вились растения. Это было необычайно. Обо всех наших приключениях, кроме знакомства с Изабель и Жаклин, я подробно писал Кристин, которой было все очень интересно и которая остроумно комментировала и много шутила.
30 минут на поезде и мы вчетвером были в Аркашоне. Сам город был необычен для Франции, очень эклектичен и многие дома напоминали американскую Луизиану. Центральный пляж был переполнен, так что мы доехали до пригородов Аркашона, по красивой дороге проложенной между дорогими виллами и особняками французской финансовой элиты. На этих пляжах ты соседствовал с миллионерами, которых невозможно было вычислить, если только ты не разбираешься в стоимости купальных шорт. Многие женщины загорали без верха купальника, так что я даже пожалел, что мы взяли с собой девушек. Впрочем, когда они разделись до своих купальников, мое сожаление поубавилось. Вода была холодная, уже была осень, а это был океан. Пусть мы находились в заливе, но волны здесь всегда были большие, так что доставляло особое удовольствие лететь к берегу, подгоняемый волной, которую ты оседлал и приручил. Мы не были серферы, да и серферы больше предпочитали Lacanau-Ocean – город у океана за пределами залива, где волны были выше человеческого роста. Но просто плавая на волнах уже можно было ощутить устрашающую силу океана, который выбрасывал тебя к берегу, а у берега тянул тебя за собой, засасывая в глубины своего бесконечного пространства. Было приятно нежиться под солнышком на золотом песке и натирать кремом от загара полуобнаженную Изабель. На обратном пути мы зашли в ресторан с отличным видом на океан, который открывался с его террасы, расположенной прямо у берега. Заказали устриц, вина и отлично провели время до поезда в Бордо. Уставшие от поездки, девушки решили остаться этой ночью в наших номерах, в отеле, расположенном прямо у станции. Не правда ли удобно?
Глава 6
В Париже мне пришлось вернуться к повседневной бедности, ведь все средства были потрачены на поездку, о чем я совершенно не жалел. Благо, мне хотя бы не приходилось тратиться на женщин, за исключением редких прогулок с Кристин, включавших в себя походы в кафе. В ту пору у меня была подруга Жанетт, которая иногда заходила ко мне домой, когда ей становилось одиноко. Она была влюблена в меня, но я не разделял ее чувств. Для того чтобы влюбиться мне требовалась более красивая и более интересная женщина, чем Жанетт. Она была мила и мне было жаль ее. Еще она была бесплатна, хоть временами и обременительна. Иногда она уходила утром сама, иногда посреди ночи начинала плакать и ныть, что хочет быть моей petite copine. Приходилось ее успокаивать и лгать, что мне такого в принципе не нужно в моей жизни. Все это было утомительно и я уже подумывал принять целибат. По крайней мере для всех, кроме Кристин. Но как она говорила, у нее прекрасные прочные отношения с ее petit copain и она совершенно не собирается ему изменять. Осознание того, что она проводит с ним время, любит его, спит с ним, мучило меня все больше и больше. Как и понимание того, что мне не суждено быть с ней, погружало меня в пучину опустошенного отчаяния безвыходности ситуации. Мы были так похожи и очень подходили друг другу, кроме того, она была необычайно красива. Как-то мы сидели в садике, во дворе Риволи, внутри которого познакомились когда-то. Был прекрасный солнечный день, она позволила себя слегка обнять. Мы пили вино из бутылки, как если бы мы были в Бордо.
За что ты любишь его? – спросил я про ее кавалера.
Не знаю – ответила она – Разве любят за что-то?
Все думают, что нет. На самом деле всегда есть причина.
За что же любишь ты? – она посмотрела мне в глаза, наши лица были как никогда близки друг к другу.
Я люблю за красоту, ум и талант – ответил я – Другие любят за деньги, спокойствие или, наоборот, бесконечное беспокойство, эмоциональные качели, которые дают им вкус к жизни, наполняя кровь огнем.
