Первая книга тут: https://author.today/reader/490631
Картографы Вселенных
представляют
В Пранберге снова неспокойно!
Пока некромант-цареубийца разгуливает на свободе,
голову поднимает новый внутренний враг. И никто еще не знает,
что эта опасность — наименьшая из всех, нависших над страной.
Кто же придет королевству на помощь?
Конечно же, он!
НЕЖИТЬ ЕЁ ВЫСОЧЕСТВА
Глава 1
Пламя не загорается от холодных пальцев. Оно шипит — как будто смеётся. А Целестин говорит, что я виноват:
— Не дави. Чувствуй жар. Даже мертвец может вспомнить, как это — гореть.
Я попытался вспомнить. Получилось вспомнить утюг на голой руке из прошлой жизни и пару крепких выражений. Огонь не впечатлился. На ладони — только чахлый дымок. Пахло серой, старым воском и чем-то аппетитным, чего в лаборатории точно быть не должно.
— Выдыхай уже, — сказал Целестин ровно. — И не изображай костёр. Искру надо не выдавливать, а вежливо приглашать.
Лаборатория у него была как склад вещей, которые принято хранить отдельно: банки с травами, стекло, железо, сухие корни, чернила (интересно, у какой каракатицы их позаимствовали), три вида песка, четыре вида тишины. По стенам — книжные полки с названиями, от которых у меня слегка сводило скулы: «Теория тонкого пламени», «Регистр безопасных реакций», «Почему всё взрывается». Последняя книга стояла на самом видном месте.
Я снова поднёс ладонь к крохотной чаше с углём. Представил тепло. Кухонный чайник, батарея, плита, лето в электричке. Ноль. Внутри — как в подвале: сухо, пусто и паук в углу. Я послушно выдохнул.
— И? — спросил я у угля.
Уголь тактично промолчал. Двигаться он не умел, но если бы умел — уверен, он бы ухмыльнулся.
— Хорошо, — сказал Целестин. Его «хорошо» всегда означало «живы — уже прогресс». — Еще раз. Без героизма.
Еще раз так еще раз. Меньше силы, больше внимания. Ощущение при этом всякий раз было такое, будто я пытался натянуть на себя одеяло, рассчитанное на гномика. Кожа не отзывалась — ей ведь, строго говоря, уже нечем, и каждый раз, когда я испытывал нечто наподобие осязания, виной тому была только магия, оживившая меня. Она действовала очень избирательно. Впрочем, не вся ли магия такова? За время своих занятий с Целестином Элмартиром я начал подозревать, что так оно и есть.
Где-то между большим и указательным пальцем кольнуло — и едва заметная искорка ткнулась в воздух. Пшик. Всё.
— Пламя любит границы, — негромко прокомментировал Целестин, довольно улыбаясь. Сегодня он был то ли не в духе, то ли просто изо всех сил пытался сдерживать эмоции — играть в строгого ментора. Но тут радость от моего крошечного успеха было не скрыть. — Момент «до». Запомни его.
Момент «до» я знал. Так больно не было, а вот неприятно — очень. Я вспомнил, как когда-то полез в духовку проверить пирог и вышел с красной полосой на руке. Там было именно «до»: мгновение, когда ещё не больно, но уже ясно, что будет.
Искра щёлкнула, подняв тонкую струйку дыма. На секунду мне показалось, что получилось; на две — что я гений; на три — что это был сквозняк.
— Ты считаешься с огнём, — сказал Целестин. — Но не просишь. Это хорошо.
— Так и надо?
— Надо знать, что огонь появится. Как факт.
Он говорил устало и точно, как врач, у которого расписание на полгода вперёд. Никаких «молодец», никаких «ай-ай-ай». Как факт. В исполнении Целестина, обычно эксцентричного старика, это выглядело необычно. С другой стороны, я и сам-то больше факт, чем человек.
Я посмотрел на свои пальцы. Они выглядели прилично: серовато, сухо, аккуратно. Если их приложить к щеке, ощутишь что-то между стеклом и камнем. Я пробовал ночью — ради любопытства. Не рекомендую.
— Ещё раз, — мягко подтолкнул он.
Я прикрыл глаза. Вдох. В идеале — почувствовать, как в венах идёт тепло. В реальности — пустой коридор, по которому гуляет ветер. Но я упёрся. Вспомнил чай, который когда-то был слишком горячим. Полотенце из сушилки. Лето у окна. И то самое «до».
