Никита и Тина - читать онлайн

Никита еще раз приложил бинокль к глазам, посмотрел на дорогу и тяжело вздохнул. Нет, не видно, пока не видно. А ведь по времени должны были появиться, уже полпервого, а их еще обедом кормить. Не случилось ли чего? Он глянул на часы, потом в бинокль и снова тяжело вздохнул, нет, пока не видно.

Никита нервничал, потому что чувствовал, она должна появиться сегодня. Да, именно сегодня непременно должна появиться она, его первая и последняя любовь. В их роду всегда так было, мужчины влюблялись раз и навсегда, до самой смерти, хотя соблазнов, если честно, хватало – мужчины из Никиткиного рода все, как один красавцы -- крупные, мускулистые, сильные, красивые. Да и сам он… Вон, девки с первой смены проходу не давали красавцу – плавруку, во время ночных лагерных дискотек чуть ли не прятаться от них приходилось. Никитка согнул руку в локте, глянул на свой бицепс. Есть на что посмотреть, да и загар ему очень к лицу.

-- Эй, Никитка, -- прозвучало снизу, -- пойдешь новеньких встречать?

Никита перегнулся через борт своей вышки, чтобы рассмотреть кричавших. Ну конечно, неразлучная троица: экспедитор, сторож и шофер лагерной «Газели». Еще трезвые, но это ненадолго, максимум – до вечера. А как же, аванс недавно выдали, опять же заезд смены – новая партия «невест»!

-- Приду, но чуть позже, -- пообещал Никитка.

-- Да ладно, братан, пошли! – предложил экспедитор Семеныч, -- че те там на вышке торчать? Все равно спасать некого – не купается никто.

Никитка глянул в сторону пляжика на бережку небольшой речушки. Действительно, пуст, купаться некому, местных и прочих посторонних отсюда давно отвадили. Студенты первой смены разъехались, а автобусы второй как раз ожидается. Так что купаться и кататься на лодках было некому. И лодки стоят в ряд, цепями к колышкам прикованные.

-- Не, я попозже, буйки еще надо поставить, -- соврал Никитка.

-- Ты бы эта… тогда ключики бы нам от лодок оставил на вечерок, -- крикнул шофер Витька, подмигнув.— Девчонкам-то покататься захочется.

-- Так вечером и оставлю, -- пообещал Никита.

-- Смотри, не кинь братву, -- погрозил ему пальцем Витька. – Это ты у нас однолюб, а нам, брат, лето – самый гон.

Мужики хором захохотали и обнявшись двинулись в сторону столовой, к которой и должен был подъехать лагерный автобус с новой сменой.

«Однолюб» -- прозвище Никитки, причем, неожиданно обидное прозвище. Так его прозвал острый на язык Витек еще в начале прошлой смены, когда явился к нему на станцию с полудюжиной хмельных студенток заехавшей смены и предложил выбирать любую в обмен на ключи от лодок. Ключи Никитка дал, а вот от подружки отказался, сказал откровенно, что ждет свою единственную. Девки радостно ржали и строили симпатичному плавруку – спасателю глазки, но Никитка на их прелести не польстился, он на самом деле ждал ее, свою единственную. Отказался он и от водки, которую принес Витек, а к курению всегда относился с отвращением. Витек тогда ошибочно посчитал это за проявление слабости и однажды даже решил «поучить сынка» на правах старожила лагеря. Явился с друзьями и девицам, обозвал Никитку «педиком» и «импотентом» и потребовал ключи от директорского катера. Но на это был наложен строжайший запрет, Никитка ключей не дал, а когда Витька попробовал применить силу, просто накостылял ему по шее, как и дружкам, кинувшимся к Витьку на помощь. Попинал немного и сложил их на берегу в аккуратную поленницу. Витька оказался реалистом и признал свое поражение, извинившись за «пидора» и «импотента». С тех пор конфликтов среди мужского населения лагеря не случалось, а вот прозвище «однолюб» осталось. Ну и не беда, это же не так обидно, как «импотент». Тем более, импотентом он не был, это вам запросто подтвердила бы студентка фармфака Галя Митрофанова с первой смены. Нет, вы не подумайте ничего такого, никакой любви и клятв верности до гроба. Никитке же надо было подготовиться к встрече с любимой и разобраться в мудреной женской физиологии. Он не добивался ее, но выбор его был не случайным. Просто на правах плаврука – спасателя он забирался на свою вышку и делал вид, что наблюдает за водной гладью в бинокль. На самом деле он внимательно рассматривал студенток, разлегшихся в грациозных позах на пляжике. Так получилось, что из всей сотни студенток -- первокурсниц первой смены именно Галя Митрофанова соответствовала представлениям Никитки о женском совершенстве. В первый же день перед ужином он подошел к ней в столовой и тихо сказал, чтобы она вечером пришла к нему в будку на берегу. Она пришла. И каждый вечер после этого Галя Митрофанова тайком пробиралась в его будку на лодочной станции, стыдливо раздевалась и разрешала себя ощупывать, гладить, любить. Объясняла, когда ей приятно, хорошо, а когда не очень. Во время соития она тихонько постанывала и называла Никтитку ласковыми именами. Потом они купались, и теперь уже Никитка учил Галю плавать. Когда занимался рассвет, Галя нежно целовала его в губы и шла в свою дачу, чтобы с восходом солнца по гортанному воплю лагерного физрука выбежать на стадион на зарядку. Садясь в автобус, который увозил студенток первой смены в город, она плакала. Никитка жалел ее, она была хорошая, но не Галя Митрофанова была его единственной.

