I. Прах Чужих Богов
Боль. Она стала моим единственным спутником. Якорь, цепляющий меня за реальность, которой больше не должно было существовать. Я помнил всё.
Сначала в сознании всплыли обрывки: оглушительный визг моего собственного фонк-трека, рвущий барабанные перепонки. Затем — невыносимое давление, хруст собственных ребер, идущий изнутри. И синий свет. Пронзительный, ядовитый, синий свет, пожирающий небо Нью-Йорка. Свет оружия тех самых пришельцев, с которыми мы сражались. С которыми сражался я.
Я застонал, пытаясь вдохнуть полной грудью, но вместо воздуха мои легкие наткнулись на леденящую пустоту. Они не наполнялись. Они упирались в ничто. В вакуум. В дыру.
Я заставил себя открыть глаза, ожидая увидеть знакомые очертания рушащегося города. Но его не было. Надо мной простирался низкий каменный потолок, закопченный до черноты, покрытый сталактитами вековой плесени и какой-то маслянистой сажей. Воздух был густым и тяжелым, пах озоном, как после грозы, перегарным машинным маслом, человеческим потом и чем-то сладковато-гнилостным, от чего сводило желудок. Это был запах, которого не существовало в моей прошлой жизни. Запах абсолютно чужого мира.
Я жив? Как?
Попытка подняться, опереться на правую руку, обернулась провалом и новой волной боли. Я рухнул обратно в пыль, и только тогда мой взгляд упал на правое плечо. Там, где должна была быть рука, остался лишь грубый, затвердевший шрам, похожий на оплавленный пластик. Память ударила с новой силой: тот самый луч энергии, прошивший меня насквозь, отсекший конечность и выжегший всё, что было мной. Я умирал под звуки своей же музыки, и последнее, что я видел — это сияние Тesseract'а на небе, такое же синее, как и моя смерть.
С трудом, используя лишь левую руку, я откатился на спину, чувствуя, как острые края какого-то хлама впиваются в спину. Я лежал в куче металлолома, среди обломков механизмов, чье назначение было мне неведомо. Ржавые шестерни, обрывки толстых проводов, части каркасов, напоминающих скелеты гигантских насекомых. Это было свалкой. Могилой для машин. И, похоже, для людей.
И тогда мой взгляд, наконец, осмелился опуститься на грудь.
Сквозь разорванную ткань простого мешковатого комбинезона зияла она. Дыра. Аккуратная, почти идеально круглая, размером с мой кулак, прямо в центре грудной клетки. Я замер, не в силах отвести взгляд. Я мог заглянуть внутрь. Но вместо мышц, крови и раздробленных костей я увидел нечто иное. Беспросветную, бархатно-черную пустоту, усеянную крошечными, холодными точками, словно карта далекой галактики. И посреди этой микроскопической вселенной плавало несколько знакомых, жутковатых обломков. Искривленная металлическая балка с темно-синим отливом, обломок крыла Левиафана. Я узнавал их. Это были трофеи моей гибели.
Я был ходячим саркофагом. Гробницей для обломков моего собственного апокалипсиса.
— Мертвый, — прошептал я, и мой собственный голос прозвучал хрипло, непривычно и чужеродно. — Я должен быть мертв.
Но боль в плече и эта леденящая пустота в груди были слишком реальными. Слишком живыми. Слишком моими.
Внезапно дыра отозвалась. Не болью, а скорее… зудом. Тупая, пульсирующая вибрация, исходящая из самого нутра той пустоты. От нее по всему моему телу побежали мурашки, и культя правой руки задрожала, как будто по ней пропустили электрический ток. Из центра черноты выползла тонкая, синеватая искра, похожая на молнию. Она прожигала воздух, шипя, и коснулась обломка ржавой трубы рядом со мной. Металл на мгновение вспыхнул тем же ядовито-синим светом, а затем с тихим шелестом рассыпался в мелкую, серую пыль.
Я отполз от нее, сердце бешено колотясь где-то ниже той самой дыры. Что, черт возьми, происходит? Это не сон. Не галлюцинация перед смертью. Это было продолжение. Наказание за то, что я не смог умереть как следует. За то, что посмел бросить вызов силам, превосходящим меня настолько, что мое сопротивление должно было казаться им смешным.
Шаги. Грубые, уверенные, раздались из темноты. Я резко обернулся, прижавшись спиной к холодной груде металлолома. Из-за угла соседней, сложенной из грубого камня арки, вышли двое. Они были одеты в грязные, промасленные робы, а их лица были испачканы сажей и чем-то еще, от чего я предпочел бы не всматриваться. Один — крупный, мускулистый, с самодельной дубиной, утыканной ржавыми гвоздями. Другой — тощий, вертлявый, с нервным взглядом и вздернутым носом, постоянно что-то обнюхивающим. Они не были солдатами. Они были падальщиками, мусорщиками. Узнаваемый тип в любой вселенной. Я видел таких в самых грязных уголках Нью-Йорка.