На ладони щёлкнуло и вспыхнуло крошечное, на один вздох. Искра дрогнула, как нервный ребёнок, и погасла.
— Вот, — коротко отметил Целестин. — Это оно.
— Надеюсь, оно не обидчивое, — сказал я. — Вдруг уйдёт к более тёплым людям.
— Оно любит внимание, — ответил он без улыбки. — До людей ему нет дела.
Я кивнул. Внимание у меня было. Тепла — негусто, но если это неважно — может, мы и справимся.
Мы помолчали. В лаборатории тихо шевелились травы. Где-то тикал прибор. Мне захотелось почесать затылок — привычка из жизни — но я терпеливо держал ладонь открытой. По правде говоря, я больше боялся не провала, а того, что получится слишком хорошо. Когда у нежитя что-то получается слишком хорошо, обязательно находятся те, кому это не нравится.
— Почему я? — спросил я внезапно, не меняя позы. — Хватает же одаренной молодежи с пульсом. Иные бы много отдали, чтобы у вас учиться.
— Ты сложный случай, — сказал Целестин, как объявил бы диагноз. — И при том умеешь слушать. Не все слушают. Не мне так говорить, но вельможи, даже юные, терпеть не могут, когда их учат.
— Я думал, вы скажете «потому что у меня слишком много свободного времени», — не удержался я.
— У меня нет свободного времени, — спокойно заметил он. — У меня есть приоритеты.
Я осторожно улыбнулся. Если честно, его честность меня устраивала. Чужие игры я уже наигрался. Огонь, кстати, снова шевельнулся — как кошка на подоконнике. Я не трогал.
— Хватит на сегодня искр, — подвёл он итог, взглянув на песочные часы. — Закрепи ощущение. Пламя — это не сила. Это ответ.
— Кому?
— Тому, кто как следует спрашивает.
Звучало как урок жизни, а не магии. Не буду спорить, иногда это одно и то же.
Я отступил на шаг, встряхнул кисти и только тогда понял, что устал. Забавно: когда ты нежить, усталость — больше идея, чем состояние. Но идеи, как выяснилось, могут иметь вполне физический вес.
На следующий день Целестин был в духе. Это сразу бросалось в глаза, потому что вчера он выглядел как человек, у которого украли весь запас кофе, а сегодня — будто запас вернулся и сразу же резко уменьшился.
— Пора внести разнообразие, — заявил он бодро, вваливаясь в лабораторию. Под мышкой он держал какой-то фолиант, а в другой руке — банку с зеленоватой жидкостью, подозрительно напоминавшей рассол из-под огурцов. — Надо, чтобы ты сразу отличал виды магии. Есть магия огня, магия ветра, магия корня и магия формы. Будем изучать их параллельно, чтобы потом ты случайно не смешал одно с другим. А то захочешь вызвать грозу, а получишь…
— Козу, — закончил я к немалому удивлению Целестина. Где ему заподозрить, что обычная поговорка пранбергских чародеев по чистой случайности известна и в моем мире? — А для колдующего это опасно? Может из меня тоже коза получиться?
— Из тебя уже всё, что можно, получилось, — сказал мой наставник весело. — Но вообще да, может выйти неприятно. Так что… Словом, к делу! С огнем ты уже знаком, так что начнем сегодня с ветра.
Он вытащил откуда-то огромный веер, размером с половину меня, и, похоже, совершенно забыл, что я вообще рядом. Размахивая, он комментировал:
— Воздух — стихия свободная, как и огонь. Не дави! Не приказывай! Просто знай, что будет — и покажи ему, куда!
— Куда что? — не понял я.
— Куда дуть, конечно!
Я попробовал. Сосредоточился на лёгком движении — и с полки сдуло стопку пергаментов. Прямо в котелок с водой. Вода с шипением ушла на пол.
— Прекрасно! — обрадовался Целестин. — Динамика есть! Не точность, правда, но зато как живо!
Дальше пошла магия корня. Мы переместились к длинной грядке, на которой что-то подозрительно шевелилось само по себе.
— Это чувствительные ростки, — объяснил он. — Они откликаются на доброту.
— Уверены, что я подхожу? — скептически прищурился я.
— Уверен, что они не из привередливых, — ответил он. — Попробуй.
Я потянулся к ростку — тот дрогнул, словно хотел убежать, но потом аккуратно обвил мой палец.
— Видишь? Тянется! — радостно воскликнул Целестин. — Значит, ты не безнадёжен.
