Лето на юге Бессарабии наступает внезапно и ошеломительно. 21 июня 1941 года выдалось знойным, с густым, почти осязаемым воздухом, который не двигался ни днём, ни ночью.
17-я застава 79-го Пограничного отряда приютилась на высоком берегу реки Прут, что отделяла Советскую Молдавию от Королевства Румыния. Главное здание — крепкая, побелённая казарма с массивной печью и наблюдательной вышкой — казалось незыблемым оплотом мира. Вокруг — нескошенная трава, пахнущая мятой и полынью, да тихая, сонная деревенька за пригорком.
Начальник заставы, старший лейтенант Николай Горбунов, был невысоким, но жилистым мужчиной, с глазами цвета чистой, остывшей воды. В свои двадцать пять он был уже ветераном — служил на Дальнем Востоке, а на Прут попал лишь год назад.
Этим вечером, после отбоя, он стоял на крыльце и курил папиросу, глядя на темнеющий горизонт. Небо было иссиня-чёрным, тяжёлым, но без звёзд. В последние двое суток дисциплина напряглась до предела.
Вражеские посты на том берегу (в этих местах они ещё называли их «стражами») всегда вели себя нагло, иногда демонстративно играли на гармошке или светили фонарём в сторону заставы. Но сейчас их посты опустели. Днём по румынским дорогам шли не крестьяне, а сплошные колонны грузовиков, которые исчезали в лесах, словно проглоченные землей.
«Тишина хуже крика», — подумал Николай, вспомнив слова своего старого командира.
Дверь скрипнула, и рядом возник Иван Дымов, 45-летний старшина, чья сивая голова и красные от бессонницы глаза свидетельствовали о долгом опыте службы. Дымов был для лейтенанта Горбунова и отцом, и наставником.
— Товарищ лейтенант, вам бы поспать, — прохрипел Дымов, поправляя ремень ППШ.
— Не хочется, Иван Семёнович. Опять донесения пришли. Штаб в Кагуле требует «быть готовыми к любой провокации».
— Провокация? — Дымов сплюнул в пыль. — Это они так войну называют, чтоб бумагу не портить. Давно пора уже объявить тревогу, Коля. Вот моё чутье — а оно меня никогда не обманывало, я ещё австрийцев при царе гонял — говорит, что завтра нас встретит не утро, а пламя.
— Приказ есть приказ, Семёныч. Мы привели заставу в полную боевую готовность, но первыми не стреляем. Не дадим им повода.
Дымов кивнул, но его взгляд был прикован к тёмному, скрытому туманом румынскому берегу.
Горбунов вошёл в штабную комнату, на стене которой висела карта района с красными отметками брода и ключевых высот. Он проверил радиостанцию, ещё раз уточнил посты, убедился, что пулемёты Максима готовы к бою и что на складе достаточно патронов.
Стрелки часов на стене приближались к четырём утра. Николай присел к столу, снял фуражку и потёр уставшие веки. Он подумал о своей невесте Вере, которая ждала его в Кишинёве, и улыбнулся этой внезапной, тёплой мысли о будущем.
Но улыбка тут же погасла. Внезапно, сквозь глубокую, почти гнетущую тишину, он услышал отдалённый, нарастающий гул. Не самолёт, не мотор. Что-то тяжёлое, идущее к границе.
Он быстро надел фуражку, взял бинокль и направился к выходу.
— Старшина Дымов! Наблюдение усилить! — крикнул он.
В этот момент, когда Николай ступил на крыльцо, чтобы вдохнуть утренний, пахнущий сыростью воздух, мир рухнул.
Через миг мирный запах мяты заменил запах пороха.
Над Прутом, на румынской стороне, не было ни солнца, ни зари — была только тьма, лопнувшая от огня.
В 4 часа утра 22 июня мир рухнул. Сначала раздался один, потом второй, а затем сплошной, оглушающий рев — негромкий гул сменился адской симфонией гаубиц. Земля, на которой стояла застава, превратилась в трясущуюся мембрану.
Первые снаряды ударили по флангам: по старому складу боеприпасов, который взлетел в воздух со зловещим гулом, и по радиовышке, которую срезало, как стебель. Застава мгновенно накрылась огненным колпаком.
Лейтенант Горбунов стоял на крыльце всего секунду, когда его сбило с ног ударной волной. В ушах звенело, в ноздри ударил едкий запах тротила и горящего дерева. Он вскочил, уже не чувствуя боли от ушиба.
— Тревога! К бою! — его голос был заглушен, но команда прозвучала внутри, в инстинкте. — Старшина Дымов! ДОТ! Прикрыть брод!