— Смотри-ка, Грот, — сипло проговорил крупный, останавливаясь в паре метров от меня. Его глаза, маленькие и свиноподобные, с тупым любопытством разглядывали меня. — Еще один ублюдок, выброшенный Верфью. Смотри, дырявый, как решето. Интересно, как его вообще угораздило доползти сюда.
Тощий, Грот, хихикнул, тыча грязным пальцем прямо в мою грудь, в ту самую дыру.
—Имперский Дворец его знает, что с ним случилось. Смотри, сквозь него видно! Интересно, он трезвый? Мог бы что-нибудь стоящее при себе иметь. Проверим?
— Эй, дыра, — крупный, Хог, пнул меня ногой. Слабый, но унизительный толчок. Боль от удара была ничтожной compared to той, что я помнил. — Что у тебя есть? Выкладывай, и мы сделаем это быстро. Не заставляй нас пачкаться.
Я попытался что-то сказать, попытался издать предупреждение, просьбу, что угодно, но из моего горла вырвался лишь хрип, похожий на скрежет металла. Я поднял свою единственную, левую руку, пытаясь жестом показать, что у меня ничего нет. Что я не представляю угрозы. Оставьте меня в покое.
— Руку поднимает! — взвизгнул Грот. Его нервный смешок сменился на агрессию. — Видишь, Хог? Он угрожает нам! Дырявый ублюдок угрожает нам!
Хог зло усмехнулся, помахивая дубиной.
—Значит, будем убеждать по-плохому. Размозжим колени, потом порыщем.
Он занес дубину. Время для меня замедлилось. Я снова увидел Нью-Йорк. Запах гари и раскаленного металла. Крики людей. Рев Левиафанов. Я видел, как мой друг Тони в своем костюме проносится в небе. Я видел, как Капитан Америка отбивается щитом. Мы сражались. Мы защищали. И я умер, сражаясь. Я не умер, чтобы быть избитым до смерти в какой-то вонючей подземной помойке какими-то отбросами.
Отчаянный, животный ужас смешался с яростью. Яростью от несправедливости. От бессилия. Этот коктон вырвался из меня не криком, а тихим, сдавленным стоном, полким такой ненависти, что я сам себя не узнал. И вместе со стоном из дыры в моей груди хлынуло нечто.
Это не был луч. Это была волна. Невидимая, но ощутимая сила, искажающая пространство. Она не сожгла и не расплавила Хога. Она его отменила. Я видел, как дубина, его рука, часть его плеча и груди просто рассыпались, словно сделаны из песка, унесенного невидимым ветром. Не в кровавое месиво, а в мелкую, сухую, серую пыль, которая осела на пол. Остальное его тело, лишенное опоры и, я подозреваю, части жизненно важных органов, безжизненно рухнуло, издав глухой стук.
Грот застыл с открытым ртом. Звук, который он издавал, не был криком. Это был предсмертный хрип, застрявший в горле. Его глаза, полные абсолютного, немого ужаса, были прикованы не к трупу напарника, а ко мне. К дыре в моей груди, из которой еще струился легкий, синеватый дымок, пахнущий озоном и смертью.
— Колдун!... Еретик!... Псайкер! — его шепот был полон такого священного ужаса, что это слово прозвучало как приговор. Он развернулся и бросился бежать, его крики, наконец, вырвавшись наружу, затихали в лабиринте переходов: «Псайкер! На помощь! Еретик!»
Я сидел, дрожа, глядя на то, что осталось от Хога. Меня трясло мелкой дрожью. Меня тошнило. Я только что убил человека. Снова. Но на этот раз не из дробовика, подобранного на руинах, не в честном, пусть и безнадежном, бою. Чем-то чудовищным. Чем-то, что жило внутри меня. Что было частью меня.
Я… я не хотел. Я просто… не хотел, чтобы он меня тронул.
Моя культя снова задрожала, на этот раз так сильно, что я стиснул зубы от боли. Это было похоже на то, как будто миллионы игл впивались в плоть, которой не существовало. Боль стала невыносимой. Я зажмурился, уткнувшись лицом в колени, пытаясь закричать, но не в силах издать ни звука. А когда вновь открыл глаза, то увидел, что из плеча, прямо из того уродливого шрама, сочится тот же синий свет. Он клубился, сгущался, формируя нечто… материальное. Призрачный контур.
