Десять тысяч лет.
Много это или мало? Да это ох*енно много. И не пытайтесь меня переубедить.
Как я не потерял себя окончательно и не сошёл с ума — не знаю. Наверное, помогло то, что я всегда был личностью увлекающейся, а ещё — невероятное многообразие этого нового, квадратного мира. Правда, квадратным он перестал быть ещё под конец второго тысячелетия, но не суть.
Первые сутки были сплошной паникой и непониманием. Один момент — я сдавал лабу по программированию на втором курсе, следующий — стою посреди бесконечного леса из блоков, а в голове плавает интерфейс майнкрафта.
Первый год, да и вообще первое столетие стало временем приключений и исследований. Я прошёл пешком через все биомы, какие только смог найти. Потом исследовал ближайшие и самы знакомые мне измерения, такие как Ад и Край. Искал хоть какой-то смысл в происходящем, да и просто исследовал мир, изменённый сотнями модов.
Закончив с этим миром, я отправился в космос. То было столетие исследований подобия солнечной системы, где я оказался. Я строил ракеты из местных аналогов титана и закалённого стекла, летал на другие планеты. Они были разные: одни — раскалённые пустыни под ядовитыми оранжевыми небесами, другие — ледяные шары, усеянные кристаллами размером с дом. Но полноценной разумной жизни я там так и не нашёл.
Зато узнал границу. Солнечная система и всё. Больше там ничего не было. Дальнейший путь закрывал барьер — невидимая, но абсолютно непреодолимая стена где-то на орбите Плутона.
Потом, конечно, я смог её преодолеть, потратив на это ещё лет пятьдесят. Но за ним не было ничего. Ни звёзд, ни туманностей, ни чёрных дыр. Просто белый шум, буквально. Бесконечное, статичное пространство, лишённое даже намёка на структуру. Это был конец карты.
Остаток тысячелетия я потратил в творческом угаре. Я строил замки, парящие на островах из шифера и незерака, чьи шпили пронзали облака. Я высекал подземные города в бедроке, освещая их светом плавающих шаров лавы, укрощённой моей волей. Я создавал сложнейшие механизмы из редстоуна и меди, которые, щёлкая и гудя, выполняли бессмысленные, но красивые задачи.
Я делал «пейнт-картинки» с помощью карты — гигантские пиксельные полотна, видимые только с высоты птичьего полёта. Портреты людей, чьи лица я начинал забывать. Логотипы игр, которые я любил. Абстрактные узоры, занимавшие квадратные километры. Это было искусство ради искусства.
Второе тысячелетие было поиском границ моих возможностей.
Первые сто лет я потратил на то, чтобы их найти. И не нашёл. Голод был лишь досадным дебаффом, который проходил после куска жареной свинины. Раны затягивались за секунды. Я тонул в лаве, меня разрывало криперы, сжирали скелеты-иссушители. Я падал с самых высоких пиков, которые сам же и построил.
Помню первый раз. Я стоял на краю обрыва, взирая на своё творение с высоты в тысячу блоков. Сердце колотилось, инстинкты кричали «нет!». Но под этим слоем животного ужаса скрывалось жгучее любопытство. А что, если?
Я шагнул в пустоту.
Не буду врать — это было чертовски страшно. Ветер свистел в ушах, земля стремительно неслась навстречу. А потом... тьма. И я открыл глаза. Стоял рядом со своей кроватью. Немного потрёпанный, но целый. С тех пор я прыгал ещё раз сто. Может, тысячу. Результат был всегда один и тот же. Сначала адреналин, потом — мгновенная смерть, и вот ты уже снова тут, как ни в чём не бывало.
Закончив с телом, я стал проверять границу своих возможностей, как пользователя креатива.
