«Степь, да степь кругом, путь далёк лежит. В той степи глухой замерзал ямщик...» — крутился в голове уездного исправника Степана Алексеевича Неклюдова навязчивый мотивчик. И то сказать, как ему не крутиться, ежели проклятый ямщик и впрямь замёрз. И как только умудрился — в тёплую майскую ночь! И не в такой уж глухой степи, десять вёрст до города, в аккурат на перекрёстке трёх дорог. Но замёрз, да так, что кровь стала льдом. Исправник тайком перекрестился.
— Не поможет... — прошелестело за спиной.
Степан Алексеевич хотел плюнуть через левое плечо, но вовремя спохватился. Его предшественник так плюнул однажды, а потом до конца жизни ходил скособоченный. Исправник молча кивнул становому приставу, чтобы перенёс тело в бричку, а сам заглянул в почтовую кибитку. Седоков в ней, по счастью, не было — ямщик вёз опечатанные сургучом посылки и сумку, полную писем. Всё, вроде, в целости и сохранности.
— Перегружай! — скомандовал исправник.
— Ваше благородие, а с кибиткой что делать? — спросил его помощник. Слишком молодой для станового пристава, он впервые выехал на дело за город и теперь вздрагивал от каждого птичьего крика.
Почтовая тройка исчезла без следа, словно кверху поднялась. Упряжь, правда, осталась, но когда в неё попытались запрячь мерина, прихваченного из управы, он вдруг начал фыркать и упираться. А молодая кобыла, на которой приехал исправник, злобно оскалилась, взвилась на дыбы и заплясала, словно топтала копытами что-то невидимое.
«Эх, грехи наши тяжкие! — уныло подумал Степан Алексеевич. — В отставку, что ли, подать? А жить на что? Да и не отпустят меня...»
За три года он успел сто раз пожалеть, что согласился на должность исправника в глухом уезде, с чьей-то нелёгкой руки прозванным Неблагим. С другой стороны, в долговой яме было бы хуже.
— За кибиткой завтра вернёмся, — решил он. — С отцом Никифором.
Тяжко вздохнув, исправник сел на лошадь. Его помощник привязал мерина к бричке и забрался на козлы, нервно поглядывая на уложенное поверх ящиков медленно оттаивающее тело.
— Поехали! — скомандовал Степан Алексеевич.
Брошенная кибитка осталась на перекрёстке. Когда улеглась пыль, из придорожного ракитника выглянул острый птичий клюв. Коротко стрекотнул и снова спрятался. В кустах зашуршало и заскрежетало.
— Тащи быстрее! — поторопил кого-то скрипучий голосок. — А то до вечера не управимся.
В ответ что-то невнятно буркнули. Из кустов выбрался мальчишка в куцем плисовом сюртучке и натянутом на уши картузе с треснувшим козырьком. Подтянув расхлябанные сапоги, мальчишка выволок из ракитника перевязанный шпагатом ящик, взвалил на плечо и поёжился.
— Промерзло всё... Слышь, Анчутка, мне Мидир Гордеевич теперь голову оторвёт!
Выскочившая из кустов большая сорока клюнула отлетевший от посылки кусочек сургуча и опасливо оглянулась на кибитку.
— Ништо, авось отогреются. Растения — они живучие. Шибче давай! А то крутятся вон... Шантрапа полевая! Накостыляют нам по шеям.
Сорока взлетела, оставив в придорожной пыли странные следы, больше похожие на гусиные, чем на сорочьи. Мальчишка глянул на солнце, клонившееся к закату, вздохнул и затопал напрямик через поле некошеной травы, неуклюже переставляя ноги. То ли сапоги натирали, то ли ноги для этих сапог были неподходящие.
Брошенная кибитка медленно покачнулась и тяжело завалилась на бок. Ободья колёс треснули, спицы разлетелись в разные стороны. Кожаный верх прочертили рваные царапины. Кибитка задёргалась, как туша оленя, терзаемая волчьей стаей.
Когда на следующий день прикатил исправник с бутылью святой воды (отец Никифор не поехал, сославшись на острый приступ инфлюэнцы), от почтовой кибитки остались только разбросанные по дороге ошмётки...
***
Светлые июньские сумерки просачивались в приоткрытое окно, колыхали кисейные занавески, манили едва слышным звоном колокольчиков, во множестве цветущих на лугу за оградой. Степанида Аполлинаровна, хозяйка усадьбы, столь легкомысленных цветов не одобряла. В её саду росли только полезные травы: беладонна, волкобой, белена, петрушечник, бузина, волчье лыко, вороний глаз… Под землёй притаилась грибница бледных поганок. Степанида Аполлинаровна слыла в окрестностях самой просвещённой по части гибельных зелий ведьмой. Поговаривали, что и мужа она себе заполучила, попросту угостив его отравленной наливкой и пообещав противоядие после свадьбы. Может, и не врали слухи. Иван Макарович Почечуев, мелкопоместный дворянин и некромант-самоучка, хоть и отличался буйным и блудливым нравом, но жену свою боялся до нервической дрожи. В результате страдали слуги, на которых хозяин срывал накопившуюся злобу. А кому из прислуги больше всего достаётся? Мальчику на побегушках, вестимо.
Дилан-ап-Родри из почтенного рода тилвит тэг, вот уже год как отправленный на чужбину, сидел за кухонным столом и торопливо царапал гусиным пером на сероватом листе бумаги, вырванном из кухонной книги. Прежняя кухарка записывала в книгу рецепты, а нынешняя, по своей безграмотности, пускала бумагу на растопку. Но Дилану всё равно было стыдно перед книгой, поэтому он старался писать убористо, чтобы вместить всё послание на одном листе.
«Милый дедушка, Гвин-ап-Нуддович! Забери меня отсюдова, сделай такую милость, вечно тебе должен буду! Нет больше моих сил терпеть! Как отправил ты меня к Мидиру Гордеевичу, так я и старался твой наказ выполнить — служил не за страх, а за совесть. А в том, что госпожа Элис, к госпоже Этайн приревновав, поморозила саженцы розовых кустов, из Италии выписанных, в том моей вины нет!»
Дилан поёжился, вспомнив гнев скорого на расправу Мидира Гордого, который сам себя величал Справедливым. И зачем только бывший король сидов перебрался в эту дикую страну? Кто вообще это придумал — бежать невесть куда, вместо того, чтобы затаиться и переждать лихое время?
Вопрос был риторическим, да и ответ Дилан знал, но что толку?
Идея переселиться в Россию принадлежала Элис, королеве Неблагого двора. Когда в Шотландии заполыхали костры, на которых рьяные протестанты начали сжигать ведьм и колдунов, а с ними заодно и фэйри-помощников, Дивный народ встревожился. Неблагой двор отправил послов к сидам в Ирландию, где было поспокойнее, и в Уэльс, в подземный Аннуин. Короли сидов ответили в том смысле, что двери в полые холмы всегда открыты. Только пусть сначала дорогие родственники помогут вышибить с Зелёного острова захватчиков-англичан, а то ведь как Наверху, так и Внизу. Если потомки ирландских королей, с которыми у сидов договор, проиграют и лишатся своей земли, то и в подземной Ирландии произойдёт то же самое.
Лучшие провидцы Неблагого двора долго совещались над тушей белого кабана, так и эдак гадая на внутренностях, и сошлись во мнении, что сражаться в заведомо проигрышной войне нет никакого смысла. Да и вообще, до Уэльса добираться проще.
Повелитель валлийских тилвит тэг Гвин-ап-Нудд с радостью согласился принять шотландских беглецов, но при одном условии: они принесут клятву верности и признают владыку Аннуина своим единственным королём. Что фактически означало уничтожение Неблагого двора. Пусть политическое, а не физическое, но шотландские фэйри на это пойти не могли. И вот тогда королева Элис вспомнила о своих побочных родственниках — потомках знаменитого барда Томаса Лермонта, перебравшихся за море в страну настолько огромную, что на её просторах можно с лёгкостью затеряться.