С треском, напоминающим ломающиеся кости и рвущиеся провода, из моего плеча выросла она. Рука. Но не из плоти и крови. Она была сплетена из синей, мерцающей энергии, обломков темного металла, похожего на хитин Читаури, и живых, извиващихся проводков, напоминающих нервы. Рука с пятью длинными, острыми пальцами, заканчивающимися подобием когтей. Она двигалась, повинуясь моей мысленной команде, сжималась и разжималась. Я чувствовал ею. Я мог касаться. Это была холодная, мертвая, но абсолютно послушная часть меня.
Я поднял эту новую, уродливую конечность перед лицом. Она отбрасывала синеватое свечение на мои черты. Я не узнавал свое отражение в блестящей поверхности металла.
Что я такое?
Мой разум, уже находящийся на грани, начал цепляться за факты, как за спасительные обломки после кораблекрушения.
· Факт первый: Я жив, но я не цел. Я — калека, наделенная кошмарным суррогатом.*
· Факт второй: Я в другом месте. Враждебном. Технологически отсталом, судя по всему, но смертельно опасном.*
· Факт третий: Во мне живет сила. Та самая сила Читаури, что меня убила. Она стала моей частью. Моим проклятием и моим оружием.*
· Факт четвертый: Тот, кто убежал, приведет других. Они назвали меня еретиком и псайкером. Они убьют меня. Или, что гораздо страшнее, изучат.*
Я посмотрел на тело Хога. Идея, отвратительная и безумная, родилась в моей голове сама собой, вытекая из того же источника, что и моя новая рука. Я не мог оставить его здесь. Это был свидетель. Улика. Но просто спрятать его было бы глупо. Бессмысленно.
А если…
Моя техно-некромантическая рука инстинктивно потянулась к трупу. Без моего мысленного приказа. Как будто она сама знала, что делать. Едва пальцы из энергии и металла коснулись холодной плоти, она ожила. По телу Хога пробежали синие прожилки, словно по электрической схеме. Его конечности дернулись, выгибаясь в неестественных позах. Мутные, остекленевшие глаза открылись, но в них не было ни мысли, ни души, ни страха. Только пустота и безропотное подчинение.
Мертвец поднялся. Его движения были деревянными, механическими. Часть его груди и плеча отсутствовала, но синяя энергия, как жидкий цемент, скрепляла плоть, не давая ей развалиться. Он стоял, безвольно свесив руки, ожидая. Ожидая моего приказа.
Я, Виктис — это имя пришло мне в голову само, латинский шепот моей собственной обреченности, Victis Necrum, «Жертва Смерти» — смотрел на свое творение. На своего первого солдата. Первого слугу в этом новом, безумном мире. Во рту стоял вкус медной монеты и пепла. От того, что я сделал, и от того, что мне предстояло сделать.
— Встань, — тихо скомандовал я, и мой голос прозвучал холодно и отчужденно, будто это говорил не я.
Зомби послушно выпрямился, его голова неестественно склонилась набок.
Где-то вдалеке, в глубине тоннелей, послышались новые голоса. Громкие, злые, отрывистые. Не беспорядочный крик, а лай команд. Металлический скрежет. Тяжелые, мерные шаги. Не похожие на шаги мусорщиков. Это были шаги военных. Погоня. И она приближалась.
Виктис Некрум поднялся на ноги. Дыра в груди ныла, наполняя меня леденящей энергией. Рука-протез сжалась в кулак, и я почувствовал, как по ней пробежали разряды. Я был один. Искалеченный. Проклятый. Но я был жив. И я был оружием. Оружием, которое не хочет быть оружием, но у которого нет иного выбора.
Я посмотрел на своего немого, мертвого слугу, затем в непроглядную тьму тоннеля, откуда доносились уверенные шаги и мои будущие палачи.
Хорошо, — прошептал я про себя, и в моей душе впервые что-то щелкнуло. Страх никуда не делся, он был моей постоянной составляющей. Но к нему добавилось нечто иное. Холодная, бездушная решимость. Ярость загнанного в угол зверя. Если этот мир — ад, как он выглядит… то я не буду его жертвой. Я буду его новым надзирателем. Я буду тем кошмаром, который бродит в этих тоннелях. Я буду той силой, которую они так боятся.
Я сделал первый шаг навстречу приближающемуся шуму. Моя техно-некромантическая рука вспыхнула ярче, отбрасывая длинные, уродливые тени на стены, освещая мрак грядущей битвы синим светом Читаури. Война для меня не закончилась в Нью-Йорке. Она только началась. И на этот раз я сражался не за других. Я сражался за свое право на существование. Пусть даже уродливое. Пусть даже проклятое.
Война началась. И я был готов к ней.