Сначала это были детские шалости. Бесконечные горы алмазных блоков, реки из лавы, вылитые из ведра, которое никогда не пустеет. Потом — сложнее. Я научился не просто брать предметы из инвентаря, а вписывать их в мир напрямую, силой мысли. Дуб вырастал до небес за секунду. Рельеф местности менялся по мановению руки, как пластилин.
Я открывал командную строку мироздания. Поначалу это были простые команды — сменить погоду, вызвать толпу мобов для зрелищности. Потом я погрузился глубже. Я менял ID блоков, создавая гибриды — обсидиан, светящийся, как светокамень, или песок, прочный, как бедрок. Я изучал NBT-теги реальности, заставляя скелетов ездить верхом на криперах, а зомби держать в руках торты.
Я мог заморозить время на закате, чтобы вечно любоваться оранжевым небом. Мог отключить гравитацию для целого региона и наблюдать, как острова и озера парят в невесомости. Я стал архитектором не форм, а самих правил. Физика была моим послушным слугой.
А потом было одно из моих величайших творений — создание полноценной разумной жизни.
На это ушло почти всё второе тысячелетие. Не просто мобов с улучшенным ИИ, которые могли строить дома или охотиться стаями. Нет. Я стремился к большему. Я хотел создать душу. Сознание, которое могло бы удивляться, задавать вопросы, творить собственное искусство, не предопределённое моими паттернами.
Я начал с основ — написал сложнейший алгоритм самообучения и адаптации, вплетая его в саму духовную материю этого мира. Я не лепил их из глины, а выращивал, как садовник, терпеливо и бережно. Сначала это были лишь зачатки — прото-эмоции, простейшие логические цепочки. Но с каждой сотней лет они усложнялись. Они научились говорить. Сначала отдельными словами, потом сложными фразами. Они дали имена звёздам, которые я для них нарисовал. Они сочинили песни, которых я никогда не слышал.
Я наблюдал за ними с затаённым дыханием, скрытый в слоях кода. Я видел, как они строят свои первые города, как спорят о философии, как влюбляются и воюют.
Это было прекрасно, но всё таки не то. Они всё также оставались квадратными кусками кода. Их мир был слишком... правильным. Слишком геометричным. В их песнях проскальзывали алгоритмы, в их философии угадывалась моя собственная логика. Они были моим самым совершенным отражением, но отражением — не более. Диалога с равным снова не получилось.
И тогда я решил полностью изменить и преобразить этот мир. Сделать его более реальным.
Если создание разума не помогло, значит, проблема была в самой сцене, на которой разворачивалась пьеса. Я начал с малого — сгладил углы. Больше никаких идеальных кубов. Стволы деревьев стали шероховатыми и неровными, листья начинали шелестеть от малейшего дуновения ветра, которого раньше не существовало. Я вдохнул в мир эрозию — вода точила камень, ветер обтачивал горы.
Я усложнил физику. Предметы больше не падали строго вниз, их могло сносить в сторону. Огонь вёл себя непредсказуемо, порождая настоящие, неконтролируемые пожары. Я написал код для погоды, которую не мог предсказать даже я сам — внезапные шквалы, моросящие дожди, наполняющие воздух запахом влажной земли.
Я потратил на это конец второго тысячелетия и начало третьего. Я переписывал реальность строка за строкой, отлаживал, исправлял баги. Мир становился живым, дышащим, непредсказуемым. Он становился настоящим. Мои творения, мои «дети», смотрели на преображённый мир с изумлением и страхом. Их квадратные божества рухнули, уступив место чему-то хаотичному, величественному и пугающему.
И когда работа была закончена, когда последний баг был исправлен и первый по-настоящему случайный лист сорвался с ветки, я отступил на шаг. Я смотрел на то, что создал. Это был уже не просто Майнкрафт. Нет. Это был полноценный мир, пусть и живущий по правилам майнкрафта, но более реальный.
Остаток третьего тысячелетия и всё четвёртое прошло в взаимодействии с созданными мной детьми.