Никитка очнулся от воспоминаний, снова приложил бинокль к глазам, и очень вовремя, пыля и ревя пробитым глушителем, лагерный автобус появился из-за поворота и понесся к лагерю. У Никитки во рту сразу стало сухо, неприятное такое ощущение, незнакомое. Он словно почувствовал незримые волны, исходящие от его единственной. Она была там, определенно была! Никитка бросил бинокль на полку и, излишне суетясь, спустился по лесенке на землю.

Он подошел к столовой, когда «Икарус» уже открыл двери, и на травку начали выпрыгивать визжащие студентки. Ну где, где же она? Он узнал, вернее, почувствовал ее сразу, она спустилась из автобуса последней, поставила чемодан на траву и левой рукой поправила пепельно-белую челку, спадавшую на смуглый лобик. У нее была забавная такая прическа: пепельные волосы, уложенные с помощью красивой черепаховой заколки этаким хвостом. И эта прическа была ей очень к лицу. И вообще, она была красива, очень красива. Может быть чуточку ниже, чем Никитка себе представлял, и немного уже в бедрах, чем Галя Митрофанова, но все-таки она была прекрасна, идеальна. Она держалась особняком от остальных, оно и понятно – новенькая, перевелась из другого института, еще не познакомилась с однокурсницами. И еще она оглядывалась по сторонам, словно кого-то искала. Никитка догадался, кого именно, решительно подошел к ней сзади и коснулся рукой запястья.

-- Девушка, вам помочь? У вас такой большой, тяжелый чемодан…

Она вздрогнула от прикосновения, как от тока, быстро обернулась, буквально впилась в его лицо огромными зелеными глазами.

-- Это ты, -- выдохнула она, и грудь ее стала вздыматься, как после бега, -- ты такой… красивый, хороший…

Они стояли не в силах отвести друг от друга глаз.

-- Смотрите-ка! – хохотнул шофер Витька, -- наш однолюб, кажется, дождался свою единственную.

Никитка ничего не ответил, взвалил чемодан на плечо и, не выпуская ее руки из своей ладони, двинулся к спальному корпусу.

-- Почему они на меня так смотрят? – спросила она шепотом.

-- Они ревнуют, -- так же тихо ответил Никитка, -- ты знаешь, что такое ревность?

-- Слышала.

Они зашли за угол бревенчатой дачи второго отряда и не в силах более сдерживаться, кинулись в объятия друг друга.

-- Почему ты так долго? – жарко шептал Никитка, прижимая ее к себе и гладя гибкую спинку. – Я устал, просто измучался, тебя ожидая.

-- Я спешила, как могла, но ты же знаешь, не все зависит от меня. Там получилась заминка… ладно, после расскажу. Но наконец-то мы вместе. Как мне тебя называть?

-- Никита, можно Никитка. А тебя?

-- Тина. Когда я так называюсь, все смеются, почему?

-- Это редкое имя, грузинское, кажется, даже актриса такая есть – Тина Канделаки. А ты правда немножко на грузинку похожа, они очень красивые. И это имя тебе очень идет. Тииииинна, -- протянул Никитка нежно.

Группа студенток появилась из-за угла дачи и, дымя сигаретами, прошла мимо, ехидно посматривали на обнявшихся, и хихикая. «Везет же этой новенькой -- коротышке, -- услышал Никитка краем уха, -- такого красавца отхватила. Он студент, или из обслуги»? Наконец Никитка смог найти в себя силы разомкнуть объятия и снова глянуть ей в лицо.

-- Тина, ты прекрасна, я хочу быть только с тобой. Ты готова стать моей?

-- Конечно, Ни-ки-та, Ни-кит-ка, -- прошептала она по слогам, словно пробуя имя на вкус, -- Никитушка, любовь моя, конечно, я вся твоя. Ты мне снился ночами, сколько раз снился. Именно такой, красивый, сильный. Мы сделаем это прямо сейчас?