С тех пор прошло почти триста лет. Неблагой двор обжился в российской глубинке, безопасной и спокойной. Фэйри здесь никто не трогал. Случались порой столкновения с местными хозяевам — лесными, водными и полевыми — но до открытой войны дело ни разу не доходило. А главное — здесь не рыскали отряды охотников на ведьм. Разве что изредка мужики сжигали какую-нибудь вздорную бабу, обвинённую в порче урожая или моровом поветрии. Но настоящие ведьмы и колдуны, уважающие себя и законы, жили припеваючи.
От такой мирной жизни неблагие фэйри заскучали. И от скуки начали писать письма родственникам за море, приглашая погостить и даже насовсем, места всем хватит. Изрядно оскудевший Благой двор долго сомневался, подозревая ловушку, но всё же рискнул. Перебравшись в Россию, благие фэйри ошалели. Места не просто хватало — от сказочных просторов захватывало дух. Здесь и речи не шло о сражениях насмерть за какую-нибудь жалкую долину, как в Шотландии. Земли поделили мирно, а границу между Благим и Неблагим уездами установили по реке, настолько полноводной, что не всякая кельпи переплывёт.
Слухами, как известно, земля полнится, и даже море им не преграда. О счастье переселенцев узнали в Ирландии. В гости к неблагим фэйри прибыл король Мидир Гордый. Он крепко повздорил с верховным королём сидов Дагдой и решил, что вояж в дальнюю страну пойдёт на пользу здоровью.
Забрав с собой жену, Мидир приехал в Россию, огляделся, восхитился простотой нравов здешних людей, купил себе поместье в Неблагом уезде, две деревни крепостных для прокорма и зажил провинциальным барином, ни в чём себе не отказывая и не помышляя о возвращении.
А в это время в разорённой Ирландии сидам стало совсем невмоготу. В Неблагом уезде с беспокойством узнали, что старый Дагда собирает остатки своего народа и готовит исход с Зелёного острова. Перспектива нашествия воинственных сидов не порадовала обрусевших фэйри — как благих, так и неблагих. Да и Мидир не испытывал восторга от предстоящего воссоединения со своим туатом.
Бывшего короля всё чаще стали замечать на берегу реки. Местный Водяной был весьма охоч до музыки и азартных игр. Мидир недурно играл на арфе и пел, виртуозно перекладывая ирландские баллады на русский манер. А усладив слух хозяина реки, садился играть с ним в шахматы — по старым правилам, с игральными костями. Сначала на пустяки: жемчужные бусы для русалок, бочку заморского вина, тройку белых коней с золотыми гривами и красными ушами, на которых Водяной давно заглядывался... Раз за разом проигрывая, Мидир безропотно расплачивался. Водяной поднял ставку. И проиграл желание.
Королеве Элис по птичьей почте пришла срочная депеша: сиды погрузились на белые корабли и отчалили в туман, направляясь на северо-восток. А где они причалили — даже птицы не сумели узнать. Сгинула белая флотилия. То ли на дно морское отправилась, то ли на Острова Блаженных. Одно было известно доподлинно: Водяной аккурат в это время куда-то исчез, а когда вернулся, усталый и пропахший морем, больше с Мидиром не играл.
Тилвит тэг переселяться не собирались, но повадились отправлять на воспитание в Неблагой уезд своих младших сыновей и племянников. Особенно полукровок, которых стыдно в приличном обществе показывать.
Вот так и попал на усадьбу Мидира Гордеевича Ардагова, как теперь именовался Мидир Гордый, юный Дилан. А после досадной промашки, когда не успел он вовремя перехватить посылку с драгоценными саженцами розовых кустов, Мидир отправил проштрафившегося воспитанника «в люди» — к знакомому колдуну-некроманту.
«Конечно, — с привычной тоской подумал Дилан, — будь я чистой крови, никто бы руку поднять не посмел! С головы до ног бы облизывали… Эх!»
Ноги прели в опостылевших сапогах, набитых соломой, чтобы не сваливались. Но хозяин запретил снимать обувку. Ивану Макаровичу плевать было с высокой колокольни на то, что Дилан ведёт свой род от самого владыки Аннуина. За поцарапанный копытами паркет некромант наказывал безжалостно — отправлял собирать по всей округе дохлятину, а потом вываривать жир для свечей.
«А давеча, — продолжал Дилан письмо, — Степанида Аполлинаровна на шабаш улетела. Так Иван Макарович затеял суккубу вызывать и велел мне пентаграмму начертить. А меня от свечей мертвяцких мутит. Оттого я знаки перепутал, и вместо суккубы инкуб явился. Хозяин на него уставился, глаза выпучив, и аж затрясся весь. Всё, думаю, прибьёт меня. А демон хвостом виляет и улыбается. «Ну, — говорит, — вот он я. Чем займёмся, господин мой?» И тут, как на грех, хозяйка вернулась. Видать, забыла чего-то. Как пентаграмму увидела, так и зашипела гадюкой, которой хвост отдавили. Иван Макарович от неё в угол забился, скулит: «Помилуй, душенька, к чему эта ажитация? Ведь я тебя и подружек твоих порадовать хотел! Мы ведь современные люди, без средневековых предрассудков...» Ну, Степанида Аполлинаровна об его спину помело обломала, а потом оседлала демона и умчалась. А меня хозяин заставил пентаграмму с полу языком слизывать...»
Дилан до сих пор ощущал во рту мерзкий привкус. Но хуже всего было не то, что случилось, а то что ещё предстояло...
«Вот таким манером я здесь второй месяц мучаюсь, как проклятый. И будто этого мало, отправляет меня ныне хозяин искать цветок папоротника. А дело это гиблое, всем про то ведомо. Милый дедушка, ежели я жив останусь, Мерлином тебя заклинаю, забери меня отсюда. Пожалей сироту горемычную!»
Дилан шмыгнул носом, свернул письмо в трубочку, обвязал заговоренным шнурком и сунул в карман. До ночи оставалось несколько часов, но сипухи из совиной почты работали с раннего вечера.
Юный тилвит тэг проверил мышеловку. На его сиротское счастье в ловушку попалась жирная мышь. Дилан сунул её в тот же карман, что и письмо — совы принимали оплату вперёд.
В доме было тихо, только из людской до чутких ушей тилвит тэг долетали шепотки. Слуги сегодня старались лишний раз на глаза хозяевам не показываться. Иван Макарович заперся в своём кабинете, а Степанида Аполлинаровна спустилась в подвал — проверить созревшие зелья. Дилана никто не провожал. Он закинул на плечо загодя собранную котомку, сбросил у порога опостылевшие сапоги и, цокая копытами по мощёной гравием дорожке, потрусил к задней калитке сада. Оттуда вела тропинка прямо к лесу. На опушке, возле раздвоенного дуба, должен ждать Анчутка. Ежели, конечно, не забыл про уговор. А ежели забыл... По спине Дилана побежали ледяные мурашки. Без советов опытного приятеля нечего и надеяться пережить Купальскую ночь.
***
Мидир Гордеевич Ардагов в этот день поднялся поздно, невыспавшийся и злой. Даже любимый кофий со свежими сливками и ватрушки, щедро политые мёдом, не улучшили настроения. Дражайшая супруга всё ещё дулась и отказывалась впускать мужа в свою опочивальню.
Размолвка длилась с мая — с тех пор, как погибли в замороженной посылке саженцы итальянских роз, а с ними погибли и надежды Этайн утереть нос Элис Робертовне Артамоновой, у которой был лучший розарий во всей губернии.
Ах, Элис, Элис... От одного её имени молоко сворачивается! Мидир с досадой отодвинул поднос с недоеденным завтраком. Королева неблагих фэйри с упоением играла в человеческую жизнь. Мужа её, Фому Фомича, бессменного Предводителя уездного дворянства, видели только на сезонных балах, где он тихо сидел у стены и приветливо кивал гостям, на манер китайского болванчика. Каждый раз, наблюдая столь унылую картину, Мидир про себя радовался, что счастливо избежал подобной участи. Его краткий адюльтер с Элис даже романом не назовёшь. Всего-то три ночи любовных утех — плата вполне удовлетворительная за позволение обосноваться в Неблагом уезде. И всё было хорошо — до первого появления Этайн на балу. Верно говорит старая ирландская пословица: «Всякая девица хороша, да не как Этайн».
