Быть никем – это тоже решение. Вейн Кассиан впервые понял это, глядя на Ожидающих. Они были похожи на живые статуи, застывшие перед осколками своих возможных судеб.
Ясная бардовая луна покрывала Сад изящных зеркал своим светом, а небо, похожее на темную густую кровь. Оно заливало все, до чего мог дотянутся глаз человека. Прогуливаясь вдоль реки, в водах которой отражались не звёзды, а бледные отсветы разбитых зеркал, Вейн шёл по едва заметной тропе, усыпанной едва заметными осколками от зеркал, петлявшей между чёрными силуэтами спящих деревьев. Под ногами хрустел мелкий щебень, а слева, за низким ограждением из потрескавшегося камня, текла Река Отражений. Её воды, обычно серебристые и живые, сейчас были густыми и неподвижными, вбирая в себя багровое сияние луны и превращаясь в медленную струйку тёмного вина. уносящую в никуда осколки искажённых лунных ликов. Вейн увидел своего отца, стоящего около темного дуба, ствол которого был испещрён трещинами, похожими на застывшие молнии. Он сжимал в руке сухую ветвь, словно ища в ней опору, а его взгляд, острый и суровый, был устремлён за горизонт, в ту самую Пустоту, о которой слагали легенды.
- Вейн! — голос Альдора прозвучал негромко, но с той самой давленой силой, что заставляла умолкать даже шёпот ветра. — Ты думаешь, можно остаться в тени? — Впервые Альдор повернул к нему голову, и в его глазах, подёрнутых дымкой лунного света, плескалась невысказанная тоска. — Нельзя. Или ты примешь то, что несёшь в себе, и это сожжёт тебя изнутри. Или откажешься — и твоя душа опустеет, как у них. — Он кивнул в сторону безмолвных фигур вдали.
Вейн почувствовал, как по спине пробежал холодок. Но он выпрямился, стараясь придать своему голосу ту дерзость, которой не было внутри.
- Значит, всё просто? — Вейн прищурился, и в его взгляде мелькнула тень той самой иронии, которой он пытался прикрыться. — Испепелиться изнутри или... стать пустым местом. Прекрасный набор. А где здесь пункт «обойтись без фокусов» и просто... остаться?
- Остаться?» — Альдор взглянул на сухую ветвь в своей руке. Его пальцы сжали её крепче, и на мгновение Вейну показалось, что по потрескавшейся коре пробежал слабый, багровый отсвет — отражение луны или что-то иное, глубинное. — «Здесь ничто не остаётся, сын. Здесь всё либо утекает, либо выгорает. А некоторые вещи... лишь притворяются мёртвыми, чтобы дождаться своего часа. Выбирай, пока можешь. Или выбор сделают за тебя
Он повернулся и, опираясь на ветвь, как на посох, медленно пошёл прочь, в сторону темнеющей аллеи. Сучковатая палка отдавала глухой, твёрдый стук о каменную плиту, звук, неожиданно уверенный и тяжёлый для простого обломка дерева. Фигура Альдора, казалось, впитывала в себя скудный свет, но странный посох в его руке на миг удерживал отсвет, как тлеющий уголёк в пепле. Вейн не стал его догонять. Он остался стоять у воды, ощущая, как ледяная тяжесть слов отца медленно оседает где-то в глубине груди, тяжёлым и чужим камнем. Воздух, неподвижный и тяжёлый, пах теперь не просто увяданием — в нём витал сладковатый привкус старых книг, хранящих забытые слова, и едкая пыль разбитого стекла.
Спустя некоторое время, Вейн шастал по тропам Сада, пока не набрел на центральную площадь. Площадь открылась перед ним внезапно, как огромная, пустая сцена. Мостовая здесь была выложена не камнем, а тысячами смальтовых осколков, тускло поблёскивающих в кровавом свете, словно чешуя гигантской заснувшей рыбы. И на этой мерцающей поверхности, как марионетки с оборванными нитями, двигались Ожидающие.
Их было с десяток. Они не шли — они дрейфовали по непонятным, закольцованным маршрутам, их бледные лица под бардовым светом казались восковыми масками. Один, старик в потёртом сюртуке, бесцельно водил ладонью по воздуху, будто ощупывая невидимую стену. Другой, женщина с распущенными волосами цвета пепла, беззвучно шевелила губами, повторяя одну и ту же фразу, которую не было слышно.
- Меня тоже ждет такая участь? – напугано проронил Вейн.
На скамьях, вытесанных из грубого зеркального сланца, сидели семьи. Это было самое странное. Родители с остекленевшими глазами, которые читали детям сказки о внешнем мире, словно заклинания, пытаясь передать им хоть крупицу тоски по чему-то, чего те никогда не знали. Дети, чьи самые громкие игры затихали у края площади, будто звук поглощался невидимой стеной. Они росли в тени вечного выбора, и их молчаливая покорность пугала Вейна больше, чем истерики одиноких Ожидающих.
