Смотреть на огонь, танцующему в чугунной печке, было особым удовольствием.
А особым, садистским, удовольствием было смотреть на то как огонь поедает вещи, наблюдать как они чернеют и меняются. Как острые языки пламени обвивают бездыханные тела, сжигая их до тла.
В воздухе стоял запах сгоревшей кожи, обуглившихся костей и практически неуловимый запах дерева. Пламя поднималось высоко верх, лаская блеклые на его фоне звезды. Город за мостом горел, медленно превращаясь в руины. Здания складывались как карточный домик, падая на землю.
С другой стороны моста возвышался чистый белый город. Академия, главное здание Пилтовера, зачаровывало своей красотой. Казалось, люди живущие там, даже не задумывались о том, что происходит у них под носом. Не слышали плача матерей, скорбящих над сгоревшем в пламени ребёнком и не слышала плача юных дев, страдающих от насилия со стороны аморальных, вечно пьяных, мужчин.
На краю деревни, в кучи мусора и обломков, упиваясь горькими слезами перед бранным телом матери, стоял мальчик, держа на руку свою женскую копию. По чёрным от серы щекам катились крупные слезы, а светлые волосы напоминали грязную паклю. Мальчик с ужасом и шоком смотрел сквозь слезы на обгоревший труп матери, истошно крича. Их мать не была прилежной женщиной и не тянула на роль хорошей мамы, но иногда, очень редко, она могла приласкать старшего сына, подарив ему новую рубаху. Она была из тех, кто осуждали жизнь, не прикладывая усилия. Частые и очень близкие клиенты доставляли временное удовольствие, а наркотики, купленные на полученные деньги, чуть продлевали эффект неуловимого счастья. Однажды, клиенты стали платить все меньше и просить того, чего уже не молодая женщина исполнить не могла, а вот её 7 летняя дочь — прекрасно подходила.
Сквозь обломки медленно шел высокий мужчина. На руках он держал пострадавшего от геноцида сына. Тяжёлый, полный печали взгляд, медленно осматривал обломки, выискивая живых. Люди, раненные морально или физически, практически не отличались от груды обломков и было сложно найти живших.
Взгляд мужчины зацепился за вздрагивающий черный от копоти холм. Может, если бы 'холм', не всхлипнул бы или не зарыдал с новой силой, то остался бы не замеченным. Мужчина остановился в двух шагах, рассматривая детей. Изнеможденные голодом и холодом, морально разрушенные дети даже не заметили подошедшего. Только девочка робко подняла глаза, оценивающе изучая пришедшего. На миниатюрном, обтянутым кожей, лицом большие карие глаза, до краевого наполненные болью, казались ещё больше.
Мужчина осторожно протянул руку к детям. Мальчик испуганно отшатнулся. Слезы грязными полосками застыли на лице ребенка, а красные от слез глаза все еще слезились.
—Не бойтесь. Я вас не обижу. — мужчина очень осторожно, ласково погладил сначала одного по голове, потом другого. Когда страх прошёл, он с легкостью поднял обоих на руки и пошел как можно дальше от медленно тлеющего города, от границы.