Элис красотой не блистала. Королеву Неблагого двора не за смазливое личико избирают. Выходя на люди, госпожа Артамонова успешно скрывала серую кожу, кривые зубы и раскосые глаза за маской гламура, но даже гламур не в силах соперничать с истинной красотой. От Этайн сходили с ума сиды, что уж говорить о людях. Даже полусонный Фома Фомич оживился, узрев чету Ардаговых.
Соперничество двух дам прозвали «Войной цветов». Каждая стремилась перещеголять соперницу красотой букетов, выставляемых на ежегодной ярмарке. Мидиру даже пришлось построить весьма дорогостоящую теплицу. Особую надежду Этайн возлагала на золотые розы, заказанные за бешеные деньги в Италии, после долгой переписки с тамошними сильванами.
Мидир предчувствовал, что посылку с драгоценными саженцами попытаются украсть. Оттого и отправил Дилана перехватить почтовую кибитку. Но мальчишка опоздал. Замечтался, небось, по дороге, сочиняя глупые вирши, или с Анчуткой заигрался. Впрочем, не опоздай Дилан, мог бы и сам замёрзнуть на том поле, вместе с ямщиком. И как бы потом Мидир перед Гвин-ап-Нуддом оправдывался? Владыка Аннуина хоть и сплавил подальше нежеланного внука, но, случись чего, виру потребует разорительную — к гадалке не ходи.
Госпожа Артамонова, в ответ на претензии Мидира, прислала обстоятельное письмо, в котором за фальшивым сочувствием скрывалось искреннее злорадство. Всему виной, сообщила королева неблагих фэйри, грубиян-ямщик. Якобы, на станции встретился ему нищий старик и умолял подвезти до родной деревни. А ямщик, мало того, что обругал бродягу непечатно, так ещё и кнутом огрел. И вот беда — старик-то оказался Полевиком. А эти духи злопамятнее леших. Ямщик должен себя счастливчиком считать, что лёгкой смертью умер.
Мидир потихоньку навёл справки. Оказалось, что Полевик не первый год ходил в должниках у неблагой королевы. Расплатился, стало быть. Ну-ну, посмотрим, кто будет смеяться последним!
Господин Ардагов поднялся из-за стола, отряхнул зелёный атласный шлафрок и вышел на крыльцо, по пути отметив, что пора обновить заклятья на окнах, а то все занавески засижены. Мухи в это лето расплодились в неимоверных количествах, но Этайн запрещала убивать несносных насекомых.
Воспоминания, связанные с женой и мухами, окончательно испортили настроение. Мидир хмуро осмотрел двор, ища, к чему бы придраться. Спаниель Куделька радостно подбежал к хозяину и запрыгал вокруг, тихо повизгивая. Мидир рассеянно потрепал пса по шелковистым ушам. Шерсть Кудельки отливала золотом, как и волосы самого сида. Собственно, из этих волос спаниель и был создан.
В России мужчины стриглись коротко и Мидир, как ни гордился своими косами, счёл за лучшее не выделяться. Сжечь отрезанные волосы представлялось форменным расточительством, но и хранить было опасно. Поразмыслив, Мидир придумал им применение, заодно избавившись от необходимости тратиться на покупку охотничьей собаки.
— Доброго денёчка, барин! — Коренастый овинник Микентий поклонился, едва не ткнувшись носом в вышитые туфли Мидира. — Поздорову ли?
— Спал плохо... — Господин Ардагов потёр виски и зевнул. — Совсем ты за порядком не следишь, Мик. Всю ночь под окнами кто-то шастал. Да и сейчас суеты много, как посмотрю. Распустил ты своих.
В хозяйстве Мидира служили два управляющих — один для людей, а второй для нелюдей. Овинник Микентий, самый ловкий из домашней нечисти, за своё положение держался руками и зубами, ловя не то что каждое слово хозяина, но даже мысли стараясь угадывать.
— Так ведь праздник нынче! — овинник заискивающе улыбнулся. — Канун Купалы. Единую ночь в году наши с лесными заедино гуляют. Вот и готовятся — марафет наводят, чтоб, стало быть, перед русалками во всей красе предстать, — он выразительно подмигнул.
Мидир нахмурился. Самую короткую ночь в году сиды за особый праздник не считали. Хотя порой и выходили из холмов — потанцевать вместе с людьми у костра, увести за собой игрушку на одну ночь... Но это всё развлечения для юнцов. Сам Мидир давно остепенился в счастливом супружестве, ему бегать за полуголыми девками по лесу невместно. В прошлом году они с Этайн гуляли по лугу, плели венки... Но и сего невинного развлечения он теперь лишён! По сердцу полоснула обида. Каковы мерзавцы! Хозяин даже от семейных радостей отлучён, а они с русалками по кустам скакать собрались?!
— Никто никуда не пойдёт! — голос Мидира раскатился по всей усадьбе.
Слуги-люди замерли на месте, обессмысленно уставившись себе под ноги. Домовые, банники и овинники насторожились и потянулись к крыльцу. Все принаряженные, с узелками в руках — видать, гостинцы приготовили. На крышу теплицы опустилась большая сорока. С любопытством завертела головой.
— Все слышали?! — Мидир осмотрел лохматую толпу. — Праздник отменяется. Кто выйдет ночью за ворота, тот может не возвращаться!
— Да как же это?.. Помилуй, батюшка! — забормотал разом спавший с лица Микентий.
— Помилуй! — заголосили остальные. — Обычай ведь!.. Спокон веков!.. К справедливости твоей взываем!
— Я всегда справедлив, но сегодня я ещё справедливее! — Мидир топнул ногой. — Блуда не потерплю! Чтоб отныне у каждого домового и дворового непременно жена была. Как это по вашему? Домовуха?
— Кикимора, — услужливо подсказала сорока.
— Вот, чтобы каждый женился на кикиморе! И гуляйте потом на здоровье, но только с жёнами!
Над толпой прокатился протяжный стон. Деревни господина Ардагова не бедствовали, и домашние нечистики замухрышками не были. Все как на подбор — упитанные и горластые.
— Это что, бунт? — В небесно-голубых глазах Мидира полыхнули молнии.
— Никак нет, ваше высокородие! — залебезил Микентий. — Этот стон у нас песней зовётся.
— Да нет у нас кикимор! — взвыл протолкавшийся к крыльцу рослый домовой. — Хоть все подворья обыщи! Нету!
— А нет, так будут! — скрипуче хохотнула сорока. — В аккурат к вечеру татарский коробейник до вашей деревни доедет. Он кикиморами торгует — оптом и враздробь. Ведьмы по три шутки покупают за пять пудов муки.
Толпа онемела.
— Так дорого? — удивился Мидир. — Ну, за оптовую закупку коробейник должен скидку дать. А ежели у кого со средствами туго, я готов одолжить. Не чужие, рассчитаемся.
Он не успел моргнуть, как на дворе опустело. Желающих оказаться в должниках у хозяина не было. Все знали, что Мидир способен потребовать в счёт долга отражение звезды из крещенской проруби или того хуже — череп петуха, зарытого под порогом чьей-нибудь бани.
— Анчутка, иди сюда! — Мидир поманил пальцем сороку.
Та снялась с крыши, кувыркнулась в воздухе и приземлилась уже тощим бесом в красном длиннополом армяке, подпоясанным плетёным из соломы кушаком. Из-под армяка виднелись большие птичьи лапы с перепонками, как у гуся. Из-за этих лап беса дразнили Беспятым, но господин Ардагов к водоплавающим птицам относился с уважением и обидное прозвище никогда не употреблял.
Анчутка служил Мидиру на птичьих правах — за еду в голодные зимы и блестящие безделушки круглый год.
— Чего желаешь, господин мой?
— Как там Дилан поживает?
— Мается, — Анчутка вздохнул. — Ему хозяин приказал цветок папоротника отыскать. Перед королевой решил выслужиться, сморчок недосоленный!
— При чём здесь королева? — насторожился Мидир.