Весь Сад изящных зеркал был накрыт стеклянным куполом. Главная площадь была усыпана бездушными ожидающими, у которых нет цели и смысла в их хрупкой, будто зеркало, жизни. Вейн, противясь тяжести, что нарастала в нём с каждым шагом, медленно подходил к стене из стекла. За ней лежала Пустота. Не тьма, не туман, а нечто иное — полное, всепоглощающее ничто, бездонное и беззвёздное. Оно не угрожало, оно притягивало, суля конец всем мукам выбора. И в этом было самое большое искушение и самый большой ужас.
Настал поздний вечер. На небе, как треснувшее стекло, проступили первые звёзды — словно осколки зеркал, плывущие в чёрной пучине под багровой луной. Вейн спешил домой, кутаясь в плащ. В конце аллеи, ведущей к их дому, он на мгновение остановился. Отсюда был виден весь Сад под гигантским стеклянным куполом — идеальная, безвоздушная ловушка, колба под небом, навсегда запечатанная от мира.
Краем глаза он заметил в небе тёмную точку, что росла с пугающей скоростью. Не падающую звезду, а нечто целенаправленное. Сердце ёкнуло, но он отмахнулся от дурного предчувствия и, прибавив шагу, скрылся в дверях дома. Внутри пахло хлебом, яблоками и древесной смолой. За столом сидел Альдор. Перед ним дымились тарелки с грибным супом, в центре стола красовался румяный пирог, а два глиняных кружка источали теплый чай из бризмы — тех самых сладких ягод, что зреют в тени Темных Дубов и на вкус напоминают мёд с примесью дыма. Это был островок света и покоя в сердце вечного Сада. Вейн сбросил плащ и опустился на скамью напротив отца. Вейн не притронулся к еде, его взгляд был прикован к пламени свечи.
- Отец... — его голос дрогнул, сбрасывая маску наигранной иронии и смелости. — Я не хочу выбирать между страданием и потерей. Я хочу выбрать... чтобы потом не жалеть. Хочу выбрать счастье. Даже если оно будет длиться всего один миг. Но настоящее.
Альдор отложил свою ложку. Его глаза, обычно устремлённые вдаль, теперь смотрели на сына с бездонной, древней печалью.
- Чтобы выбирать, как жить, сын мой, нужно быть сильным. Не так, как держат меч, — он сжал кулак и разжал его. — А так, как держится дух, когда мир рушится. И так, как продолжает биться сердце, когда ему разбивают грудь. Сила твоего сердца — вот единственный компас в том выборе, что тебе предстоит.
Он помолчал, и взгляд его снова стал тяжёлым и отрешённым, будто он слышал нечто, недоступное ушам сына.
- Но помни: даже самый сильный дух нуждается в оружии. Даже самое верное сердце должно уметь себя защитить. Потому что тьма уже на пороге, Вейн. И она пришла не за мной.
Слова отца повисли в воздухе, густом от запаха еды и невысказанного ужаса. Ужин прошёл в гнетущем молчании, прерываемом лишь звоном ложек о глину. Каждый кусок хлеба казался Вейну безвкусным, каждый глоток чая — обжигающим предчувствием.
На улице стемнело. Солнце, ещё недавно освещавшее небосклон, было поглощено бездонной утробой ночи. Вейн лежал на своей кровати у окна, вглядываясь в густую, почти осязаемую тьму. Там, вдалеке, должна была быть главная площадь, но теперь она тонула во мраке, как и души Ожидающих. Он не видел их, но чувствовал их безмолвное присутствие — тяжёлое, как предгрозовое воздух.
Он поднялся в свою комнату под самой крышей — тесное пространство с покатым потолком и единственным окном, выходящим в сторону Пустоты. Здесь пахло по-другому: пылью, старыми книгами, и холодным стеклом. Лёжа на узкой кровати, он вглядывался в густую, почти осязаемую тьму за окном. Багровая луна скрылась за шпилями купола, и теперь мир поглотила абсолютная чернота. Там, вдалеке, должна была быть главная площадь с её призрачными огнями, но сейчас она тонула во мраке, как и души Ожидающих. Он не видел их, но чувствовал их безмолвное присутствие — тяжёлое, как свинцовое покрывало, наброшенное на весь Сад.
На самом краю Сада, там, где смальтовая мостовая упиралась в стеклянную стену купола, вспыхнул золотой осколок. Он не был похож на огонь или отражение. Это был кусочек чужого, ядовитого солнца, принесённого извне. Он был ослепительно ярок, и его свет не рассеивался, а был плотным, словно жидкий металл, текущий по невидимым рельсам. И он двигался. Не хаотично, а с пугающей, хищной целеустремлённостью, прямо сквозь прозрачную преграду купола, которая не оказала ему ни малейшего сопротивления.
Сердце Вэйна заколотилось, отдаваясь глухими ударами в висках. Ледяная волна страха сковала его, пригвоздив к оконному проёму. Он видел, как внизу, у их порога, замерла одинокая фигура отца. В сгущающихся сумерках он увидел его. Альдор стоял, вцепившись в тот самый сухой ствол тёмного дуба. Но сейчас это был не сувенир из детства. В его руке иссохшая ветвь преобразилась. Она выпрямилась, став жезлом, а её сучки заострились, словно когти древнего зверя. Он стоял, выставив его перед собой, и его поза была не позой садовода — это была стойка воина, готового встретить смерть, защищая порог своего дома.