— Спасибо, — сказал я, — всегда мечтал услышать это от растения.
— Попробуй на большем расстоянии, — сказал Целестин.
Я попробовал. Теперь моя рука висела над ростком на расстоянии сантиметров двадцати. Сперва я решил, что задал травинке слишком трудную задачу — где ей, мелкой, дотянуться! — и хотел опустить руку, но Целестин остановил мое движение. Что ж, решил я, значит, он дотянется. Вот сейчас возьмет и…
И стоило мне это подумать, как росток, чуть поколебавшись, рванул вверх и, увеличившись в пяток раз, схватился за мой палец.
— Отлично! Следующее! — Целестин уже перевернул пару страниц в какой-то тетради. — Магия формы. Иллюзии. Простейшая — изменить цвет.
Он ткнул в меня пером. Я моргнул. Кожа на руках чуть потеплела, и на секунду показалось, что она стала нормальной — живой. Мягкий оттенок, человеческий. Я глянул на него — и тут же услышал:
— Ха! Получилось! Видал? — Целестин смотрел не на меня, а на свое перо, которое теперь сияло розовым. — Кажется, даже переусердствовал.
— Это что, я сделал?
— Вероятно, я. Но ты рядом стоял, значит, участвовал. Молодец! Теперь закрепим, — добавил он и быстро поставил на стол крошечную фигурку — статуэтку из стекла, похожую на птицу. — Иллюзия полёта. Пусть эта штука летит.
— Как?
— Главное — не как, а зачем, — отмахнулся он. — Вот скажи, зачем ты хочешь, чтобы она летала?
Я подумал. Ничего в голову не пришло.
— Чтобы вы перестали на меня смотреть как на фокусника-любителя, — брякнул я в итоге.
— Отлично! — обрадовался Целестин. — Мотивация есть. Делай!
Ну есть так есть. Я сосредоточился, наполняя птичку знанием об аэродинамических принципах. Вспомнился околонаучный анекдот про то, что шмель якобы летает вопреки законам физики. Впрочем, это и не шмель, напомнил я себе.
Тут же фигурка дёрнулась… и полетела. На добрые два метра. Правда, потом врезалась в окно.
— Успех! — подытожил Целестин, когда осколки со звоном осыпались на пол. — Главное пока — не итог, а принцип. — Он рассмеялся и хлопнул меня по плечу. — Процесс идёт! Я бы даже сказал — идёт весело!
Я оглянулся на поломанное окно и кивнул:
— Ещё как весело. Завхоз в восторге будет.
Целестин уже рылся в какой-то куче свитков, что-то насвистывал и бормотал себе под нос. Я смотрел на него и думал, что, пожалуй, мир не так уж и плох, если в нём есть такие люди — немного безумные, с горящими глазами, верящие, что из тебя можно сделать хоть что-то, кроме каменной статуи.
В таком духе прошел и третий день, который решено было посвятить изучению магии ветра. Ее Целестин вообще описывал поэтично — как «искусство не упасть в мир, а пройти сквозь него». При чем тут прохождение — я сперва не понял. А потом…
— Главное — не пытайся управлять, — говорил он, усаживая меня в центр комнаты и развешивая по периметру флажки, чтобы «видеть направление». — Ветер не любит, когда его направляют вручную. Укажи направление и отдайся ему.
— Отдайся? — переспросил я. — Я думал, мы опять будем дуть.
— Теперь дуть будут тебя, — сказал Целестин. — Итак. Представь, что ты пыль.
— Ну, это почти правда, — отозвался я.
— Представь, что у тебя нет ног.
— Отлично, еще сложнее…
Целестин закатил глаза:
— Хватит прибедняться, Стефан. Ты не живой и не мёртвый. Догадываюсь, как… странно ты себя чувствуешь, но сейчас тебе будет легче, чем всем остальным. Не говоря уж о том, какая кровь в тебе… — Он хотел сказать «течет», но не стал грешить против истины. — Так что сосредоточься. Все просто: запланировать шаг туда, куда шагнуть не можешь.
— В смысле «туда, не знаю, куда» или?..
— Просто подальше.
Я вдохнул, представил, что воздух вокруг меня — не преграда, а что-то вроде воды, только без намёка на комфорт. Шагнул вперёд. И мгновенно понял две вещи: во-первых, я действительно куда-то «вошёл», а во-вторых — туда, куда не планировал.
— Целестин, — сказал я глухо из стены. — По-моему, я немного… не здесь.