— Так ей кто-то сказку про Аленький цветочек рассказал. Мол, краше его во всём свете нету. А Макарыч сдуру и сунулся — наверняка, говорит, это про цветок папоротника сказка. Вот королева и потребовала, чтобы ей этот цветок отыскали.
Мидир мрачно кивнул. Что Почечуев вхож к Элис Робертовне — не секрет. При такой-то жене! Именно Степанида Аполлинаровна поставляет неблагой королеве травы и готовые зелья. Даже странно, что она до сих пор не раздобыла цветок папоротника. Ведь с такой редкостью Элис наверняка выиграет «Войну цветов». Разве что добыть эту редкость чревато неприятными последствиями?
— Расскажи мне про цветок папоротника. Что это и как его добывают?
Анчутка вдохновенно поднял глаза к небу:
— Сам не видел, врать не буду, да мне тот цвет без надобности. А только говорят, что расцветает папоротник один раз в году — в ночь на Купалу. Выстреливает бутон из земли с треском, будто из мушкета пальнули! А раскрывается золотым и кровавым пламенем. Оттого и зовут его жар-цвет. Пока он цветёт, клады из земли поднимаются, загораются синими огоньками. Ежели хочешь добыть цветок, в Купальскую ночь иди в лес, в самую чащобу, прихватив с собой белую скатерть и нож. Ищи заросли папоротника попышнее, очерчивай круг ножом, расстилай скатерть и сиди в круге, глаз с папоротника не спуская. Как только распустится цветок, в тот же миг срывай его и спеши домой, накрывшись скатертью.
— Да при чём здесь скатерть? — не понял Мидир.
— Ну так, чтобы лесавкам было, на чём пир устроить, — Анчутка ухмыльнулся от уха до уха. — И ножик поострее наточить надобно, чтоб не мучиться долго. Сто лет живу, а до сих пор не слышал, чтобы хоть один добытчик жар-цвета из лесу выбрался.
Мидир невольно улыбнулся, но тут же посуровел. По всему выходило, что Дилана нужно спасать. Почечуев, видать, решил, что если добудет мальчишка цветок — хорошо, а если сгинет — не жалко. Нет, сам Иван Макарович не рискнул бы ссориться с соседом. Не иначе как Элис постаралась внушить некроманту эту мысль. Видать, заподозрила, что Мидир отправил Дилана к Почечуевым шпионить. Или решила через смерть знатного воспитанника разорить Мидира вчистую, чтобы не покупал больше жене золотые, во всех смыслах этого слова, розы. Да, заигралась королева. Пора напомнить ей, кто в Неблагом уезде самый умелый игрок.
— Только это всё чепухня, — добавил Анчутка. — Хоть ты весь лес ископыть, впустую ночь потратишь. Где цветок появится, один Леший знает, да никому не сказывает, разве что за богатую жертву. Почечуев намедни на поляне трёх чёрных телят зарезал. А потом в дупло слушал, аж прилип ухом к сосне.
— И что услышал?
— Дилан сказал, что дорогу ему указали. Прямиком в то место, где Чёрный ручей в болото впадает. Там русалки с болотницами хороводы водят. — Анчутка помолчал. — Ещё я слышал, господин мой, что цвет папоротника — это душа русалки. Из тех, кто помоложе, кто жизнь свою человеческую не забыл. И оттого жар-цвет всегда разный. Оно понятно, что от хорошей жизни не топятся, а всё же причины у всех отличные. И чем больше горя в душе, чем больше злости на обидчиков, тем ярче горит цвет папоротника.
— И сжечь может?
— Виновного-то? Запросто! Зря что ли Почечуев на Купалу второй год из дома носа не высовывает. Да и жёнушка его в эту ночь травы только в своём саду собирает. Горит на них русалочья душа. Ох, ярко горит!
— Если я правильно понял, — нахмуренное чело господина Ардагова понемногу разглаживалось, — цветок папоротника появляется один на весь лес? Превосходно! Отправляйся с Диланом. Постарайся, чтобы он отыскал цветок и при этом не пострадал. Почечуев должен получить свой жар-цвет. Справишься?
— Ну дак... — Анчутка почесал за ухом. — Найти-то можно, господин мой. А вот из леса вынести… Да и не возьмёт Почечуев цветок в руки. Его жена хрустальный ларец приготовила, заговорённый.
— Ты ведь знаешь, кто из русалок мечтает отомстить Почечуевым, верно? — вкрадчиво спросил Мидир.
Анчутка отвёл глаза.
— Не моё это дело...
— А тебе и не придётся ничего делать. Просто расскажи всё Дилану. Да прибавь, что ежели с Почечуевыми несчастный случай приключится — по их собственной вине — пусть ко мне возвращается. Я всегда за справедливость, ты знаешь.
Анчутка молча кивнул и подпрыгнул, на лету оборачиваясь сорокой. Мидир посмотрел ему вслед, потирая руки. Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Надо будет взять Анчутку на жалованье. Пусть за Диланом постоянно присматривает, а не от случая к случаю. Может, хоть чему-то полезному научит.
Мидир покачал головой. И как только в роду владыки Аннуина уродилось эдакое недоразумение? Потратить бы его, как разменную монету, да нельзя. Ну ничего, как говорится, в умелых руках и шестёрка туза бьёт.
***
Анчутка поспешно летел в сторону леса. До встречи с Диланом оставалась куча времени, но сперва нужно ещё кое с кем переведаться.
Пролетая над дорогой, он заметил маленькую поникшую фигурку. На краю канавы сидела, пригорюнившись, бездомная кикимора Нихренаська. Сарафан из дерюги порвался, похожие на паклю грязные космы выбились из-под платка, куриные ноги, все в натоптышах, посерели от пыли. По весне кикимору выгнали из города Пустовойска и с тех пор она скиталась по Неблагому уезду. Ни в одну деревню её не пускали. Анчутка, сам бездомный, втайне сочувствовал непутёвой кикиморе.
— Слышь, Нихренаська! — крикнул он. — Шкандыбай к усадьбе Мидира Гордеича! Нынче на твоей улице праздник! Будешь в женихах, как в сору рыться. Выбирай да не забудь — это я твоё счастье обеспечил!
Кикимора встрепенулась, хотела что-то сказать, но Анчутка уже умчался.
В первую очередь следовало отвлечь Лешего. Без его позволения цветок папоротника из леса не вынесешь. Жертва требуется — человеческая. А Дилан, по своему мягкосердечию, не то что ребёнка, даже кутёнка зарезать не сможет, стало быть, придётся исхитряться...
На опушке леса Анчутка свернул, по просеке долетел до большого озера, скрытого за стеной высоких плакучих ив. Здесь в летние дни любил отдыхать Водяной. Анчутка опустился на ветку, склонившуюся над водой, всмотрелся.
Водяной растянулся на мелководье у самого берега. Щурился на солнечные блики, лениво почёсывая брюхо своего любимца — огромного сома. Поговаривали, что это усатое чудище способно одним махом проглотить годовалого телёнка.
Эх, а ведь когда-то это озеро принадлежало Анчутке! Как приятно было скользить гоголем по тёплой, как парное молоко, воде, подкарауливать на вечерней зорьке рыбаков, прицеплять им на крючки заранее припасённые стоптанные лапти заместо рыбы... Не ходят больше на озеро рыбаки, всех сом распугал. Даже просека зарастать начала.
И чего Водяному в реке не сиделось? Глаза его выпученные, завидущие! И питомец его, проглот жадный, весь в хозяина! Кабы не он, зимовали бы Ивка с Алёной на озёрном дне — чистом и привольном. А не в речных омутах, в тесноте и обиде. И Леший, как назло, с Водяным на один голос поёт! Ну да ладно, Анчутка и сам не промах. Не маленький уже, набоялся, хватит! Тем более, Дилану помочь надо. Вот ведь, как всё одно к одному сложилось...
У корней ивы Анчутка приметил три пустых бочки из-под пива. Должно быть, Водяного уже успели поздравить. В Неблагом уезде все знали, что на Купалу водный хозяин именинник.
— С праздничком, дядюшка! — Анчутка подскочил на ветке, поклонился, разведя крылья.