Вейн оттолкнулся от стены. Его высокий, худощавый стан, всегда казавшийся таким неуклюжим и угловатым, теперь выпрямился, наполнившись новой, незнакомой решимостью. Длинные ноги, над которыми он втайне посмеивался, за несколько шагов перенесли его через комнату. Он не был воином. Он был тростинкой. Но в тот миг он почувствовал — даже тростинка может стать копьём, если ею движет ярость защиты. Густые волосы цвета пыли от осколков зеркал взметнулись вокруг его головы, подхваченные ветром, что ворвался в дом вместе с тревогой. А глаза, ярко-зелёные, как первая трава, пробивающаяся сквозь пепелище, уже не выражали страха. Они горели, устремившись через темноту к спине отца, словно желая стать для него живым щитом.
- Немедленно вернись в дом, Вейн! – Тяжело и с некоторой тревогой произнес Альдор
Вейн не отступил ни на шаг. Ветер трепал его волосы, но взгляд, зелёный и острый, был неподвижен и прикован к отцу.
- Тогда скажи мне, кто к нам идет? Что это за золотой свет? — его голос дрожал, но не от страха, а от ярости, рождённой непониманием. — Как ты связан с ним? И что его привело его к нашему порогу?
- О, какая трогательная сцена. Семейная идиллия на краю бездны.
В тот же миг золотой свет, плывший к ним, вспыхнул ослепительным, холодным солнцем. Он не просто осветил — он выжег саму тьму, отбросив густые, бардовые тени, и заставил мир замереть. Буря тревоги, что висела в воздухе, испарилась, подавленная чистым, безразличным могуществом этого сияния.
В его эпицентре, словно возникая из самого света, стоял старик. Его одеяния были не просто золотыми — они казались отлитыми из жидкого, застывшего металла, покрытого тончайшей паутиной чеканных узоров, изображавших падающие звёзды и разбитые короны. Плащ не развевался на несуществующем ветру, а лежал недвижимо, тяжело, как погребальная мантия. В руке он сжимал посох, увенчанный пылающим самоцветом — источником этого неестественного, безжалостного света, в котором слезились глаза.
- Давно не виделись, старый Альдор, — его голос был сладок, как яд, и резал слух, как нож по стеклу. Он обвёл взглядом их дом, Сад, и наконец, остановился на Вейне. В его глазах вспыхнул холодный, хищный интерес. — Я обыскал для тебя весь континент. Обшаробил каждую Обитель, обыскал каждую Цитадель. А ты... — он сделал театральную паузу, — а ты, как оказалось, прохлаждаешься в этом склепе для слабаков... с наследником.
Альдор не дрогнул, но Вейн увидел, как сжались его пальцы на посохе — до побела костяшек.
- Квирин, — имя прозвучало как плевок на раскалённые угли, выдохнутое сквозь стиснутые зубы. — Ты всегда любил театральные выходки. Даже сейчас, явясь как вор, ты рядишься в солнце. Старик — Квирин — усмехнулся, и звук этот был похож на шелест ядовитой змеи.
Старик — Квирин — усмехнулся, и звук этот был похож на шипение раскалённого металла, опущенного в воду.
- Вор? — он приставил руку с посохом к груди в мнимой обиде. — Я пришёл за своим. Ты украл нечто бесценное у самого Порядка. И я не уйду с пустыми руками. — Его горящий взгляд снова скользнул по Вейну, вымеряя, оценивая, и по спине юноши пробежал ледяной холод, будто по ней провели лезвием. — Ты не рассказал ему, старый друг? Не поведал, почему мы вынуждены были бежать? Или ты так и остался трусом, прячущимся за спину того, кого должен был защитить?
- Молчать! — рывком развернулся к нему Альдор, и в его глазах впервые загорелся настоящий, дикий огонь. — Не смей прикасаться даже взглядом!
Но было поздно. Слова, как отравленные иглы, впились в Вейна. Он смотрел на отца, на этого золотого незнакомца, и обрывки правды начали складываться в ужасную картину.
- Отец? — его голос был тих, но разрезал воздух острее любого крика. — Что он имеет в виду? Что ты украл? И почему... — он перевел дух, — почему он называет меня наследником?
В этот миг Квирин засмеялся — громко и искренне, наслаждаясь хаосом, который он посеял.
- О, прекрасно! Продолжай, Альдор. Продолжай лгать ему. Или, может, твой мальчик заслужил наконец услышать, кем был его отец до того, как стал сторожем на этой проклятой свалке иллюзий? Кем был... и кого он предал.
Слова Квирина повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые, будто спущенный с цепи призрак. Золотой свет, что освещал его высокомерную фигуру, вдруг показался Вейну похожим на зарево далекого, но неумолимо приближающегося пожара.