— Прекрасно! — донеслось из-за камня. — Это именно то, что нужно!
— Замечательно. Можно теперь обратно?
— Конечно, можно. Захоти!
Я захотел. И вывалился прямо на пол, аккуратно зацепив головой один из его флажков и сбив с полки банку с травами. Банка звякнула, выпустив на свободу резкий запах — то ли мятный, то ли ядовитый.
— Отлично! — восторженно заявил мой наставник. — Первый успех!
— Мы с вами, по-моему, разные вещи называем успехом, — пробормотал я, поднимаясь.
— Ты был внутри стены! — не унимался он. — Это не каждому удается!
— Угу. Стена это оценила, я чувствовал.
— Ты в неё буквально вошёл, — сказал Целестин, хлопая меня по спине. — А теперь попробуем осознанно.
— Может, перерыв?
— Перерыв — это для смертных. Давай!
После десятой попытки я научился не входить в стены, а просто смещаться на шаг вбок. Воздух шевелился, предметы оставались на месте, а я — как будто «проскальзывал» мимо них.
— Ветер — твоя стихия, — заключил Целестин уже спокойно. — Ты ведь сам немного между миров. Он примет тебя окончательно, если ты перестанешь притворяться твёрдым.
После урока я чувствовал себя так, будто прожил неделю на курсах выживания. Только вместо «природы» у меня был Целестин, а вместо палатки — стена, в которую я всё ещё время от времени нырял непроизвольно.
— Хорошо, — сказал мой наставник, закрывая дверь лаборатории. — На сегодня хватит. Остальное пусть уложится само. Пойдём, прогуляемся, что ли.
«Прогуляемся» у Целестина означало «пройдемся по дворцу и послушаем, кто о чём сплетничает». Он уверял, что слухи — лучший источник информации, потому что «правда в них хотя бы кого-то волнует».
Коридоры дворца, как всегда, были оживлённы: гонцы носились туда-сюда, словно их подгоняли невидимые начальники. Дамы с бумагами вместо вееров обсуждали благородных мужей, благородные мужи — налоги, налоги никого не обсуждали.
— Говорят, Орден Чистоты снова активизировался, — услышал я краем уха от пары придворных. — В северных деревнях пропадают целители.
— Это всё старик Элмартир их разбуркал, — буркнул кто-то в ответ. — Говорил им, что некромантия — не так уж и страшна. Вот и доигрался.
Я покосился на своего учителя. Он, конечно, всё слышал, но, как обычно, сделал вид, что нет.
— Некромантия, — произнёс он спустя пару шагов, — это не страшно. Страшно, когда некроманты безответственны. Вот Эмер, к примеру…
— Думаете, он еще вернется? — поинтересовался я.
— Не столь важно, — отмахнулся он. — Пока он действовал, никто его не боялся, а зря. А теперь Герольдия Смерти в панике. Они ведь не любят, когда их коллеги убегают в неизвестном направлении, особенно когда у них возникают непомерно большие планы.
— А когда непомерно большие планы возникают у нежитей? Что они думают? — спросил я.
— Ты — особая статья, — сказал Целестин и хлопнул меня по плечу. — С тобой хотя бы весело.
Проходя мимо очередного зала, я заметил, как несколько писцов торопливо закрывают свитки. На столе мелькнул герб южных герцогств. Целестин следом вздохнул.
— Герцоги опять бузят? — спросил я.
— Герцоги всегда бузят. Это их профессиональное заболевание. Но теперь они делают это громче.
— Потому что новый король?
— Потому что новый король жив, — сказал он с намёком. — Это многих расстраивает.
Мы свернули к окнам. Снаружи было серо, но живописно: над крышами поднимался дым от кузниц, фонтаны работали с ленивым достоинством, а внизу на плацу тренировались солдаты.
— Знаете, — сказал я, глядя на них, — это забавно. Я теперь вроде как «советник», но меня всё ещё сторонятся, как чумы.
— Слишком много легенд. Люди любят легенды до тех пор, пока не видят их в столовой, — заметил Целестин. — Не переживай. С течением времени всё устаканится.
— Точно устаканится? Что-то непохоже, чтобы все эти события сделали королевство устойчивее.
Он пожал плечами:
— Это большой вопрос. Главное пока — что все привыкнут. Люди вообще ко всему привыкают. А там — кто знает, не вдохнет ли нежить новую жизнь в этот затхлый замок?