Водяной благосклонно глянул на него и пробулькал что-то невнятное. Ишь, как его развезло-то на солнышке после пива!
— Ух, и могучая же у тебя рыбина! — восхитился Анчутка. — Любого зверя одолеет. Зря Леший хвастался...
— Леший? — Водяной сел, приподнявшись над водой. Длинные зелёные волосы заколыхались вокруг. — А чем это он хвастался?
— Да заявил давеча, что его медведь всех сильнее в округе. Ни одна животина, дескать, с ним не справится.
— Ах он гнилушка буреломная, пень трухлявый! — Вода в озере всколыхнулась. — Да мой сом его медведю башку оторвёт, проглотит и не подавится! Пусть только сунется в озеро!
Анчутка согласно закивал и полетел прочь. Надо спешить, пока хмель у Водяного не выветрился.
Лешего Анчутка нашёл на заветной поляне под могучей, в три обхвата, сосной. Хозяин леса, тяжело вздыхая и супя моховые брови, вёл подсчёт поголовью белок и зайцев. Не иначе, опять соседу в зернь проигрался и готовился перегонять зверьё на новое место жительства.
— Поздорову, хозяин! — Анчутка уселся на сук прямо над головой Лешего. — Слыхал новость? Именинник-то наш заявил, что его сом всех сильнее. Медведю твоему, дескать, голову оторвёт и проглотит.
— Проглотит, значит? — Леший поднял на сороку недобрый взгляд. — Эй, Михайло!
Кусты орешника на краю поляны затрещали и из них высунулась медвежья башка — вся в древесной трухе. Видать, гнилой пень крушил.
— А ну-ка, дружок, прогуляйся до озера. Покажи этому разжиревшему борову подводному, кто здесь всех сильнее! А ты, Беспятый, — Леший ткнул пальцем в Анчутку, — проследи, чтоб всё честно было. Я бы и сам сходил, да дело у меня срочное.
— Не беспокойся, прослежу! — Анчутка полетел назад к озеру, обогнав медведя.
Водяного видно не было, должно быть, заснул. Сом притаился на мелководье, прикинувшись корягой. Анчутка уселся на макушку самой высокой ивы. Весь берег отсюда был виден, как на ладони. Только устроился, как утробный рёв всполошил гнездящихся в зарослях рогоза уток.
Медведь тяжёлым галопом, в туче брызг, ворвался в озеро. Навстречу ему взметнулся сом, вцепился в морду, разом заглотив до ушей. Медведь замотал головой, попятился, выволакивая гигантскую рыбину на берег. Вслепую замахал лапами, пытаясь оторвать от себя противника. Но когти впустую скользили по гладкой, прочной шкуре, а сом только крепче сжимал пасть. Сотни мелких, но острых, как иглы, зубов, загнутых внутрь, не выпускали добычу.
Медведь повалился на спину, задыхаясь, изо всех сил ударил задними лапами, вспарывая рыбье брюхо. Соминые внутренности склизкой грудой вывалились на песок.
Анчутка азартно подпрыгивал на своей ветке:
— Вот так! Так! Подавитесь вы оба!
Медведь ему нравился не больше сома. Слишком много Леший воли дал своему любимцу. Сначала коров сверх договора с деревенским пастухом задирал, потом пристрастился человечиной лакомиться, а потом и бесов притеснять начал. Поймает, сдавит так, что не дохнуть не выдохнуть и заставляет бороться. Анчутке удалось вырваться, а сколько бесов после медвежьих забав в палую листву ушли — не считано.
Хвост сома уже не хлестал по песку. Дёрнулся последний раз в смертной конвульсии и обвис. Не поднялся и медведь. По косматой шкуре прокатилась волна дрожи и угасла.
Вода в озере вздыбилась. Водяной, проспавший всю драку, очумело огляделся, увидел на берегу своего распотрошённого любимца и взвыл белугой. А по лесу уже гудело, трещало, гремело. Приближался Леший.
***
Дилан топтался возле раздвоенного дуба, настороженно вслушиваясь, как гудит лес. Шум стоял, словно где-то в чаще буря деревья ломает, хотя на опушке ветра не было. Летнее небо, повсюду чистое, с яркими звёздами, над лесом темнело дождевыми тучами.
— Заждался? — Из зарослей орешника выкатился Анчутка. Растрёпанный, с шалой улыбкой и свежей царапиной на лбу. Круглые глаза беса горели диким восторгом, рыжие патлы стояли дыбом и потрескивали.
— Это... что там? — спросил Дилан. — Так всегда на Купалу?
— Нет, что ты! Это Леший с Водяным сцепились. Теперь им не до нас, хоть ты что из леса выноси. — Анчутка пригладил волосы и посерьёзнел. — Но с цветком всё равно не просто будет. Нынче русалки последнюю ночь на земле гуляют, вот и злобятся на всех подряд. Ништо, и на них управа есть. Значит так, слушай внимательно. Ежели тебя русалки кружить начнут...
— Что значит, меня?! — всполошился Дилан. — А ты разве со мной не пойдёшь?
— Мне сейчас в лес лучше не соваться. Но ты не тушуйся, я недалече буду. В общем, слушай. Ежели тебя русалка щекотить начнёт, хватай палку и по тени её, по тени! — Анчутка, подобрав сухую ветку орешины, показал, как следует лупить русалочью тень. — И приговаривай при этом: хрен до полынь, плюнь да покинь! Держи, — он всучил приятелю ветку. — Гостинцы не забыл?
— Всё здесь, — Дилан показал котомку. — Коврига хлеба и соль в тряпочке, как ты сказал. И я ещё пряники захватил.
— А леденцы?
Дилан достал из кармана жестяную коробочку с лимонным монпансье. Анчутка когтем сковырнул крышку, высыпал конфеты в рот и блаженно зажмурился.
— Живём... — Он выплюнул слипшийся ком леденцов обратно в коробочку, закрыл крышкой и сунул за пазуху. — Опосля доем. Так, дальше слушай. Зазря гостинцы по лесу не раскидывай. А вот ежели берёза на тебя глянула, положи ей под корень хлебца, да поклонись с уважением, чай, спина не треснет. Берёзы — они памятливые. На пеньке, ну, ты знаешь, широкий такой, плясать на нём можно, вот на нём соль оставь. А с пряниками — это как получится. Сам думай, кого одаривать. Ну, вроде всё, иди. Клубочек тебе дорогу покажет, не заплутаешь.
Он сложил ладони вместе, развёл и дунул. Под ноги Дилану скатился небольшой, с его кулак размером, клубок, смотанный из слабо светящихся ниток. Кончики ниток торчали во все стороны, так что клубок походил на лохматого ёжика.
— Ежели размотается, ты нитки-то подбирай, — сказал Анчутка. — Ну, по возможности.
— А почему он такой... драный? — спросил Дилан. Ему доводилось видеть путеводные клубки. Все они были ровные и на отдельные нитки не разматывались.
— Сам ты! — обиделся Анчутка. — Я тебе кто, Баба-Яга? Откуда у меня новый клубочек? Сто лет по ниточке собирал. Можно сказать, от сердца отрываю! Так что нечего морду кривить!
— Прости, — Дилан виновато улыбнулся. Наклонился и погладил клубочек. — Ты хороший. Я постараюсь тебя беречь, обещаю.
Клубочек замер под его рукой, потом засветился ярче и шустро покатился по едва заметной тропе в глубину леса. Анчутка ободряюще хлопнул Дилана по плечу.
— Давай, шевелись. Он ждать не любит.
Дилан глубоко вздохнул и побежал за клубочком.
Анчутка посмотрел ему вслед, задумчиво прищурившись. «И уродился же такой! Небось, с детства все подряд шпыняют, а он всё не озлобляется. Стало быть, стержень есть. Ну, посмотрим… А может, догнать? Рассказать про Ивку с Алёной, а заодно и про то, что Мидир разрешил вернуться, ежели Почечуевы получат по заслугам. Так-то проще будет… Нет, пусть сам разбирается. Ежели не от сердца, а по расчёту, сказка не сложится!»