Разве я не наполняю твою кровь огнем? – сказала она загадочно улыбаясь – Спокойствие явно не мой конек.
В моей крови и так слишком много огня. Мне его дарует огненная вода.
Мне, пожалуй, тоже – засмеялась она, отпивая вино из горла.
Так за что ты любишь его? – повторил я.
За то, что он как все и мне просто спокойно и комфортно с ним.
Что же хорошего в том, чтобы быть как все? Разве это не скучно?
Скучно. Но скука – часто именно то, что нужно женщине со слишком беспокойной жизнью. Я не хочу больше говорить об этом. Лучше расскажи о чем ты сейчас пишешь.
Тот день мы провели вместе за обсуждением самых разных тем и распитием вина в парках и скверах города. К вечеру она оставила меня одного, шатаясь, я прогуливался по набережной Сены, где и встретил Жанетт. Она стояла на краю моста, будто бы раздумывая прыгнуть ей или нет. Я окликнул ее, глаза у нее сразу загорелись. Мы продолжили пить и гулять по ночному городу, наполненному огнями и пьяными бездомными, справляющими нужду прямо на заборы старинных церквей. Мы себе такого, конечно же, не позволяли, ведь можно было зайти в любое заведение и бесплатно сходить там в туалет. Пьяная Жанетт бежала вдоль набережной реки и кричала: «Я лечу, я счастлива!» Степенные прохожие удивленно оборачивались, а те из них, кто сам был навеселе, улыбались, аплодировали и кричали: «Браво!». Закончилось все тем, что Жанетт упала в кусты и пришлось вызывать ей такси до дома.
Одним вечером мы пили ром в мастерской Кристин, она хотела показать мне свою новую работу. Выпив лишнего я допустил неосторожную вольность в ее адрес, помню как сжимал ее в объятиях, целуя ей шею и говорил, что люблю ее. Она выставила меня за дверь и приказала больше никогда не приходить и не писать ей. Вернувшись домой, я застал под своей дверью сидящую Жанетт. Она была в слезах и пьяна, как и я сам. Не помню какое очередное горе посетило эту маленькую черноволосую женщину с короткими волосами, но мне точно было не до ее трагедий. Она вешалась мне на шею, но я прогнал ее. Утром я получил известие из больницы, что она наглоталась каких-то таблеток, но выжила. Она просила чтобы я пришел, но я отказался. Спустя месяц я узнал, что выйдя из больницы она повторила свой трюк и на этот раз удачно. Что ж. Может теперь она счастлива. Или, по крайней мере, более не несчастна. Тем утром, после нашей ссоры с Кристин и известия из больницы о Жанетт, я встретился с Пьером в кабаке, вблизи Опера и Итальянского бульвара. На самом бульваре нам был по карману максимум американский фаст-фуд. Кабак был недорогой, а что особенно приятно, пустой в это время суток.
Я рад, что мы съездили в Бордо, хоть теперь нам по средствам лишь этот дешевый кабак – сказал Пьер – Все это тепло, и солнце, и новые знакомства благоприятно сказались на моем творчестве. Знаешь, я посвятил целую новую поэму Жаклин.
Мечтаю скорее прочитать – ответил я – Но ты слишком влюбчив, не думаю, что она заслуживает более, чем четверостишья.
А ты слишком циник – ответил мне Пьер улыбаясь – Тем более не важно кто чего заслуживает, важно что у меня есть поэма.
Тут ты прав – согласился я, выпивая пива и запивая его ромом.
Мне жаль твою Жанетт – сказал он серьезнее – Я бы не смог поступать так, как ты.
На то ты и поэт, а я прозаик. Жизнь прозаичнее поэм. Нужно уметь жить ее такой, какая она есть, иначе не выдержишь. К тому же, я устал думать о других. Другие никогда не думают о тебе, только ты о них.
Кристин? – спросил он сочувственно.