Мы оба усмехнулись.
На выходе из западного крыла нас встретил Калдрарн. Он держал в руке какой-то список и выглядел, как человек, у которого этот список внезапно ожил и убежал.
— А, советник, — сказал он, кивая мне. — И наш… экспериментатор.
— Архимаг, — машинально поправил Целестин. — С уточнением: очень занятой архимаг.
— Вы оба мне нужны, — сказал Калдрарн. — Грегори хочет завтра совет. Слухи о волнения на юге подтвердились, хотя послы и делают вид, что все хорошо. плюс — Орден Чистоты. Надо обсудить меры.
— Отлично, — бодро ответил я. — Мы как раз тренируем меры. Сегодня — ветреные.
Калдрарн на секунду прикрыл глаза, видимо, мысленно посчитав до десяти.
— Совет завтра утром. Не опаздывайте. И пожалуйста, без… экспериментов в зале заседаний.
— Один раз было, — сказал Целестин обиженно. — Один!
Калдрарн вздохнул и ушёл.
Мы остались у окна. Снаружи ветер поднял пыль, тронул знамёна и принёс запах дождя.
— Вам не кажется, что мир снова готовится сойти с ума? — спросил я.
— Мир никогда не сходил, — ответил Целестин. — Просто люди иногда теряют в него веру.
Я кивнул. Где-то за стеной прозвучал гул колокола, в коридоре пробежал гонец с новыми бумагами. Всё снова двигалось — быстро, нервно, по своим орбитам.
А я, как всегда, стоял где-то посередине — между людьми, между стихиями, между жизнью и тем, что после неё. Стабильность, можно сказать. На пранбергский лад.
Целестин ушел по своим делам, а я остался один — подумать о жизни и не-жизни. Коридоры гудели. По ним, как обычно, летали слухи, запах выпечки и усталость придворных. Я уже собирался свернуть к своему кабинету (где мне предстояло делать вид, что я что-то советую), как вдруг увидел её.
Элеонора стояла на балконе, глядя вниз, туда, где стражники на плацу строились в ряд. Солнце подсвечивало её волосы — не золотом, как любят писать в романах, а просто так, по-человечески: чуть теплее, чем всё вокруг.
Я, разумеется, сделал то, что любой здравомыслящий нежить сделал бы на моём месте — спрятался за колонну.
Нет, не из-за романтического томления, а из инстинкта самосохранения. После всего, что мы пережили, я в последнее время понятия не имел, как с ней говорить. Раньше всё было проще: спасаем мир, ругаемся, кто-то кого-то оживляет. А теперь — обычные дни. А обычные дни, поверьте, куда сложнее катастроф.
— Советник, — услышал я позади. Голос — вежливый, с оттенком «а что это вы тут делаете?».
Я медленно повернулся. Лилли, фрейлина принцессы, стояла у меня за спиной с папками в руках и приподнятой бровью.
— Я… проверяю прочность колонн, — сказал я уверенно. — С инженерной точки зрения.
— Разумеется, — ответила она. — А теперь, может быть, проверите и балкон? Принцесса скучает по своим… знакомым.
Вот за это я Лилли и ценил: намёки у неё были такой точности, что ими можно было резать стекло. Я глубоко вдохнул (рефлекторно, не из необходимости) и вышел на балкон.
Элеонора повернулась.
— Стефан, — сказала она, и это прозвучало как нечто среднее между приветствием и «что ты опять натворил».
— Ваше высочество, — ответил я, чуть кивнув.
Мы замолчали. Снизу раздавались выкрики стражников: кто-то орал «по местам!», кто-то — «куда ты с мечом, это же тренировка, а не дуэль!». В воздухе пахло потом, сталью и поздней осенью.
— Уже учишься у Целестина? — спросила она наконец.
— Пытаюсь, — сказал я. — Он говорит, что у меня талант. Но так говорит каждый учитель, когда хочет скрыть, что у него в лаборатории всё горит.
Она улыбнулась уголком губ.
— А у тебя горит?
— Иногда. Но чаще просто дымится.
Молчание снова растянулось. Я не знал, что сказать. О прежнем говорить было нельзя, о будущем — глупо. О настоящем — неинтересно.
— Говорят, Орден снова двигается, — произнесла она, не глядя на меня.
— Говорят, — кивнул я. — Они, похоже, очень переживают, что кто-то вроде меня существует.
— Может, и не без причины.
Я усмехнулся.