Анчутка достал монпансье, отколупал один жёлтый леденец, сунул за щёку, а коробочку спрятал в ямку под корнями дуба. Была опасность, что ухронку найдут лесавки, но жестянку с собой не потаскаешь — любое железо колдовать мешает.
Анчутка посмотрел вверх. Тучи по-прежнему клубились над лесом — в той стороне, где озеро. Вот и прекрасно! Чёрный-то ручей совсем в другую сторону течёт.
Бес потоптался, прикидывая, какое обличье лучше принять. Сорокой лететь — и думать нечего. Ветки захлещут или филин сцапает. Небось уже все прихвостни Лешего прознали, кто их хозяина с Водяным стравил. Оно конечно, прямой вины на Анчутке нет, за язык он никого не тянул, но и дело не в суде разбираться будет. Стало быть, превращаться надо в кого-то быстрого и незаметного.
Тощий заяц с рожками между ушей нырнул в подлесок и поскакал, петляя, к болоту. Туда, где этой ночью должен распуститься жар-цвет.
***
Клубочек то катился по тропе, то нырял в заросли папоротника орляка. Каждый раз Дилан надеялся, что вот оно — то самое место, но клубочек не останавливался. Задержался только возле широкого пня, на котором Анчутка прошлой осенью учил приятеля бесовской пляске. Дилан достал из котомки тряпицу с солью, развернул и с поклоном положил на пень.
— Угощайтесь на здоровье, — пробормотал он, искоса поглядывая на недобро скрипящие деревья. За ними чудились длинноногие тени с ветвистыми рогами.
Клубочек нетерпеливо подпрыгнул, поторапливая. Дилан подобрал отлетевший обрывок нитки, уже пятый по счёту, бережно свернул и спрятал в карман. Клубочек одобрительно мигнул и покатился дальше. Вскоре послышалось журчание воды. Дилан, следом за клубочком, обогнул заросший бузиной холм и оказался на берегу ручья с чёрной, как ночь Самайна, водой. Пахло от ручья так, что не только пить, но и касаться воды не хотелось.
На другом берегу мелькали блуждающие огоньки и сновала какая-то лесная мелочь. Хихикали, клацали чем-то костяным. Вроде, звериными челюстями на палках. Дилана никто не окликал. Вот и хорошо, а то гостинцы уже закончились. Он у каждого дуплистого дерева оставлял по куску, не разбирая, берёза это, осина или ясень. Сначала хлеб ломал, потом печатные пряники. Только самый большой оставил на обратный путь.
Впереди пахнуло болотом. Раздались звонкие голоса, рассыпчатый смех, чистая, как родник, мелодия свирели... Клубочек остановился, запрыгал мячиком. Дилан подхватил его и сунул в опустевшую котомку.
Чёрный ручей убегал в заросли пышных, в рост Дилана, папоротников. Сейчас они тоже казались чёрными. «И какой из них зацветёт?»
Свирель смолкла, зато зарокотали барабаны. Ноги Дилана сами собой дрогнули. Захотелось завертеться вихрем, помчаться в бешеной пляске по болоту — всё дальше и дальше, не останавливаясь, пока не сомкнётся над головой трясина… Дилан встряхнулся, избавляясь от наваждения.
— Чего стоишь, гость дорогой? Спляши с нами!
Папоротник расступился, пропуская двоих. Девушка, совсем юная, лет шестнадцати, и парень чуть постарше. Оба в простых посконных рубахах без опоясок. В длинных белёсых волосах вплетены васильки и ромашки. Одинаковые синие глаза смотрят с усмешкой.
«Брат с сестрой, — догадался Дилан. — Это что же получается, он тоже русалка?»
— У него палка ореховая, — хрипло сказал парень. — Ты к нему не походи, Алёнка, а то по тени схлопочешь.
Дилан покраснел и отбросил сухую ветку, которую всучил ему Анчутка.
— Я не буду... Не бойтесь! Хотите пряник? У меня только один, но он большой, я разломлю сейчас.
Русалки придвинулись ближе. Трава под их ногами почти не приминалась.
— На троих дели, — сказала Алёнка. — Или побрезгуешь с утопленниками трапезничать?
Дилан с удивлением отметил, что выговор у них не деревенский.
— Почту за честь. — Он разломил пряник на три неровные части. Поменьше оставил себе, а две побольше протянул русалкам.
Они переглянулись и взяли угощение. Ели молча, не сводя глаз с Дилана. Он мучительно краснел под изучающими взглядами. Брат с сестрой были красивые — лунной, призрачной красотой водяных лилий. А он рядом с ними, как есть урод — с козлиными ногами и пегими, словно перья совы, волосами, которые никак не желали отрастать ровно. Еще и рога недавно проклюнулись, чешутся...
— Ну, и зачем тебе цветок папоротника? — спросила Алёна, слизнув с ладони последние крошки.
— Как ты догадалась? — Дилан окончательно смутился.
— А что ещё может искать воспитанник Мидира в болоте на Купалу? Тебя ведь Дилан зовут, да? А меня Алёной. А это Ивка, брат мой.
— Мы тебя весной видели, — Ивка улыбнулся. — С Анчуткой. Это он тебя научил с палкой в гости ходить?
— Это он просто на всякий случай! Вы не думайте...
— Да не защищай ты его, прохвоста! — Алёна фыркнула. — Ты о себе лучше подумай.
— Допустим, покажем мы тебе жар-цвет, — подхватил Ивка, — но ведь ты его до дома не донесёшь. Хозяин, конечно, занят сейчас, — он посмотрел вверх, где порывы ветра терзали макушки деревьев, — но лесавки-то никуда не делись. От них палкой не отмашешься. Сожрут и на костях спляшут.
— Да и зачем Мидиру клад? — Алёна подбоченилась. — Не бедствует, вроде, твой господин. А ежели очень надо, пусть сам приходит.
— Меня не Мидир прислал, а Почечуевы...
— Кто?!
Дилан отшатнулся. Тонкие лица брата с сестрой исказились, из потемневших глаз потекли чёрные слёзы. У Ивки на шее проступили синюшные пятна, Алёна обхватила себя руками под грудью. Из-под рубахи по голым ногам заструилась призрачная кровь.
— Холодно! — простонала она. — Как холодно!
Ивка прижал сестру к себе, замычал без слов, уткнувшись ей в макушку. Его сотрясала крупная дрожь.
— Это они вас?! — Дилан шагнул к русалкам, стаскивая с себя сюртук. Накинул сразу на обоих, даже не подумав, как это нелепо — пытаться согреть утопленников. — За что?
— Им нужно было... жертву... — прошептал Ивка. — Они демона хотели вызвать... сильного...
— А мы сироты ничейные, — всхлипнула Алёна. — Да ещё не местные, из Приваловска. Это город такой… Родители два года назад умерли, дом за долги забрали, а нас в работный дом отправили. Мы сбежали... Лучше по дворам побираться, чем...
— Мы хотели до Благого уезда дойти, — торопливо прервал её Ивка. — Там, говорят, честную работу найти можно. Но я ногу подвернул. Как раз русальская неделя была. Пришлось в Почечуевке задержаться. Мы же не знали, что барин некромант, а жена его ведьма. Обрадовались, что добрые, не гонят, накормили даже.
— Хорошо, что у нас бабка травница была. — Алёна незряче уставилась куда-то мимо Дилана. — И меня научила. Я сон-траву почуяла в похлёбке. Жаль, не сразу. С голодухи-то нахлебались... Но самую гущу успели за окно выбросить. А потом сморило нас. Ведьма ещё и чары навела...
— Но мы слышали всё, — Ивка криво ухмыльнулся. — Как она бесилась! В жертву-то невинных приносят, девственников, то есть, а какая невинность после работного дома?
— В общем, решили они нас на опыты свои мерзкие пустить. Связали и в кабинете заперли. — Алёна оскалилась. — Думали, что мы до утра не проснёмся! А мы друг друга развязали, смотрим, дверь крепко зачарована и окно тоже. Ну, я на полках пошарила, нашла банку с разрыв-травой. Хотели окно открыть, да Почечуев явился. Тайком от жены позабавиться захотел. Ух, и драка была!