Я не был для них богом-невидимкой. Я стал... мифом. Древним Предком, Духом Творения, чьё имя произносили шёпотом. Я научился являться им в облике, который они могли бы понять — то как седовласым мудрецом, то как сияющим существом из чистого света. Я не дарил им чудес, не отвечал на молитвы. Вместо этого я задавал вопросы. Я учил их задавать вопросы. Мы вместе исследовали границы их нового, сложного мира. Я смотрел, как их цивилизация росла, как они открывали для себя магию, скрытую в самых основах мироздания, которую я туда заложил. Они развивали технологии, искусства, создавали свою собственную, ни на что не похожую историю.
Впервые за бесконечные годы я не был один. Я был... куратором. Наставником. Отцом. Это приносило покой. Глубокое, умиротворяющее чувство, которого мне так не хватало.
Но ничто не вечно. К концу четвёртого тысячелетия я почувствовал, как внутри меня снова начинает шевелиться та самая, знакомая до тошноты скука. Не та, что гложет, а та, что окутывает плотным, безразличным туманом. Я сделал всё, что мог. Я создал жизнь и дал ей свободу. Мои дети больше не нуждались во мне. Они шли своим пытём.
И в тот момент, когда я оставил их на время... они... просто взяли и уничтожили себя!
Я вернулся, чтобы поделиться новым открытием — крошечной корректировкой в законе всемирного тяготения. Но меня встретила тишина. Не та, благоговейная, что была прежде, а мёртвая, всепоглощающая. Города, над которыми я летел, лежали в руинах. Не от внешнего воздействия — они были разрушены изнутри. Обугленные кратеры на месте великих библиотек, улицы, заваленные обломками статуй, которые они сами же и воздвигли. Следы магии такой мощи, что она выжгла саму землю. Они не просто погибли в междоусобной войне. Они совершили акт тотального самоуничтожения. Моё величайшее творение оказалось наделено не только жаждой познания, но и даром абсолютного самоуничтожения.
Десять лет я провёл в депрессии после этого.
Десять лет, которые показались мне длиннее, чем первые тысячелетия. Я не строил, не творил. Я сидел на краю самого высокого пика в мире, который когда-то создал, и смотрел в пустоту. Всё было бессмысленно.
Вывести из депрессии мне помогли мои слуги-помощники, которых я создал в своё время. Всё успеть везде я не мог, и когда-то давно, в эпоху великого строительства, я сотворил их — не наделяя свободной волей, но вложив безграничную преданность и эффективность. Они были моими руками и глазами. И когда я погрузился в небытие, именно они, простые и верные механизмы, продолжали своё дело. Они приносили мне пищу, которую я не ел, и поддерживали в порядке мои чертоги, на которые я не смотрел. Их молчаливое, неуклонное служение стало тем якорем, что не дал мне окончательно уплыть в пучину отчаяния. Они напомнили мне, что я всё ещё архитектор этой реальности, даже если мне казалось иначе.
В этот раз я решил подойти к созданию новой жизни более основательно. Я не просто хотел избежать прошлой ошибки. Я хотел её превзойти. Я полностью перестроил как эту планету, так и соседние с ней измерения. Я сделал их более опасными, дикими, полными смертельных ловушек и древних тайн. Гигантские грибные леса, где в тумане таились твари с клыками из обсидиана. Бездонные океаны, где чудовища, порождённые моим воображением, вели вечные войны. Ад стал настоящим пеклом, а Энд — лабиринтом из летающих островов, где один неверный шаг означал вечное падение. Пусть у моих новых детей будет куда девать свою энергию. Пусть их цивилизация рождается в борьбе не друг с другом, а с враждебным миром.
Пятое и шестое тысячелетие прошло в наблюдении за моими творениями. На сей раз я не вмешивался. Я был лишь тенью за стеклом, летописцем, фиксирующим ход величайшего эксперимента. Я создал пять рас, каждая из которых была идеально адаптирована к своей среде, но при этом обладала тем самым роковым даром — свободой воли. Я населил ими три основных измерения: свирепых огнелюбов в Аду, загадочных и артистичных эндеров в Краю, и три разношёрстные, конкурирующие расы в основном мире.