-- Нет, ты устала, перед этим тебе надо поесть и отдохнуть. Мы встретимся вечером. Я все приготовлю и сегодня вечером за тобой приду. Сейчас мы поставим вещи, и вас позовут на обед. Поешь хорошо и ложись спать.

-- Есть? Ой, нет, после дороги меня мутит…

-- Я прошу тебя, поешь. Это очень важно!

-- А местная пища, она не повредит мне?

-- Нет, все нормально, только не увлекайся перцем и солью. Хорошо покушай и сразу ложись спать. Я бы с удовольствием лег бы с тобой, но здесь это не принято. Потерпишь до вечера?

-- До вечера? Так долго? Никитка, но я так ждала…

-- Прости, Тина, но так надо.

-- Хорошо, только, пожалуйста, приходи пораньше

Никитка кивнул, подхватил чемодан и двинулся к крыльцу. Быстро подошел к кровати около окна и задвинул чемодан под нее. После этого решительно развернулся и, не глядя на Тину, двинулся к двери. Это было просто мучительно, уходить от единственной, которую так долго ждал, с которой и побыл-то всего минут десять. Но Никитка умел терпеть, он был настоящим мужчиной, а мужчина должен уметь терпеть. Пускай она сладко спит, а он должен подготовить все к вечеру, вечеру их любви.

***

Студентки, увидев его на пороге дачи, захихикали и указали на кровать в углу. Сами выскочили на улицу – перекурить. Тина еще спала после сытного обеда. Красивое личико ее раскраснелось, и спала Тина, как-то по-детски, подложив кулачек под щечку.

«Слышь, девки, а вы видели, как новенькая жрала за обедом? – донеслось из приоткрытого окна. – Ваще офигеть! Два первых, три вторых! И еще за рыбой на кухню бегала. Куда только в нее влезло?» «Ага, нажралась и дрыхнуть до вечера, даже на линейку не пошла».

Никита радостно улыбнулся, наклонился, осторожно коснулся губами ее лба, щеки, точеного носика, пушистых ресниц. Боже, как же он любит ее! Разве можно выразить это словами? Если только в стихах? Только теперь он понял, почему люди пишут стихи о любви. А раньше они казались ему такими банальными и даже смешными. Но он не будет писать стихов. Он приготовил для нее настоящий сюрприз.

-- Никитка, -- улыбнулась она, проснувшись, и обняла его за шею, -- ты знаешь, а мне сон приснился, честное слово. Словно я дома, и папа рядом, такой большой, сильный, надежный. А ты помнишь своего папу?

-- Почти нет, он рано ушел от нас. Он был десантником.

-- А я своего очень хорошо помню. Я его так люблю! Ну что, пошли?

-- Пошли.

Тина, не стесняясь Никитки, откинула одеяло. Она была нага, и Никитка смог рассмотреть ее красивое молодое тело: упругие грудки, узкие бедра, чуть округлившийся животик, стройные ножки с маленькими, почти детскими ступнями. Никитка почему-то вспомнил, что у японцев маленькие ступни – важный признак красоты. Сердце его бешено стучало, все естество его взывало: вот она, единственная! Чего тебе еще надо, возьми ее сейчас же! Но он снова сумел взять себя в руки, помог ей одеться. Краем глаза заметил, что пара студенток подсматривает за ними в окно дачи. Шикнул на них и погрозил кулаком.

Тина встала, смешно потянулась, снова обняв его за шею, вдела ножку в изящную туфельку.

-- Не надо каблуков, надень что-нибудь легкое. Нет, ни кроссовки, лучше шлепанцы, там сыро.

-- А я люблю сырость, -- сказала Тина и засмеялась.

Они вышли из дачи и, взявшись за руки, пошли в сторону реки.

-- Вот мое хозяйство, -- скромно сказал Никитка и указал на десяток лодок, качающихся у берега, на смотровую вышку, увешанную сигнальными буйками, и домик спасателя.

-- Ой, вода! Сколько воды! – взвизгнула Тина и вприпрыжку побежала к пляжику, -- знаешь, Никитка, я так люблю воду!

Она без всякого стеснения скинула с себя легкую юбочку, майку, трусики, уже привычным движением снова поправила пепельную челку и, поправив изящную сумочку на плече, шагнула в воду.

-- Ну что же ты, Никитка, -- крикнула она, протягивая к нему руки и заливаясь счастливым смехом.

Никитка улыбнулся, отметив, что голыми здесь купаются часто, но в темное время и без дамских сумочек. Но ничего не сказал, скинул шорты на песок и тоже вошел в воду.

-- Поплыли, -- предложила она и первой нырнула. Тина была великолепной пловчихой, вынырнула она почти у противоположного берега. Никитка тоже нырнул и быстро оказался радом с ней. Тина немедленно обняла его руками и ногами, зажмурилась и впилась в его рот крепким, долгим поцелуем.