Знаешь – продолжил я, будто не слыша вопроса – Женщины – как собаки. Прирожденные садомазохисты. Ждут и жаждут, что ты их будешь мучить, тогда ты им нужен. А если не будешь, то они сами превратятся в садистов для тебя.
Разве ты сам не такой же? Ты тоже мучаешь одну и страдаешь по другой. Зачем тебе потребовалось влюбляться в несвободную девушку? Ладно бы еще замужнюю, это не считается. Но petit copain – это серьезно. Ты мог бы выбрать свободную.
К сожалению, мы не выбираем в кого нам влюбляться. Это было бы слишком просто и лучезарно для жизни.
Или ты просто ищешь страдания чтобы писать, как я ищу для этого радости.
Может и так – спорить мне не хотелось – Как продаются твои стихи?
Никакого спросу, еще пара таких месяцев и я банкрот – ответил Пьер.
По приходу домой я сразу же написал письмо Кристин. Ответа на него я не получил. Я послал еще 2 письма с просьбой о встрече и извинениями. Но все было тщетно. Я умолял ее встретиться, мне было тошно и грустно, и я готов был лезть на стену без нее. Спустя неделю я стоял на углу улицы, на которой находилась мастерская и поджидал ее. Мне пришлось долго простоять, много часов, но я дождался. Она вышла из дома и пошла по улице навстречу мне. Я вышел из-за угла и поздоровался. Извинился еще раз и попросил продолжить наши прогулки и переписку. Она отвергла все мои просьбы и сказала уходить, так как здесь она встречается со своим мужчиной, он сделал ей предложение и теперь petit copain превратился во fiance . Я отошел в сторону и буквально в нескольких шагах от меня она встретилась с ним. Они обнялись, взялись за руки и пошли по дороге. Я смотрел им в спину и ждал, что она обернется проверить смотрю ли я все еще на нее или уже ушел. Но она шла вперед, держа за руку своего жениха, не оборачиваясь, становясь все мельче и мельче, растворяясь в толпе пешеходов. Я встал так, чтобы видеть ее как можно дольше, сквозь снующих туда-сюда по улице людей. «Хоть бы она повернулась и поняла мои страдания, увидела, что я не ушел» – думал я. Уже в конце улицы, в самой дали, она повернулась и быстро посмотрела на меня. Увидев, что я еще там, она потянула за руку своего жениха и скрылась с ним на соседнюю улицу. Finita la commedia?
Глава 7
Примирение с Кристин все же произошло, но ненадолго. Я сам не смог выдерживать ее рассказы о приготовлениях к свадьбе и планах на будущую жизнь со своим мужем. Испытывала ли она садистское удовольствие рассказывая мне об этом? Вряд ли. Хотя кто может понять женщину? Даже другая женщина едва ли сможет. Мы решили поехать в Версаль на денек. Меньше часа на поезде и мы выходили со станции города Версаль, похожего на Париж, но более тихого и уютного. Я всегда любил парижские пригороды. Милые и тихие, они гораздо больше подходили для размеренной и спокойной жизни. Хоть я был и не уверен, что уже готов к ней. Нужно было пройтись минут десять по тенистой аллеи этого замечательного городка, чтобы оказаться перед большим и величественным дворцом, с помпезным входом сквозь громадные ворота. Архитектурный стиль дворца меня никогда не прельщал, в Версаль я ездил ради огромного парка, простирающегося за ним. Прямо за дворцом был сад с цветами и фигурно подстриженными зелеными композициями. Для меня это было слишком пустое и ветреное пространство, вызывающее агорафобию. Туристы из Азии фотографировали каждый кустик, а мы сразу же проследовали далее, в уютные лабиринты из живой изгороди, дороги которых были оборудованы уединенными скамейками и то и дело выходили на