Также я подарил разум многим монстрам и боссам. Древний дракон в облаках был не просто боссом с запасом здоровья, а мудрым, старым существом, хранящим тайны мира. Скелет-иссушитель в крепости Нижнего мира стал полководцем, строящим свою армию. Криперы... что ж, даже они обрели своё странное, меланхоличное самосознание и тягу к саморазрушению. Мир больше не был игровой площадкой. Он стал живым, дышащим, страдающим и ликующим космосом.
Я наблюдал, как расы воюют, заключают союзы, торгуют, создают магию и технологии. Они не уничтожили себя. Они выживали. Они боролись.
Я видел, как рождались новые виды, как создавалось то, что я не задумывал изначально. Это было прекрасно, но чего-то не хватало.
Под конец шестого тысячелетия прогресс пошёл на спад, и надо было что-то придумывать. Цивилизации достигли равновесия. Войны велись по ритуализированным правилам, магия упёрлась в потолок, а технологии лишь слегка улучшали уже достигнутый комфорт. Наступил застой. Вечный, убаюкивающий и смертельный. Мои дети снова подошли к краю пропасти, на этот раз — пропасти собственного довольства. И снова им был нужен толчок. Но на сей раз — не извне, а изнутри.
Так родилась история Херобрина.
Я не просто придумал сказку. Я создал архетип. Анти-меня. Существо, рождённое из осколков моего собственного отчаяния и гнева первых тысячелетий, воспротивившееся своему Создателю и вознамерившееся стереть этот мир к чертям собачим. Я не стал являться им в облике призрака. Вместо этого я начал медленно, исподволь, менять мир в соответствии с новой легендой.
Я создал руины — не древние, а свежие, будто от прикосновения невыразимой силы. Я насылал на них орды злых мобов, что жгли и разрушали их города. Под рукой «Херобрина» стали собираться самые разнообразные чудовища, и вскоре он объявил себя Королём Демонов, начав тотальную войну против всех.
Это противостояние длилось до конца девятого тысячелетия. Три тысячи лет кровавого, эпического конфликта, который перемалывал целые цивилизации и рождал новых героев. Это был величайший спектакль, который я когда-либо ставил.
Я играл одновременно и Херобрина, и бога-творца, что помогал своим детям в борьбе со злом. Из своей цитадели в Краю я в облике Древнего Духа подсказывал им, как создавать новые заклинания, где искать редкие артефакты, как строить неприступные крепости. А потом, надев маску Короля Демонов, я сам же эти крепости и штурмовал, испытывая их защиту на прочность. Я был и ядом, и противоядием. Палачом и спасителем. Они молились мне и проклинали меня, даже не подозревая, что это одно и то же лицо.
В середине девятого тысячелетия я устроил иллюзию великой битвы между самим Херобрином и Творцом. Это был мой шедевр. Я разорвал небо молниями, которые я сам и создал, сотряс землю до самого бедрока. Я являлся им в двух обличьях одновременно — сияющим воином света и тёмным демоном из пустоты. Мы сражались семь дней и семь ночей, и всё это время мир с замиранием сердца наблюдал за нашей дуэлью.
По легенде, Творец был повержен и запечатан, но перед этим он успел подарить своим детям последнее чудо, увеличив размер мира в три раза. И они видели, как это происходит — как горизонт отступает, как вырастают новые, неведомые горные хребты, как на картах появляются белые пятна, полные неизвестных опасностей и возможностей. Мой прощальный «подарок». Новая песочница для моих детей.
Сам Херобрин, хоть и победил, был очень сильно ранен и, забрав запечатанного бога, скрылся за стенами своей цитадели и вот уже как пятьсот лет не вылезает оттуда, залечивая раны.