-- Ой, что это было? – спросила она, открыв глаза.

-- Ты что, никогда не целовалась?

-- Нееет, ты ведь знаешь, у нас дома с этим было строго, мальчики отдельно, девочки отдельно, и так до самого замужества. А тут, как я вижу, нравы свободнее.

-- Намного свободнее, -- согласился Никитка, лаская руками ее упругую грудь.

-- Как мне хорошо! -- она снова закрыла глаза, прижалась к нему всем телом, и Никитка почувствовал, что сердце его сейчас выскочит из груди. Он приготовился к главному, но неожиданно объятия ее ослабли:

-- Послушай, Никитка, милый, а тебе не кажется, что здесь все-таки холодновато? Вода будет теплее?

-- Вряд ли, уже вечер. Тем более, тут ключи на дне бьют.

-- Тогда мы не можем делать этого здесь.

-- Не можем, -- согласился Никитка, соображая, найдет ли он в себе сил разомкнуть объятия и отпустить это прекрасное желанное тело.

-- А где… можем?

-- Тут, недалеко.

-- Так чего мы ждем?

-- Я хотел показать тебе реку. Ты же любишь воду.

-- Ой, -- Тина покраснела, -- прости меня, Никитушка. Ты не думай, я не двинутая на этом деле, просто я очень тебя хочу, я очень долго тебя ждала. А река просто прекрасная, столько чистой воды. А она не пересыхает в засуху?

-- Здесь нет засух, а весной здесь вообще все залито водой – называется разлив.

-- Все залито водой? – глаза ее округлились в восхищении, -- неужели так много?

-- Много, очень много. А есть еще моря, воды столько, что другого берега не видно.

-- Да ладно, -- усомнилась Тина, -- разве такое может быть, чтобы не видеть другого берега?

-- Может. Еще как может! Но там вода соленая.

-- Аааа, соленая, нам это не интересно, -- сказала она капризно. – Знаешь, вот сверху здесь вода хорошая, а вот ножки…

-- Замерзла? Ну тогда поплыли, здесь недалеко, – и он указал направление. Они одновременно нырнули, и мощно работая руками и ногами, поплыли против течения.

-- Приплыли, -- сказал Никитка, вынырнув, и придержав гладкое тело Тины. Она тоже вынырнула, привычным движением поправила челку и тут же начала тереть свои плечи руками.

-- Холодно? Эх ты, южное существо…

-- А что, -- надула она губки, -- у нас даже зимой ниже двадцати не бывало.

-- Ну ладно, не обижайся, видишь тропинку в кустах, давай по ней на берег.

Он помог ей выбраться, аккуратно поддержав под упругую попку, выбрался из воды сам. Тропинка скоро кончилась, под ногами зачавкало, и они пробирались между кустов и высокой травы в одном известном Никитке направлении.

-- Долго еще, я устала, -- спросила Тина, тяжело дыша, -- и ножку уколола.

-- Я безмозглый осел! Ты же такая маленькая, слабенькая, а я…. Давай сюда сумочку и хватайся за шею, я тебя на руках понесу.

-- Я не слабенькая, -- опять надула губки Тина, но послушно обхватила шею Никитки руками и дала взять себя на руки. Правда, сумки не отдала. – А ты сам так не устанешь?

-- Ничего, здесь уже недалеко.

На место они пришли минут через пять, причем Никитка попросил Тину закрыть глаза и не подсматривать. Он давно облюбовал эту заросшую мягким мхом кочку, аккуратно опустил на нее свою возлюбленную и тихонько шепнул:

-- А теперь смотри!

Тина открыла глаза и… с минуту не могла произнести ни звука. Зеленые ее глазищи от восторга стали круглыми, как блюдца. Наконец Тина выдохнула:

-- Разве такое возможно? Это как дома, это лучше дома! Ты сам нашел это? -- Никитка польщено улыбнулся и скромно потупился, -- Нет, правда, это великолепно, это – неописуемо!

В лучах заходящего солнца болото, заросшее камышом и осокой, действительно, выглядело эффектно. А добавьте сюда бурую, ржавую жижу, покрывавшую открытые участки воды, и густые водоросли со сгустками белесой слизи, и целые рои гнуса. Вообще-то это когда-то было озерцо, и в северной части его оставалась открытая вода, но здесь оно почти полностью заросло кувшинками и камышом.

-- Никитушка, это твой свадебный подарок? – спросила она, повернувшись к нему лицом и нежно взяв за руки. Никитка только кивнул. – А оно не пересохнет?

-- Нет, скорее – станет еще больше. Здесь совсем забросили мелиорацию.

-- Прелесть какая! Так чего же мы ждем? Никита, я горю от желания, говори скорее, как это здесь делается?