небольшие открытые пространства с фонтанами и статуями. Этот лабиринт заложил здесь король Людовик XIV, которому нужны были места, чтобы скрытно уединиться со своими фаворитками в уголках закрытого от глаз придворных сада. На одной из таких укромных каменных скамеек, морозящих наши пятые точки, мы съели свои заранее заготовленные сэндвичи из багета, запили это сидром и пошли в сторону огромного пруда в форме креста. Мы взяли лодку на прокат и поплыли по водной глади в сопровождении лебедей, которые преследовали нас, получая куски хлеба прямо из наших рук, как только подплывали близко к борту. Я держал в руках весла, Кристин сидела на корме и грелась в лучах осеннего солнца. На какое-то время она даже забыла про свою злосчастную свадьбу и мы говорили снова и снова о своей прошлой жизни, о Бордо, о детстве, которое я провел с родителями в Бельгии. Я рассказал ей о том, что в Бельгии все совсем по другому, не так, как у нас. Там чаще пьют пиво, а не вино. Но их пиво бывает таким, что больше похоже на сидр, чем на привычное нам пиво. Например, странное кислое пиво Gueuze, больше похожее на шампанское, фруктовое пиво Kriek с вишневым соком, а тем более малиновое, которое разливают в большие бутылки, как для сидра или шампанского, оно пузырится не хуже игристого вина и на вкус сладко-кислое, совсем не пшенично-ячменное, скорее забродивший малиновый сок. Живот от него быстро наполняется газами и в нем не остается пространства для еды. Впрочем, у бельгийцев всегда есть пространство для еды. Кухня их разнообразна и в каждом городе есть множество ресторанов со всевозможными кухнями мира. Бельгийцы истинные гурманы. Они много едят и любят пробовать новые блюда и сочетания вкусов. Наши любимые мидии с картошкой фри произошли именно оттуда. Вообще, картофель фри и соусы на основе майонеза – главнейшая часть их кулинарной культуры. Это портит фигуру этого милого народа, но для меня это вкуснее устриц и фуа-гра. Испортить фигуру вкусной едой – тоже, что испортить здоровье хорошей выпивкой. Можно этого избежать, но зачем тогда жить? Признаю, что во всем этом следует соблюдать меру. Мера – залог успеха во всем, даже в любви. Сколько юношей расточают бездумно свои чувства на своих молодых пассий, получая в ответ лишь испуг или безразличие! А сколько юношей скрывают свои чувства, испытывая непреодолимое смущение, и тем самым так же теряют свой шанс на успех? Архитектура Фландрии, северного и крупнейшего региона Бельгии, бесподобна и неподражаема. Да, в ней есть черты голландской архитектуры, но она абсолютно самобытна и непередаваема, так же как и самобытность самих фламандцев, ближайших родственников голландцев, так непохожих на них во многом, в том числе и в своем фламандском варианте их языка. Многим во Фландрии будет скучно, серо и уныло. Но это лучший край для тех, кто ценит красивые города, спокойствие и одиночество. Немецкий ordnung здесь не доведен до крайности и эта трехъязычная страна сочетает в себе германский порядок с французской беспечностью.
Сойдя на берег, распивая по дороге вино, мы направились к той части парка, где располагалась бутафорная деревня Марии Антуанетты, разбившей здесь идиллическую деревушку с мельницей и красивыми маленькими домиками, а после обезглавленной Великой французской революцией. Я взял Кристин за руку, но она аккуратно забрала ее обратно. Эта поездка открыла мне глаза на то, что она невеста и притом не моя. Все эти игры нужно было заканчивать. А может их и не надо было начинать?