Пятьсот лет мира. Пятьсот лет, за которые цивилизации всё ещё восстанавливались и исследовали новые земли. Они копались в руинах, находили разбросанные как мной, так и ими самими артефакты и слагали баллады обо мне.
Что же касается других планет. Скажем так. Они стали моими полигонами для экспериментов и способом иногда убить скуку, испытывая там что-то новое. На одной я воссоздал экосистему гигантских насекомых, на другой устроил вечную бурю из жидкого криокамня, а третью и вовсе заселил разумными, но предельно агрессивными грибами. Это было моё личное меню развлечений на крайний случай.
Другие измерения также были увеличены в размерах, точнее те из них, которые этого требовали. Тот же Край, он и до того был размером со всю солнечную систему, смысла его пытаться увеличить не было.
И вот, я сижу в своём кресле у камина и думаю, куда бы дальше повернуть историю, отмечая своё 10 000-летие с момента попадания в этот мир. В бокале искрится созданное мной же вино, в камине потрескивают пламенеющие дрова, привезённые с одного из моих «полигонов». Я достиг всего. Я был богом, дьяволом, творцом и разрушителем. Что дальше? Новый виток войны? Или, может, устроить «второе пришествие»? Я перебирал варианты, как шахматист, продумывающий партию с самим собой.
И в этот момент тишину моего небольшого дома на границе солнечной системы пронзила вибрация, которую я не чувствовал десять тысячелетий. Не мысль Сущности. Не дрожь реальности.
Это был звонок.
Прямо в воздухе передо мной, с лёгким электронным треском, возник экран. Чистый, с минималистичным интерфейсом. И на нём — всего одна строка.
[СУЩНОСТЬ_7B4A1F]
Поздравляем с прохождением 10-летнего обучения. Вы готовы продолжить?
[Y] / [N]
Я замер, глядя на эту надпись. «10-летнее обучение». Это шутка такая? Я обратился к системе, зная, что она меня услышит.
— Десять лет, — произнёс я вслух, и мои слова повисли в тишине, наполненной весом десяти тысячелетий. — Это десять раз по триста шестьдесят дней?
На экране, без задержки, появился ответ:
[Да]
Я почувствовал, как что-то холодное и тяжёлое сжимается у меня в груди. Гора из алмазов, выросшая из песчинки непонимания.
— А то, что прошло в тысячу раз больше времени, это ничего? — спросил я, и в моём голосе впервые за эпохи прозвучала не божественная мощь, а человеческая, сбитая с толку усталость.
Экран завис. Секунду, другую. Безмолвие затягивалось. Потом буквы на нём поплыли, исказились и стёрлись. Появились новые.
[…]
[Уточняю информацию…]
Затем — пауза, показавшаяся мне вечностью. И, наконец, новый текст, в котором сквозили какие-то несвойственные Сущности вибрации — не то смущение, не то досада.
[Прошу прощения. Произошёл сбой в системе отсчёта времени.
Должно было пройти 10 лет, а не 10 000.
...
Вы готовы продолжать?]
Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Десять тысяч лет. Десять тысяч лет тоски, безумия, творения, войны и легенд о Херобрине. Всё это — из-за глюка в программе. Из-за ошибки в коде. Во рту у меня стоял вкус самой горькой иронии во всей многомерной истории мироздания.
Я медленно открыл глаза и посмотрел на кнопки [Y] и [N]. А что, собственно, оставалось? Просить компенсацию? Требовать вернуть назад девять тысяч девятьсот девяносто лет?
Уголки моих губ дрогнули. Потом я тихо, а затем всё громче рассмеялся. Это был смех над абсурдом, над вселенской нелепостью, над самим собой.
Я протянул руку и с чувством глубокого, сардонического удовлетворения нажал на [Y].
Ошибка так ошибка. Давайте продолжим