Ложись сюда лицом вверх, -- сказал Никитка и кивнул на заранее приготовленную кипу свежего сена, увенчанную украденным со станции надувным матрасом. Тина послушно легла и протянула к нему руки. Никитка дрожащими руками стянул с себя плавки и опустился рядом с Тиной. С физиологической точки зрения Тина почти не отличалась от Гали Митрофановой, но с Галей он всегда оставался совершенно спокоен, а сейчас руки его дрожали, голова кружилась, сердце бешено стучало. И все-таки он сумел справиться с волнением и накрыл ее своим телом.

-- Постой, постой, -- глаза у Тины были широко открыты, -- ты хочешь сделать это на суше?

-- Да, а что?

-- Но я не могу так… на суше.

-- Но пойми, здесь так принято.

Она аккуратно, но твердо отстранилась от него и села. Привычным движением поправила челку, потрогала рукой сумочку, на месте ли.

-- Никитушка, прости меня, но… для меня это просто неприемлемо. Как же можно делать это не в воде?

-- Тина, они не такие, как мы -- у них совсем другая физиология.

-- Я понимаю…-- Тина непроизвольно хлопнула по бедру, убив комара, -- я здесь недавно, а ты уже давно. Но… скажи честно, Никита. Мы сможем сделать это в воде? Их физиология это позволяет?

Никита почесал затылок:

-- В принципе, позволяет…

-- Так что же мы ждем, глупенький, пойдем скорее в воду!

Тина схватила Никитку за ладонь и повлекла его в вонючую, прогретую жарким июльским солнцем тину болота. Когда ржавая жижа стала ей по грудь, она остановилась:

-- Ой, папочки! Хорошо-то как и тепло! Никитка! Это лучшее место, которое я видела в жизни, это даже лучше, чем дом! Никита. Я вся твоя, да, да, вот так!

Она ухватила Никитку за шею, тот обнял ее за талию и с силой прижал к себе. Тина сначала напряглась, потом вскрикнула и впилась ему в спину острыми коготками. Широко открытые и блестящие зеленые глаза ее словно покрыла белесая поволока:

-- Да, да, вот так! Еще! Еще! Ой! Ой! Папа! Папочкаааааааа!

Истошный девичий крик заставил вспорхнуть со своих гнезд с десяток болотных птиц, да и Никитке показалось, что в голове его сверкнула молния. Только потом он почувствовал боль в спине, ногти Тины продрали его кожу очень глубоко.

-- Ой, что это было? – спросила, тяжело дыша, Тина.

-- По научному это называется оргазм, а молодежь называет это «кончить».

-- И у них это всегда так?

-- Ну в общем-то в идеале – да. Но не всегда у всех получается.

-- О, Никитка, ты сделал меня счастливой! Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного! Сбылись все мои девичьи мечты! Еще там, дома, в нашем тесном пересохшем болоте я мечтала, что придет день, и я стану избранницей настоящего принца, и у нас будет свое прекрасное, полноводное болото. Только наше и ничье больше! А еще это, что ты назвал «оргазм»! Поистине – это счастье, и наши дети будут тоже счастливы.

-- Кстати, насчет детей, -- обеспокоился Никитка, -- уже началось?

-- Ой, чуть не забыла, -- Тина замолчала, прислушиваясь к своим чувствам, выражение восторга на ее лице сменилось несколько иными чувствами. – Слушай, не идет почему-то. Ты знаешь в чем дело?

-- Попробуй попрыгать.

Тина несколько раз подпрыгнула на месте, хотя без твердой опоры под ногами на засасывающем иле это было не легко. Оставив это занятия, она начала глубоко вдыхать и выдыхать. Снова замерла, неожиданно лицо ее исказила странная гримаса, Никитке показалось, что из глаз ее покатились крупные слезы.

-- Не идет икра, совсем не идет, почему?

Никитка снова почесал затылок и вспомнил, что говорилось в инструкции по этому поводу. Кажется, что-то про повторение. Ну да, конечно, параграф «семь – бис»: «Если молодая, здоровая самка не может начать кладку икры, процесс оплодотворения следует повторить». Прочитал его вслух.

-- А я молодая? Здоровая? – уточнила Тина?

-- Разумеется.

-- Точно! – слезы на щеках Тины мигом высохли. -- Я тоже вспомнила. Параграф «семь – бис». Давай скорее повторим! И у нас будет еще раз это «кончить»?

-- Погоди, Тина, -- остановил ее Никита, -- понимаешь, не все так просто, здесь имеют место особенности физиологии, мне просто необходим небольшой отдых. И желательно на суше.

-- Ой, не хочется выходить из такой прелести, но если надо…

Они вылезли на кочку, улеглись на свежее сено, здоровенный овод сразу уселся на плечо Никитке, Тина лихо сглотнула его одним движением длинного языка.