Казарма, которую Горбунов и его бойцы считали домом, за несколько минут превратилась в горящий остов. Осколки свистели, словно злые осы, врезаясь в брёвна и землю. Пограничники, разбуженные не горном, а войной, выскакивали из уцелевших дверей и окон, уже с оружием в руках. Не было паники — была закалка. Каждый знал свое место.
Горбунов бежал к наблюдательному пункту, перепрыгивая через воронки и горящие обломки. Он едва успел толкнуть связиста Петренко в окоп:
— Связь со штабом! Доложить: Начали! Налет!
Но связь уже не работала. Основной кабель был перебит.
— Трассирующими! В сторону реки! — приказал Горбунов.
С румынского берега, сквозь густой туман и завесу дыма, Горбунов увидел их. Они двигались, как тени, — передовые группы румынской пехоты, поддерживаемые плотным пулемётным огнем с той стороны. В реку уже сбрасывались легкие понтоны, наспех сколоченные плоты.
Они шли, уверенные в себе. Уверенные, что получасовой артиллерийской подготовки хватило, чтобы уничтожить тридцать пять парней в зеленых фуражках.
Первые румыны уже ступили на остров посреди реки.
— Максим, дай им прикурить! — проорал Горбунов.
Иван Дымов, сидевший за щитом своего пулемета «Максим» в бетонном гнезде, словно ждал этого слова. В темноте заревело. Пулемет Дымова, словно разъярённый зверь, отрыгнул длинную, трескучую очередь. Вода в Пруте вскипела фонтанами. Первая лодка, полная пехоты, накренилась и пошла ко дну.
В ответ на пулеметный огонь враг перенес огонь из минометов на позиции Дымова.
Николай, припав к брустверу, перезарядил винтовку Мосина. Он видел, как рядом упал молодой боец, которому позавчера исполнилось двадцать. Он не застонал, просто рухнул, выпустив винтовку.
«Случилось. Началось», — эта мысль была холодной, как сталь. Все его теоретические знания, все учения, наряды и бессонные ночи сошлись в одну точку: держаться.
Его пограничники, несмотря на яростный обстрел и численное превосходство врага, не отступали. Они отвечали огнём из винтовок и гранат, каждый раз, когда враг показывался в проемах огня.
Это был бой без объявления войны, без права на ошибку. Бой, который должен был длиться тридцать минут, но который застава лейтенанта Горбунова была намерена растянуть на бесконечность.
Прошло три часа. Время перестало быть часами, оно стало пульсацией: очередь Дымова, взрыв миномета, крик, перезарядка.
К семи утра артподготовка стихла, но на смену ей пришёл непрерывный, плотный ружейно-пулеметный огонь. Основные силы румынской пехоты, видя, что маленькая застава не сломлена, пошли на прямой штурм. Они форсировали реку сразу в трёх местах, используя дымовую завесу.
Застава оказалась в полном окружении. Враг уже просочился на фланги и пытался закрепиться в ближайшем овраге, чтобы оттуда подавить центральный ДОТ.
Центром обороны оставался пулемёт Максим в руках старшины Ивана Дымова. Его сектор был самым опасным: он прикрывал брод, через который пытались переправиться основные силы.
Дымов работал яростно и методично. Он не просто стрелял — он косил атакующие цепи. Его лицо было покрыто копотью и пороховой гарью, но глаза горели холодной решимостью.
В очередной раз, когда пулемёт ненадолго умолк для смены ленты, из кустов метнулась румынская граната. Взрыв был несильный, но осколок нашел свою цель. Дымов коротко застонал, пошатнулся, но, прежде чем упасть, успел толкнуть ногой вторую ленту в приёмник.
— Семёныч! — крикнул боец рядом, пытаясь перевязать ему плечо.
— Мне нормально! — отмахнулся старшина, хотя его лицо было белым от боли. — Главное, не дать им стать на этот берег. Максима не бросать!
Лейтенант Горбунов с пятью оставшимися бойцами сражался у входа в разрушенную казарму. Он понимал, что если враг возьмёт Дымова, оборона рухнет.
Он выхватил из-за пояса две ручные гранаты Ф-1 и поднялся в полный рост.
— Со мной! За мной! Вперёд!
Не дожидаясь подкрепления, Горбунов возглавил отчаянную контратаку на позиции врага, пытавшегося обойти пулеметное гнездо.
Этот бросок был чистым безумием, но он сработал. Враг, не ожидавший, что горстка измотанных, окружённых пограничников осмелится на атаку, замешкался. Гранаты Горбунова разорвались в самой гуще наступающих. Николай вел огонь из винтовки, стремясь создать иллюзию, что атакует крупное подразделение.
Контратака стоила ему двух бойцов, но она отбросила румын и дала драгоценное время Дымову, который смог снова открыть огонь, стабилизировав фланг.