— Спасибо, приятно, когда тебе это говорит принцесса.
— Прости. Я не это имела в виду, — тихо сказала она. — Просто… когда смотришь на тебя, иногда забываешь, что ты… другой.
— Отличный комплимент, — сказал я. — Надо запомнить.
Она всё-таки улыбнулась — по-настоящему, чуть растерянно.
— Ты не изменился.
— Я пытался, но у меня, как видишь, всё застывает.
Мы оба рассмеялись. Легко, не так, как раньше. И всё же между нами осталась эта тонкая пауза, та самая, где спрятано всё, что не сказано.
— Ты ведь понимаешь, — добавила она уже серьёзнее, — что твоя работа при дворе… опасна. Многие не простили тебе прошлого.
— Если кто-то ещё не простил, пусть встанет в очередь, — сказал я. — Я привык ждать.
— Я серьёзно, Стефан.
— А я тоже. Одно я понял за последние месяцы: если воспринимать жизнь слишком серьёзно, она начинает делать то же самое в ответ.
Она покачала головой, но в глазах мелькнула тень тепла.
— Иногда я думаю, ты нарочно превращаешь всё в шутку.
— Не нарочно, — ответил я. — Это уже хроническое.
Мы замолчали. С балкона открывался вид на город: серо-зелёные крыши, дым из труб, шпили храмов. Где-то далеко гудел колокол — не тревожно, просто напоминал, что день продолжается.
— Ты скучаешь по тому, что было? — спросила она вдруг.
— По какому именно моменту? Их было много: погони, сражения, взрывы, подземелья…
— По своим людям, — уточнила она.
Я задумался. Потом пожал плечами.
— Нежити сложно скучать. Но, наверное, да. Иногда. Особенно по тем, кто ещё жив… наверное. Кто знает, как течет время там, откуда я прибыл?
— Кто знает… — Она тихо кивнула, а потом повернулась к выходу.
— Береги себя, — сказала она, уходя.
— Стараюсь, — ответил я.
Я снова остался один. Ветер качал занавески, снизу снова кричал инструктор. Всё было как обычно. Только теперь в груди что-то чуть дрогнуло — не боль, не тоска, а скорее память о том, каково это — быть живым.
Я посмотрел вниз, где внизу маршировали стражники, и подумал, что, возможно, у каждого из нас есть своя форма жизни. Моя — просто немного тише.
Вечером я выбрался на балкон своих покоев — если можно так называть комнату, где постоянно кто-то забывает протирать пыль, а камин служит больше декоративной полкой для хлама. На дворе смеркалось. Дворцовые башни тянулись в небо, будто востря уши в попытке услышать голос небес: что-то там наверху шептали звёзды, а они всё равно не слышали. Внизу дежурила стража, лениво постукивая копьями о камень. Всё было спокойно. Подозрительно спокойно, как в первые минуты перед тем, как случается что-то запоминающееся.
Я облокотился на перила и решил повторить упражнения.
Ладонь открыта. Концентрация. Вдох, выдох. Внутри — пусто, как в шкафу после переезда. Снаружи — воздух. Холодный, пахнет дождём и гарью. Воздух меня не касается — фигурально говоря. Никаких ощущений.
— Ладно, — сказал я вслух, — будем считать, что пламя сегодня взяло выходной.
И тут, словно в ответ, на ладони вдруг вспыхнула крошечная искра. Без всякого усилия. Просто взяла и загорелась. Я даже не успел удивиться.
Она не жгла, не светила толком — просто была. Как напоминание. Или как подмигивание из темноты.
— Это уже смешно, — сказал я, щурясь. — Кто-то наверху явно издевается.
Искра чуть дрогнула. Как будто услышала.
На мгновение я почувствовал — нет, не жар, а что-то вроде шевеления под кожей. Тонкое, лёгкое, чужое. Как если бы кто-то ткнул пальцем изнутри.
— Целестин? — спросил я, хотя прекрасно понимал, что архимаг сейчас, скорее всего, спорит с чайником о природе пара.
Ответом было тихое шипение — ни ветра, ни пламени, просто звук, похожий на тот, которым зовут кошку. Я обернулся. Пусто.
— Прекрасно, — сказал я. — Теперь ещё и галлюцинации.
Искра погасла. Но в воздухе что-то осталось — ощущение, что меня только что позвали. Не громко, не настойчиво, но вполне отчётливо. Странно, подумал я.
И ошибся. Настоящим странностям предстояло начаться на следующий день.