-- Вкусно, а что, насекомых здесь много?

-- Более чем.

-- Здорово! Значит и личинок будет в достатке, хватит всему выводку.

-- Хватит – это точно, – заверил Никитка, -- тут комарья – пропасть. Пока я тебя ждал, много книжек перечитал. Они странные, эти люди, чуть что узнают, сразу всем об этом рассказать спешат. Так вот, они считают большинство насекомых вредными и даже посылают специалистов, чтобы уничтожать мотыля.

-- Мотыля?

-- Личинок комаров, -- пояснил Никитка.

-- Варвары! Мотыль, это ведь так вкусно! А как ты думаешь, сколько они еще здесь протянут?

-- Кто?

-- Люди.

-- Где «здесь»?

-- На этой планете, на Земле.

-- Ах, ты про это… Не знаю, лет двадцать, если экстренных мер не предпримут. Всеобщее потепление, озоновые дыры, локальные конфликты. Мне кажется, она сами себя изведут, до того, как мы им поможем.

-- А мы обязательно поможем, -- сказала Тина и хихикнула.

-- Ты знаешь, -- продолжал Никитка серьезно, -- я тебе уже говорил, что много книг перечитал, так вот у людей есть своя теория происхождения их вида.

-- Теории? А какая тут может быть теория, кроме как мутация приматов?

-- Они считают, что есть высшее существо, называемое Бог, и этот Бог создал двух первых людей, от которых произошел и весь остальной их род. Их звали Адам и Ева.

-- Как забавно.

-- Послушай Тина, -- проникновенно сказал Никитка, -- а тебе не кажется, что мы сейчас, как те самые Адам и Ева – начинатели нового рода на этой благодатной планете. Мы первые, и от рода нашего, от этих самых оплодотворенных мною икринок, которые ты отложишь в теплые воды этого благодатного болота, пойдут поколения властителей этого мира.

-- Постой, а десант?

-- Я подумал, что лет через двадцать, когда начнется массовое десантирование с Куавры, наши дети будут уже взрослыми. И они дадут уже два, нет, уже три новых поколения. Но все равно, на целую планету этого не хватит.

-- Да, не хватит, а жаль. Вот если бы лет сто…

-- Да, лет сто по нынешнему исчислению нам бы хватило, и всю планету заселили бы только наши потомки. Целый огромный род!

Тина мечтательно закрыла глаза:

-- О! Целая планета наша. Заселена только нашими детьми. Мы бы их воспитывали, учили жить. Потомки бы объявили нас… как это ты сказал… божествами?

-- Да, но, вряд ли это сбудется, -- сказал Никитка вроде как равнодушно, на деле внимательно наблюдая за реакцией своей единственной, -- в основном десанте прибудут более крупные и плодовитые самки.

-- Почему это более плодовитые? – возмутилась Тина. – Да я, может быть… Да у меня… Да я захочу -- вообще никакого десанта не будет!

Никитка ждал этого, Никитка надеялся на это. Не зря же он изучал не только женскую физиологию, но и женскую психологию на этой планете. Женщине здесь надо лишь дать намек, чуть-чуть подтолкнуть, а там уже ее хрен остановишь. Он в самом деле опасался десанта, тех самых неотесанных мужланов, что обычно высаживаются на новых планетах в первой волне штурмовиков. О, Никитка достаточно с ними пообщался там, в болоте на родной Куавре еще в раннем детстве. Он был самым умным, но самым маленьким в выводке, и более крупные головастики его очень обижали, отнимали еду. А учитывая, что самок у них раз в десять меньше, чем самцов… Не видать тогда Никитке Тины. А та тем временем вскочила на ноги, раскрыла свою сумочку и вытащила крупный кристалл размером с куриное яйцо. Потерев несколько граней, она заставила кристалл засветиться и решительно сказала:

-- Считаю десантирование на эту планету в период ближайших ста лет преждевременным! Конец связи!

Кристалл перестал светиться, Тина повертела его в руках, словно не зная, что с ним делать дальше, подумала и бросила в болотную жижу. Туда же полетела и сумочка.

-- Я молодец?

-- Ты умница! – улыбнулся Никитка и привлек ее к себе, не переставая удивляться. Надо же, исключительно из-за эмоций, из-за сиюминутной прихоти одним движением руки эта маленькая женщина изменила судьбу целой планеты, целого мира! А ее между тем судьбы миров волновали довольно слабо:

-- Никитка, а вот скажи, у тебя до меня с кем-нибудь было это? Только не обманывай, пожалуйста, скажи правду, – сказала Тина, гладя руками его мускулистую грудь. Никитка с ответом не торопился, потом все-таки сказал:

-- Ну было, с одной. Инструкция параграф три пункт девять: «В случае несходства физиологических качеств с аборигенами позволительны эксперименты с местными особями».