— Да какая там драка! — Ивка вздохнул. — Он меня одной рукой придушил, а второй тебя порезал. Если бы не Анчутка...
— А он откуда взялся?! — поразился Дилан.
— Следил за нами. Хотел подсмотреть, как демона вызывают, превратился в ужа и прополз в дом к Почечуевым.
— И не предупредил вас?!
— Чего ради? Мы же ему никто... Это потом, когда он увидел, как Алёнка дерётся, так и влюбился.
— Ну чего ты зря языком мелешь! — вскинулась Алёна.
— Да ладно! А то я не вижу, как он вокруг тебя вьётся. В общем, он Почечуеву под ногу подвернулся. Тот и грохнулся — затылком об шкаф. Жаль, не насмерть! А нас Анчутка в окно вытащил и до озера доволок. Только мы уже на последнем издыхании были, оба. Ну, и решили: раз всё одно помирать, так лучше русалками станем.
Ивка посмотрел на Дилана и невесело усмехнулся.
— А ты думал, что русалки только девки? Нет, парни, конечно, реже топятся, но тоже случается. Знаешь, оно и неплохо, только холодно.
— А вас можно как-нибудь... — Дилан замялся, подбирая слово, — вернуть?
— Куда вернуть, гость незваный?
Дилан вздрогнул. Ивка с Алёной обернулись и зашипели. Среди угольных листьев папоротника возникла светлая фигура высокой женщины. Длинные зелёные волосы укрывали её плащом, скрывая лицо. Только светились гнилушками холодные глаза.
— Приветствую тебя, госпожа Болотница, — Дилан поклонился.
— И тебе привет, — она снисходительно кивнула. — Так куда же ты хочешь вернуть их? К людям? В мир, где им не нашлось места?
Дилан молчал. Он не знал, что ответить. У него ведь тоже не было своего дома.
— А вот отомстить, и, тем самым, согреть их, ты можешь, — продолжала Болотница. — Если смелости хватит.
— Я согласен, — твёрдо сказал Дилан.
Болотница посмотрела на замерших брата и сестру.
— Зажигайте. Время пришло.
Алёна повела плечами, сбрасывая сюртук. Отёрла рукавом лицо и взяла брата за руки.
— Закрой глаза, Дилан, — сказал Ивка. — Покрепче! И отвернись.
Дилан зажмурился. Неловко переступив, повернулся к ним спиной. Русалки запели. Потом Дилан, как ни старался, не сумел вспомнить ту песню. Только казалось, что горел за его спиной огонь, трещал, бушевал, но не грел.
— Бери... — услышал он и обернулся.
Болотница исчезла. Ивка и Алёна стояли, устало уронив руки. А между ними покачивался на тонком стебле огненный цветок. «И ничего особенного, — подумал Дилан. — На лилию похоже. Или на орхидею? Нет, скорее на розу...»
— Вот она — смерть наших погубителей, — тихо сказал Ивка. — Справишься? Цветок надо в руки отдать. Или хотя бы в дом внести.
— Они не возьмут. — Дилан прикусил губу, вспоминая наставления Почечуева. — Мне сказали, что на крыльце будет ждать ларец. Вот в него и надо положить цветок, а крышку захлопнуть.
— Ларец, стало быть? — Алёна прищурилась. — Ла-адно! Подожди, я мигом!
— Куда это она? — спросил Дилан, когда девушка исчезла.
Ивка пожал плечами.
— Придумала что-то. Она умная, хоть так сразу и не скажешь. — Он поднял сюртук и старательно отряхнул. — Возьми, а то под утро похолодает.
— Оставь себе, — Дилан снова покраснел. — Без него бежать легче.
— Да, побегать придётся, — согласилась Алёна. Она появилась прямо перед Диланом и протянула мокрый пучок травы. — Вот, держи. Это разрыв-трава. Настоящая, я проверила — против течения плывёт. Как только Почечуевы возьмут ларец и в дом внесут, брось траву на крышку ларца. И беги оттуда, как будто за тобой все демоны Преисподней гонятся! Понял?
— Ага, — Дилан сунул траву за пазуху. Рубашка из китайки тут же промокла.
— Проводить его надо, — сказал Ивка.
— Не получится! — Алёна досадливо мотнула головой. — Не чуешь разве, вышло наше время на земле. Но мы по ручью переполох устроим, отвлечём лесавок. Торопись, Дилан-Воробушек.
— Ты приходи потом к реке, — сказал Ивка. — Позови нас, мы услышим.
— Я приду. И отомщу за вас, обещаю!
Они исчезли. И тут же в ручье забурлила вода. Дилан торопливо подобрал котомку, вытряхнул клубочек.
— Сейчас обратно побежим.
Он аккуратно накрыл котомкой цветок. Затянул тесёмки, дёрнул, отрывая стебель от земли. Ему в лицо с треском полетели искры, горячими жалами впились в кожу. Дилан схватил котомку в охапку и, спотыкаясь, побежал за клубочком, на ходу протирая глаза.
Вокруг трещало, ухало, выло на разные голоса. Мох под ногами шевелился, петлями-ловушками выползали корни. Дилан бежал, не разбирая дороги. Клубочек впереди светился всё слабее.
Что-то серое выпрыгнуло наперерез. Дилан споткнулся и упал, накрыв собой котомку с цветком. От жара перехватило дыхание.
— Лежи! — шепнул голос Анчутки.
Дилан покосился на притаившегося рядом зайца.
— Ты почему не рассказал мне...
— Тихо!
Откуда-то сверху спланировал филин, схватил клубочек и с утробным уханьем улетел.
— Вот гад! Ну, я ему устрою! Весь к осени запаршивеет! — Анчутка завертелся на месте. — Куда это нас занесло? Ты тропинку видишь?
— Нет... — Дилан растерянно огляделся. Лес вокруг был совершенно незнакомым.
— А куда идти, помнишь?
— Н-нет...
— Вот ведь, даже меня запутали! — Заяц встал столбиком. — И взлетать нельзя, они только этого и ждут.
Он принюхался.
— Хлебом пахнет... И пряниками!
— Значит, я здесь проходил! — обрадовался Дилан. — Теперь не заблудимся.
От хлеба и пряников остались только крошки, но Анчутке и этого хватило. Они бежали по запаху — от дерева к дереву, а небо над лесом становилось всё светлее.
— Не успеваем, — бормотал Анчутка. — Ох, коротка ночь...
— Опушка! — Дилан наддал, обогнав зайца.
С раздвоенного дуба протяжно кричала сова-сипуха:
— Совиная почта! Совиная почта! Последний час приёма писем!
— Моё письмо! — крикнул Дилан, пробегая мимо. — Я отменяю отправку!
— Совиная почта предоплату не возвращает! — Сова недовольно завертела головой.
— Да я вам доплачу, только письмо придержите! — Анчутка, задыхаясь, ничком упал под дубом. — А лучше потеряйте с концами...
Он догадывался, о чём написал Дилан своим заморским родственникам. И почему передумал. Вот и хорошо, вот и правильно...
***
Хрустальный ларец слабо светился в рассветных сумерках. Дилан остановился у крыльца. Сглотнул и закашлялся. В пересохшем горле першило, ноги подгибались. Нет, бежать он больше не в силах, даже от всех демонов Преисподней. Ну и ладно, главное — сдержать слово.
Он откинул крышку — такую ледяную, что пальцы разом онемели. Так вот что за чары наложила ведьма, чтобы изолировать жар-цвет! И замок с секретом, не простым ключом открывается. Справится ли со всем этим разрыв-трава?
Дилан кожей чувствовал жадные взгляды из-за кисейных занавесок. Он демонстративно поднял котомку, развязал тесёмки и вытряхнул цветок папоротника (да это же тюльпан, а не роза!) в ларец. Захлопнул крышку.
— Великолепно! — На крыльцо выскочил Иван Макарович, одетый в стёганый халат с большими карманами. — Душенька, собирайся! Сей же час едем к Элис Робертовне, порадуем государыню нашу!
Он достал из карманов кожаные перчатки, натянул на подрагивающие от нетерпения руки и поднял ларец. Не обращая внимания на Дилана, вернулся в сени. Степанида Аполлинаровна ждала мужа, зябко кутаясь в шаль. Пахло от ведьмы вином и кровью. Дилан заметил бурые пятна на кружевных рукавах пеньюара.