Глава 8
Безуспешно пытаясь забыть Кристин, я пошел прогуляться с Пьером по Латинскому кварталу. Мы сели на ступени Пантеона великих людей Франции, в окружении множества молодежи, которая любила тусоваться на этой площади, находящейся вблизи Сорбонны, сидя на ступеньках, общаясь и делая это совершенно бесплатно. Там было много привлекательных студенток, сверкающих глазами на нас и тут же на своих друзей одногодок. Они были легкомысленно одеты, легкомысленно настроены, в их голове был ветер, любовь, свобода, в их голове был сам Париж. Наверное, прекрасно учиться в Париже, общаясь со всеми этими молодыми девушками в коротких платьях, шарфиках и беретках, кокетливо сдвинутых на бок. Но скука академической жизни была не для меня в молодости, а суета их досуга была не для меня теперь. Я был бы уже слишком спокоен и пессимистичен для искусственного поддержания их постоянной активности и веселья. Грустные философские рассуждения за стаканом рома были мне куда милее, а эти девушки вряд ли смогли бы их понять, или тем более поддержать. Пьер был достаточно грустен для меня, жаль, что он не был молодой девушкой с береткой на голове. Я представил Пьера в платье, с шарфиком и береткой, и рассмеялся. Пьер был грустен потому что его стихи не продавались. Он начинал считать себя бездарностью, раз не получает никакого признания в свете. Я уверял его, что продающая способность его стихов не имеет ничего общего с талантом, но рот мой говорил, тогда как разум прекрасно понимал, что слова мои ничего не стоят и какое ему дело до того, что там говорит старый друг, когда его стихи никто не читает и ему нечем заплатить за квартиру в следующем месяце. Стемнело и мы вышли к площади перед Нотр-Дам. На темной площади ярко горели огни в руках у уличных артистов, которые заглатывали их внутрь себя, а иногда выпивали из фляги и выдували огонь изо рта через факелы в руках. Вокруг столпилось много зевак, мы были одними из них.
Знаешь – говорил я ему – Многие великие авторы не продали при жизни ничего и прожили свою жизнь в бедности. Зато после они стали великими.
Какое же им было дело до того, что они стали великими, если они про это даже не узнали? – резонно вопрошал Пьер – Мне нужно на что-то жить ту единственную жизнь, которая есть у меня.
Я знал, что он был прав.
Спустя несколько дней я посетил квартиру Пьера, так как не мог до него дозвониться. Дверь была заперта, пришлось вызвать управляющего домом, чтобы открыть ее, под мою ответственность. Внутри я обнаружил опрокинутый стул, повисшую на проводе люстру и Пьера, висящего на ней. Поэты – слабые люди, непризнание и банкротство ломает их тонкую душу, как тонкий прутик. Хорошо, что я не поэт?
Глава 9
Осень в Париже играет всеми красками, пока не наступают дожди. Конечно, есть в мире места с куда более красочной осенью, такие как, например, Канада. Но только осень в Париже подарит вам желто-красную спокойную пору, в сочетании с почти летним теплом и вечнозелеными фигурно подстриженными кустами и растениями, стоящими рядом с обнажающимися к зиме желтыми платанами, с их стволами, написанными будто бы мазками кистью и прекрасными старинными зданиями, красивыми улочками, которые дарят вам одновременно осенний уют и летний праздник. Если вы хотите осень – прогуляйтесь по населенной платанами набережной Сены с видом на потрясающий Консьержери и мистический Нотр-Дам. Если вы хотите уюта, то прогуляйтесь по узким улицам Латинского квартала или Монмартра. Если хотите пространства и свободы – для вас есть эспланада перед Домом инвалидов, с мостом Александра III. Если вы хотите лета, то поезжайте в Версаль, Parc de Sceaux или ботанический сад вблизи Венсенского замка, там все еще будет по летнему зелено. В Parc de Sceaux вы сможете найти как огромное открытое пространство с поляной и фонтанами, спускающимися от небольшого дворца вниз по холму, так и уединенные закоулки парка рядом, а так же прекрасный французский сад слева от входа. В этот день я поехал в пригород, к старинному замку Венсен, с его большими округлыми башнями классического замка и глубоким рвом, уже лишенным воды. Но