-- А она была красивая?

-- Да так, в общем-то, хорошенькая.

-- Лучше, чем я?

-- Нет, -- искренне ответил Никитка, -- для меня ты – лучшая в мире и другой не будет никогда!

-- А у тебя был с ней этот «оргазм»?

-- Что ты! Я берег молоку только для тебя, и всегда вовремя останавливался.

-- А у нее было это «кончить»?

-- Бывало.

-- И она кричала, как я? – надула губки Тина.

-- Нет, тихонько так постанывала, иногда покусывала меня за ушко. А ты что, ревнуешь?

-- Ревнуешь? Ты уже, кажется, говорил это слово. Нет, я просто…Никитка, -- Тина явно пребывала в замешательстве, -- а ты вот говорил, что у них принято это делать на суше. Может быть, ты был прав, и нам тоже стоит сделать это на суше? Ты отдохнул?

-- Пожалуй…

-- Тогда иди ко мне.

И снова тишину над болотом нарушил пронзительный девичий крик, пожалуй, даже более громкий, чем в первый раз.

-- О, Никитка! О, любовь моя! – задыхалась от счастья Тина, -- ты сделал меня счастливой! Ооооо! На суше это было даже лучше, чем в воде. Постой, постой, кажется, началось. О, я кажется, не могу встать, скорее помоги мне добраться в воду.

Торопясь, Никитка нес свою единственную любовь на руках в давно облюбованное место, где посреди камышей блестела в лучах заходящего солнца небольшая мелкая заводь. Хорошее место, тихое, и икра здесь будет хорошо прогреваться. Он наблюдал, как живот Тины то и дело сокращается в судорогах, она уже готова была к кладке. Сам Никитка теоретически был готов к таинству деторождения, но неожиданно подумал, что с точки зрения человеческой особи эти сокращения и судороги визуально неприятны, да что там неприятны -- просто отвратительны.

Тина стояла по пояс в воде, держась за его шею руками, и билась в судорогах. Наконец, всплыла первая икринка, за ней – вторая, третья… Крупные белесые икринки быстро всплывали, тут же прилипая к болотной траве и камышам. Их было много, очень много, через каких-то десять минут вся поверхность небольшой заводи словно покрылась грязноватым снегом. Никитка смотрел на это и удивлялся, откуда, где в его подруге, такой маленькой и миниатюрной с виду могло храниться столько крупной икры. Наконец судороги кончились, Тина в последний раз содрогнулась и обессиленная повисла у него на шее, а он нежно гладил ее, ободряя поцелуями и ласковыми словами:

-- Ну все, все, малышка, все кончилось. Ты молодец, у тебя все получилось, пошли на берег. Там отдохнешь.

Но Тина уходить не торопилась:

-- Постой, постой, как это «пошли на берег», а наши дети?

-- А что дети? -- пожал плечами Никитка, -- дети будут развиваться, расти, потом проклюнутся головастики, мы будем их часто навещать.

-- Нет, Никитка, но как же так? А кто будет пестовать их, очищать от слизи, нагонять чистую воду, защищать от хищников, в конце концов? Они же такие беззащитные. А если болото пересохнет, кто спасет головастиков и перенесет их в своих защечных мешках в другое место?

-- Да че им сделается? – возразил Никитка, -- И так вырастут. Здесь засух не бывает, и корма в достатке, я же тебе про мотыля рассказывал. Или ты думаешь, что я буду сутками сидеть в этом… вонючем болоте?

-- Никитка, я не понимаю тебя, а как же еще? Священная миссия самки – выносить и отложить оплодотворенную священной молокой икру, а долг отца – пестовать икру и головастиков, пока они не откинут хвост и не выйдут на сушу. Вот мой папа, он ни на миг не выходил из болота…

-- Тина, мы не на Куавре, это Земля, пойми. Здесь полно воды, здесь болота не пересыхают, как дома. И здесь нет опасных хищников, разве что окуня, но им и так корма хватает.

-- Все равно, икру надо охранять, -- твердо сказала Тина.

-- Но если уж ты так боишься за икру, -- начал терять терпение Никитка, -- то можешь сама здесь оставаться. На этой планете забота о молодняке целиком на плечах матери, а задача отца – найти и принести корм. Так что извини…

Тина почти плакала, она зачерпнула на ладошку горсть водорослей с прилипшими к ним икринками и поднесла почти к самым глазам Никитки:

-- Посмотри, ты хочешь бросить их здесь одних? Это ведь и твои дети, ты не можешь их так бросить, где же твой отцовский инстинкт?