Горбунов, упав в окоп, огляделся. На земле лежали его товарищи. Некоторым уже не помочь. Пулемётный расчет Дымова был подавлен, но пулемет продолжал работать, теперь уже под управлением молодого, бледного солдата.
Наконец, в 11 часов утра, удалось установить связь со штабом отряда.
— Семнадцатая! Мы в окружении! Повторяю, в окружении! Держимся! Противник — до батальона!
— Принято, семнадцатая! Вы молодцы! Ждите... — и связь оборвалась.
Они ждали. Ждали уже семь часов. Защитников осталось меньше десяти. Боеприпасы были на исходе. Но самое главное: они выполнили свою главную задачу. Они сковали силы, нарушили график наступления и не дали врагу пройти без боя.
В этот момент, когда у него в магазине оставалось всего три патрона, а воздух звенел от усталости и боли, в его руках оказалась новая записка. Её принёс последний оставшийся при нём связной.
Записка была скомкана и пропитана кровью, но приказ в ней был ясен: «Отойти. Соединиться с 95-й дивизией.»
Время подходило к полудню. Приказ, написанный карандашом на измятом листке, обжигал руку лейтенанта Горбунова: «С боем отойти. Присоединиться к частям 95-й стрелковой дивизии в районе (нрзб)».
Он собрал вокруг себя тех, кто ещё мог держать оружие: шесть бойцов. Старшина Дымов, тяжело раненный в плечо, упрямо сидел у пулемета, отказываясь уйти, пока его несут.
— Иван Семёнович, — Горбунов присел рядом, — приказ об отходе.
— Я тут останусь, товарищ лейтенант. Максима без меня не бросать. Я прикрою.
— Нет. Заставу мы не бросаем, но приказ — это не самоубийство. Застава — это люди. Выполняем.
Дымов, понимая, что это приказ, который спасёт остатки их горстки, кивнул, скрипнув зубами от боли, когда его двое бойцов осторожно подняли на плащ-палатке.
У них был один шанс: неожиданность. Враг, уверенный, что застава полностью подавлена, готовился к закреплению на берегу и переправе тяжелой техники. Плотность огня была высокой, но наблюдатели были ослаблены самоуверенностью.
Горбунов, вооруженный немецким автоматом, поднятым с тела убитого румынского офицера, принял решение: прорываться через самый густой кустарник на южном фланге, к старому лесному тракту.
— Дымова нести аккуратно! Огонь — только по моей команде! Вперёд, товарищи! За Родину!
Они бросились вперёд. Это был не бой, а спринт под огнем. Ветви хлестали по лицу, одежда рвалась о колючки, под ногами чавкала глина и грязь.
Враг заметил движение не сразу. Когда румыны открыли огонь, отряд Горбунова был уже на полпути к укрытию.
На лейтенанта обрушился шквал пуль. Один из бойцов, который тащил палатку с Дымовым, вскрикнул и упал. Горбунов, не раздумывая, бросил автомат, схватился за угол плащ-палатки и, подхватив её вместе с оставшимся бойцом, потащил старшину сам.
Он чувствовал, как усталость последних суток, боль и ярость сливаются в один нечеловеческий прилив сил. Он бежал, прикрывая раненых своей спиной, зная, что, если упадёт, они погибнут все.
Выстрел. Горбунов почувствовал жгучий удар в левое бедро. Он споткнулся, но не упал. Стиснув зубы, он оттолкнулся от земли и сделал последний, решающий рывок.
Вдруг огонь врага стих. Они прорвались.
Выбравшись из густого кустарника на опушку леса, они рухнули на землю. Сквозь гул в ушах Горбунов услышал треск ломающихся веток — это были они, всего семь человек. Из 35.
Горбунов перетянул раненую ногу ремнем, чтобы остановить кровь. Он посмотрел назад, на Прут, который уже не был виден, но откуда поднимался черный столб дыма. Это была его застава. Его долг. Он не сдал её, но и не удержал.
Дымов, тяжело дыша, сжал его руку:
— Спасибо, Коля. Не стыдно. Они нас не обошли, а мы не сломались.
Горбунов поднялся, опираясь на винтовку. Его лицо было жестким, глаза — стальными. Они потеряли заставу, но сохранили главное: знамя и честь.
— Пошли, Семёныч. Теперь наш долг — найти наших и продолжить воевать. Война только началась. Идём на восток.
Они двинулись вдоль лесного тракта, прочь от дымящихся руин, навстречу неизвестному, огненному будущему. За ними, через Прут, уже переправлялась румынско-германская армия. Но на этом маленьком, героическом участке фронта, они потеряли полдня, и это время уже не вернуть.