в этом рву в 1804 году по приказу Наполеона был расстрелян французский принц крови – герцог Энгиенский, что ускорило создание антифранцузской коалиции в монархической Европе. Рядом с замком располагался Parc floral – ботанический сад, который был скорее просто очень красивым, большим и уединенным садом, в который я и направился. Тихие, тенистые и еще летние улочки его были пусты. У пруда высились высокие лотосы, лишенные оперения, похожие на лейку для душа. Под ними плавали кувшинки и лягушки. Вокруг пруда по ухоженным улочкам сновали павлины и огромные утки, размером с индейку. Они были не против поесть хлеба, который я не решался дать им прямо с руки, так как они ходили важными группами и сердито крякали на прохожих. Один из павлинов был занят дракой со своим отражением в витрине павильона. Прямо за садом находился небольшой бамбуковый лес, в котором ты сразу ощущал себя перенесенным во французский Индокитай. Гасконь была неподражаема, но в Париже в осеннюю пору я мог оказаться сразу во многих сезонах и точках на планете одновременно. Тут, среди бамбуковых рощ, был Вьетнам, а в чайнатауне можно было очутиться в Китае. На Дефанс ты был в чем-то вроде Америки. На юге страны ты всегда был во Франции. И все же, находясь в Париже, тебе всегда больше хотелось находиться в Париже, чем в любом другом месте. Поэтому излюбленными местами прогулок для меня всегда были самый центр и милые городки с парками в banlieu. Я часто навещал свою мать, которой вроде было хорошо на новом месте, но которая все так же не узнавала меня и все больше погружалась в отдельный мир предсмертных грез. Правда, кто знает, может мы все живем в отдельных мирах предсмертных грез, ибо на временном пространстве существования Вселенной вся наша жизнь предсмертна, не важно 5 лет нам осталось или 40. И каждый из нас живет в своем отдельном мире, со своими отдельными мыслями, суждениями, установками и каждый видит мир совершенно не таким, как другой. Можем ли мы называть отсталым или ненормальным того, чье видение мира отличается лишь несколько сильнее, чем у иных из нас? Частенько я сидел у маминой кровати и рассказывал ей про свою жизнь, вспоминал свое детство с ней в Бельгии. Иногда я проносил ее любимое бельгийское пиво, которое она пила при мне тайно от врачей, тогда она могла немного вспомнить о Бельгии, моем детстве и я будто бы на миг снова обретал свою мать такой, какой я ее помнил. Говорят, что память обоняния, а значит и вкуса, самая сильная память из всех. Возможно ли пробудить сознание сочетаниями ароматов из жизни человека, провалившегося в небытие? Тогда парфюмеры могли бы стать врачами. Я думал забрать ее домой, но по всему было видно, что здесь ей будет лучше. Забрать мать домой, в худшие условия, было бы эгоистичным поступком одинокого человека, жаждущего чьей-то компании. Я часто вспоминал своего единственного друга Пьера. Для своего творчества я искал печаль, а он искал радость. Неудивительно, что эта жизнь подарила мне больше материала для творчества, чем ему. В действительности, я даже ничего не искал. Каждый хочет быть счастливым. Но материал был разбросан для меня на каждом углу, а Пьер искал его, как изголодавшаяся птица в пустыне, которая не смогла найти ни одного зернышка и погибла от голода. Голод счастья убивает так же легко, долго и мучительно, как и голод в еде. C'est la vie.
Кристин вышла замуж, я узнал об этом из ее письма, отвечать на которое я не стал. Теперь настала моя очередь игнорировать письма. Спустя пару лет у них родился ребенок, а еще спустя пару лет она развелась. Меня это уже не волновало, время лечит и заставляет забыть все и всех, кто оказался не нужен в твоей жизни или в чьей жизни оказался не нужен ты сам. Я продолжал жить и писать в этом вечном городе вечного праздника, который, к сожалению, справляют не для всех. Но если у тебя есть хоть какие-то средства к существованию, то чтобы в твоей жизни ни происходило печального, этот город всегда подарит тебе радость своей беззаботностью, солнцем, зелеными цветущими парками, красивыми улицами и свежим ароматным ветром. N'est-ce pas?