Никита прислушался к своим чувствам. Нет, ему, конечно, были очень дороги эти икринки, но ничто внутри не призывало его остаться здесь в вонючей воде, среди комаров и пиявок. А если совсем честно, то и в этих икринках ничего особо дорогого для себя он не находил, и испытывал к этой грязно-белой субстанции скорее даже чувство легкой брезгливости. Наверное, слишком долго находился среди человеков. Ученые во время перелета предупреждали, что такое порой случается.

-- Нет, -- сказал он решительно, снимая руку Тины со своего плеча и поворачиваясь к берегу, -- я не останусь здесь.

-- Погоди Никита, дай мне тебе еще что-то сказать, -- сказала Тина изменившимся голосом.

Никита остановился и повернулся к своей единственной лицом.

-- Хорошо, я сама останусь с ними, раз ты не хочешь. Останусь, даже если мне придется здесь умереть, потому что самки не приспособлены физиологически к пестованию. Только обними и поцелуй меня на прощание.

Никитка почувствовал, как на глазах его наворачиваются слезы, воистину, создатель дал ему лучшую избранницу, красивую, верную, ответственную за потомство. Он подошел к Тине и нежно обнял за талию. В голове его мелькнула мысль: «А если взять и силой унести Тину на берег, и там объяснить ей все. Они ведь выполнили свой родительский долг, теперь могут предаться просто любви. Вечной любви на суше, пока их дети не вырастут». Но сказать он так ничего и не успел, Тина привычным движением поправила прическу, только в этот раз тонкие пальчики ее ухватили черепаховую заколку за толстый конец, а тонким и острым она легонько кольнула любимого в шею.

В мгновение Никитка остолбенел, руки его словно налились свинцом и плюхнулись в воду, царапины на спине и на шее, оставшиеся от коготков Тины, стали с противным треском набухать и расширяться, в них в лучах заходящего солнца блеснула зеленоватая чешуя. Глаза его в последний раз с укором глянули на коварную возлюбленную, через секунду кожа на лице Никитки треснула, биоличина расползлась на две неравные части, и огромная зеленая жаба в бородавках и блестящей чешуе плюхнулась в воду. Через секунду над водой обозначилась огромная жабья морда. Жаба обиженно глянула на Тину, сглотнула на лету здоровенную стрекозу и издала протяжное: «Ку-у-у-ува».

-- Прости любимый, -- с нежностью сказала Тина, отдирая черную пиявку от своей упругой груди, -- но инструкция параграф два, пункт пять: «Отец должен пестовать молодняк в любом виде».

Она ласково поцеловала супруга в бугристую морду и двинулась к берегу. Ей надо было срочно обратно туда, в лагерь, где были замечательные человеческие самцы, которые могли дать ей то, что Никитка назвал «оргазмом». Самое замечательное и прекрасное в мире, кроме радости материнства и истинного куа-патриотизма, естественно.

ЭПИЛОГ

Студентку второго курса фармфака Тину Ачкинади отчислили из летнего спортивного лагеря медуниверситета уже через две недели «за недостойный российской студентки моральный облик». За это короткое время она успела соблазнить весь мужской состав лагеря, а еще двух егерей из заповедника, компанию рыбаков, остановившихся на вечернюю зорьку недалеко от лодочной станции, а также следователя, приехавшего по поводу исчезновения плаврука лагеря Никиты Сабурнова. В принципе, на то, чем занимаются студентки – медички после отбоя руководство здесь смотрело сквозь пальцы – все-таки не дети уже. Но терпение директрисы лагеря лопнуло, когда ретивая студентка с грузинской фамилией совратила ее мужа – профессора, приехавшего с внуками проведать бабушку.

Говорят, что Тину потом видели в самых злачных местах южного побережья Кавказа и Крыма (все-таки она очень любила тепло), причем за свои услуги она просила весьма по-божески, а с мужчин, подаривших ей более одного оргазма, денег вообще не брала. Да и деньги ей были нужны разве что на посещение японского ресторана, где подавали хорошее суши. И еще она часто покупала в больших количествах мотыля в магазинах «Рыболов – спортсмен», хотя в увлечении рыбалкой особо замечена не была.

Тела Никиты Сабурнова так и не нашли, и дело было сдано в архив с версией, что самоуверенный плаврук просто утонул по пьяному делу – его майку, шлепанцы и шорты с ключами в кармане нашли на берегу реки.

Шофер спортлагеря Виктор Бирюков клялся собутыльникам, что во время рыбалки лично видел жабу размером с крупную собаку. Она якобы всплыла, когда они с мужиками глушили рыбу в старом заросшем озере на той стороне реки. Ему, конечно, никто не поверил, Витька, он и не такое сбрехать может, тем более, и озера того больше нет. Неожиданно райадминистрация выделила средства на мелиоративные работы, и той же осенью мелкий водоем, заросший и превратившееся постепенно в болото, пересох.

Вот и все, такая вот любовь…