— Отнеси в коляску, — сухо приказала она мужу.
Тот мелко закивал, повернулся, и Дилан бросил пучок подсохшей разрыв-травы на крышку ларца.
Он успел зажмуриться. Грохнуло так, что заложило уши. Дилан нашарил дверную ручку и выскочил на крыльцо, захлопнув за собой дверь. За спиной разбуженным драконом ревел огонь, заглушая визг и вопли хозяев дома. Дилан скатился по ступенькам, с усилием поднялся на ноги и поковылял через сад.
— Держи его!
Дилан обернулся. Кричал Прошка, лакей Почечуева. Дом полыхал огромным костром. И сквозь ставшие вдруг прозрачными стены, сквозь светлое пламя виднелись две чёрные фигуры. Они извивались, бились в корчах и всё меньше походили на людей.
Слуги, успевшие выбежать через кухонную дверь, бестолково толпились поодаль, даже не пытаясь заливать огонь. Лакей и конюх, ругаясь по-чёрному, погнались за Диланом. Он заковылял быстрее, но калитка всё никак не приближалась. В спину ударил камень. Почему-то это показалось самым обидным. Ведь никто из дворни не любил хозяев, наоборот, боялись и ненавидели!
— Беги, дурень!— Мимо промелькнула большая сорока.
Анчутка с лёту долбанул клювом лакея, увернулся от замахнувшегося хлыстом конюха, и тут с оглушающим грохотом дом рухнул, сложившись внутрь себя, а на развалинах взметнулся к небу гигантский цветок — роза, тюльпан, лилия, хризантема...
Люди почему-то кричали, падали на колени, закрываясь рукавами и подолами. «Что это с ними? — удивился Дилан. — Как они могут не смотреть? Ведь красиво...»
— Да беги же ты!
Анчутка замахал крыльями прямо перед его носом. Дилан сморгнул и осознал, что бредёт обратно к дому — прямо в огненный цветок.
— Не могу... — Он покачнулся и сел, как стоял. — Отбегался...
— Вот горе моё! — Анчутка перекувырнулся, превращаясь. Подхватил Дилана и, крякнув, забросил на плечо. — Ты мне теперича кучу леденцов должен. И не мелочь эту, в коробочке! Ты мне настоящие предоставь, петушков на палочках...
— Ты куда меня... тащишь? — пробормотал Дилан.
— На опушку, к дубу. Куда ещё-то? Там место ничейное, безопасное... Уже не поле, ещё не лес... Ну всё, добрались!
Он бесцеремонно сбросил Дилана на траву и плюхнулся рядом. Они долго лежали, бездумно наблюдая, как первые солнечные лучи пробираются сквозь дубовые листья.
— Ты это... — Анчутка ткнул Дилана острым локтем, — как отдышишься, ступай к Мидиру Гордеичу. Он обещался, что снова тебя примет.
— А давай и ты со мной? Ну, пока Леший на тебя злится.
— Ништо, мне не впервой! — Анчутка бесшабашно махнул рукой. — Мидир Гордеич, конечно, господин не из худших, но я птица вольная. Да ты не переживай, всё наладится, вот увидишь. Ты ведь остаёшься у нас, верно? — Он приподнялся, заглядывая приятелю в лицо.
— Остаюсь. — Дилан зевнул. — Клубочек жалко. Я нитки подбирал, только они в кармане сюртука остались. А сюртук у Ивки...
— Найдётся, куда денется. Мы ещё вместе поплаваем. Глядишь, и озеро опять моё будет.
— Помощь нужна?
— Ишь, раздухарился! — Анчутка хмыкнул. — Поглядим, как дело пойдёт. Давай сначала... Эй, ты чего носом клюешь? Вставай, слышь?! Нельзя тут спать!
— Ты же сказал, что безопасно...
— А ты и обрадовался! Безопасно у Мидира Гордеича будет. Вот у него на дворе хоть до завтрева дрыхни!
Дилан послушно поднялся, опираясь на костлявое плечо беса. Пока они, поминутно спотыкаясь, добирались до перекрёстка трёх дорог, Анчутка трещал, не умолкая, мешая прибаутки с угрозами, что прямо сейчас бросит тилвит тэг посреди поля и пусть его Полудница заберёт!
— Да шагай же ты, малахольный! Чуток осталось... О, колокольцы звенят! Никак сам Мидир Гордеич едет!
Серебряный перезвон Дилан услышал, как сквозь ватное одеяло. Глаза уже не открывались, хоть пальцами поднимай пудовые веки. Да только пальцы не шевелились от усталости.
Рядом застучали подковы, фыркнула лошадь, о чём-то спросил Мидир, затараторил в ответ Анчутка, захлёбываясь словами. Потом Дилана подхватили и уложили на мягкие подушки коляски. Захлопали крылья, прощально стрекотнула сорока.
Коляска развернулась и покатила по безупречно ровной дороге, ведущей к имению Ардаговых. Дилан вздохнул, позволяя себе погрузиться в сон, и там, на волшебной поляне, полной лунного света, закружился в хороводе с Ивкой и Алёной. Синие глаза русалок весело блестели, а руки их были тёплыми.
***
Степан Алексеевич Неклюдов постоял возле пепелища, наблюдая, как согнанные из деревни крестьяне сгребают золу и угли в наспех вырытую яму. Дом Почечуевых сгорел дотла — вместе с хозяевами и всем имуществом. «Это какое же здесь пламя бушевало? Уж не из самой ли Преисподней?» Степан Алексеевич украдкой потрогал серебряный крест на цепочке, спрятанный под сюртуком.
— Наследнику сообщили? — спросил исправник у деревенского старосты, который топтался рядом. В одной руке мужик мял шапку, другой прижимал к лицу окровавленный платок.
— Ещё утром, ваше благородие! Только когда он приедет... Да и приедет ли?
Единственный сын Почечуевых учился в Петербургском университете. Приезжать ему, и верно, особого резона не было. Разве что у могилы постоять. Которая и на могилу-то не похожа.
— Кто приказал закопать это всё?
— Так его высокоблагородие господин городничий распорядился! И господин Предводитель лично приезжали с супругой... — Староста содрогнулся и осторожно отлепил от щеки платок.
Степан Алексеевич поморщился, разглядывая рваные царапины, исполосовавшие половину лица старосты. Следы были, как от пяти пальцев, только с когтями. Исправник порадовался, что разминулся с госпожой Артамоновой. Ему и без того предстояло сегодня пережить гнев городничего. Потеря-то для всего уезда не просто тяжёлая — невосполнимая. Прежде как заведено было: кто ни приедет от губернатора с проверкой, всем стол накрывали с угощением от Степаниды Аполлинаровны. После её наливок самый ревностный губернский чиновник, аки лев рыкающий, становился тихим и покладистым агнцем. И уезжал восвояси в полном умиротворении. А теперь, случись ревизору нагрянуть, что делать?
Исправник отвернулся от испускающей тошнотворные миазмы ямы и поспешил к своей бричке. Мысль о ревизоре занозой засела в голове. Ох, не накликать бы! Предчувствие бывалого игрока подсказывало, что пора бросать карты и выходить из игры. Бежать без оглядки — на юга, к морю. А того лучше — за океан, в Америку! Там не достанут... Вот только на какие шиши? Всё жалованье уходит на мало-мальски приличное существование. А в заветной кубышке червонцы хоть и прирастают, но медленно, да и как знать, не исчезнут ли эти червонцы, не обратятся ли прахом, сухими листьями или чем похуже, если он решится на побег?
Над головой пролетела большая сорока. В клюве её сверкнула золотая искра — не иначе с пожарища что-то украла. Исправник проводил сороку завистливым взглядом. «Вот кому на Руси жить хорошо! И отчего люди не летают, как птицы? Эх, грехи наши тяжкие...»
Не далее как через год, когда вся его жизнь, да и не только его, а всего уезда невозвратно изменилась, Степан Алексеевич горько пожалел о своей нерешительности.