1.
Когда Алик Давыдов распахнул двери ритуального агентства «Последний путь», осматривая отделанное ослепительно глянцевым чёрным мрамором фойе, то первое, что он сделал, это с облегчением выдохнул.
Тому было две причины. Во-первых, посетителей в «Пути» почти не было, десятка полтора, что для такого заведения являлось ну совсем незначительным.
Во-вторых, из трёх льготных касс работало две, что вкупе с первой причиной давало надежду на то, что удастся быстро освободиться. Час, а может даже и меньше. Как раз столько примерно осталось у няни, сидевшей с детьми. При удачном раскладе не придётся бежать домой сломя голову, и одновременно унижаться, упрашивая по телефону няню чуть-чуть задержаться.
Подойдя к электронному терминалу, Алик покопался в меню, отметил все интересующие его позиции, получил талончик с номером 156, и сразу же посмотрел на табло ожидания.
Перед ним всего восемь. И двое уже у приёмных окошек, что-то там объясняют громким шёпотом молодым девочкам-операторшам, едва не заглушая Вивальди, доносящегося из скрытой аудиосистемы.
«Времена года». «Осень», кажется, или «Зима». Алик не был силён в классической музыке, к тому же обычно в ритуальных агентствах крутили «Реквием» Вольфганга Амадея. Ну, это в обычных. «Последний путь» позиционировал себя как крупнейшее в городе, и мог позволить себе выбиваться из шаблонов.
Большие плазменные экраны, установленные почти на всех стенах фойе, синхронно показывали рекламу новомодной услуги, оказываемой совместно с Роскосмосом – отправку праха за пределы Солнечной системы, в сторону Стрельца А. Несмотря на то, что предлагаемая услуга была не более, чем маркетинговой профанацией, она стоила сумасшедших денег, и пользовалась спросом у богатых фриков, думающих лишь о себе, а не о памяти об усопших.
Поискав глазами свободное сидячее место, Алик направился было к нему, но быстро передумал. Пока есть время, можно выйти перекурить, заодно позвонить няне и узнать, как дома дела. А уже потом сесть и дожидаться своей очереди.
На улице, достав помятую пачку, Алик обнаружил, что она пустая. Выходит, последнюю сигарету он выкурил ещё утром, когда стоял в очереди на маршрутку.
Табачный киоск находился совсем рядом, через дорогу, но на Алика внезапно напал приступ экономии. Вспомнил, что вчера днём потратил на оптовом рынке чуть больше, чем планировал – ох уж эти распродажи пред-просрочки. А уже вечером, когда понёс в обувное ателье свои латаные-перелатанные беговые кроссовки, был огоршён известием о том, что они более не подлежат восстановлению. Конечно, сейчас сентябрь, и ещё несколько недель он в них пробегает, а ну как наступит поздняя осень, начнутся дожди, и что тогда? Новые кроссы в семейный бюджет не закладывались.
Да уж, экономия должна быть экономной. Любонька часто говорила ему, чтобы курить бросал. Мол, и здоровья больше будет, и копеечка какая-никакая, а всё целее. Да разве ж он не пытался? Последний раз вот недавно совсем, аккурат перед тем, как Любаша слегла. И как тут бросишь, когда жизнь такая, что без никотина хоть сразу в петлю лезь. Да и сколько там тех денег, пачка самых дешёвых сто двадцать, на три дня хватает, то есть по сорок в день. Что на эти деньги купить можно? А так хоть маленькая радость, пять минут облегчения. Лишать себя даже такой радости – так зачем тогда вообще жить.
Алику внезапно стало себя жалко. Рука автоматом в карман потянулась, где он сигареты держал постоянно. Взгляд упал на табачный киоск. Соблазн, соблазн.
И тут же мысли мгновенными слайдами. Вот Любаня стоит перед ним, и головой укоризненно качает, мол, ну чего ты, Аль, потерпеть не можешь. А вот дети, оба-два. Андрюшке семь, Валечке четыре. И чего им эти сигареты? Андрюшка яблоки любит, а Валечка апельсины. Купить им, вместо пачки сигарет, а самому потерпеть три дня, с него не убудет. Им-то сейчас тяжелее, чем ему.
Поглощённый своими мыслями-слайдами Алик не сразу заметил, как рядом с ним, прям перед входом в «Последний путь», важно припарковалась массивная туша чёрного «Ройс-Фантома». Лишь когда хлопнули двери, и пискнула сигналка, Алик отвлёкся от невесёлых дум, и посторонился, пропуская в здание ритуального агентства двух пассажиров вип-автомобиля.
Он – в чёрном крейп-костюме от Гуччи, в сшитых на заказ мокасинах, надетых на голые ноги. Волосы с проседью уложены на аккуратный пробор, массивный перстень на мизинце сверкает небольшим бриллиантом, очки в золотой оправе подчёркивают всё, что можно подчеркнуть. Хозяин жизни, если не всей, то какой-то значительной её части.
Она – мукла с двумя четвёрками, вываливающимися из декольте траурного дизайнерского наряда. Короткие каштановые завитушки, витрина Де Бирс на ушах и шее, и конечно же, дакфейс – пухлые губы сложены бантиком, чуть вытянуты вперёд, и непонятно, то ли она селфи пилить собирается, то ли орал выпрашивает у окружающих. Жена или дочка. Вряд ли любовница, шлюх в такие заведения обычно не берут.
Хотя кто им, богатым, запретит что-то делать? Чихать они хотели на общественное мнение.
Им даже дверь открывать не пришлось, охранник у входа, завидев их, сам распахнул массивный стеклопакет, одновременно что-то говоря в микро на лацкане пиджака. А когда они вошли внутрь, ещё и поклонился дорогим гостям, словно не охранником был, а швейцаром, или типа того.
Алик проводил парочку лениво-задумчивым взглядом, а когда за ними закрылись двери, полез было за телефоном, чтобы позвонить няне. Но… звонок не состоялся по причине того, что внимание Алика привлёк чёрный прямоугольник, лежавший на асфальте в паре метрах от «Роллс-Ройса». Алик шагнул в его сторону, поднял – прямоугольником оказалось кожаное портмоне, забитое банковскими картами и электронными визитками.
Он вошёл в холл ритуального агентства как раз в тот момент, как к богатой парочке подошла, а скорее, протанцевала на цыпочках, женщина в деловом костюме. Личный менеджер по работе с випами, конечно же. Не будут же эти двое брать талончик в терминале, а потом ждать общей очереди.
- Добрый день, мы рады приветствовать вас… - начала она петь, и умолкла сразу же, едва мужчина поднял руку.
- Избавьте от рекламной херни типа специальных предложений и сезонных скидок. – сказал он, и голос его был похож на металл, кующийся на наковальне. – У меня очень простой запрос, и мне нужен чёткий и внятный ответ. Да-да, нет-нет.
- Может, пройдёмте в переговорную… - женщина осеклась, заметив недовольство клиента, и слащаво улыбнулась. - Конечно, я вас слушаю.
- Мне нужно место на Первом. Площадка десять на десять, и памятник высотой в двадцать семь метров. Погребение через три дня. Решение нужно сегодня. Сможете?
Все присутствующие в холле агентства, включая Алика, охранника и женщину-менеджера, издали разные, но очень синхронные звуки – охи, вздохи, стоны. Мужчина при этом равнодушно смотрел на менеджера, а его спутница-мукла с томным и немного презрительным взглядом окинула нищебродов, словно это её собирались хоронить через три дня.
И тут, конечно, надо понимать контекст запроса, потому что всем известно, что Первое кладбище уже десять лет как не просто законсервировано, а пребывает в статусе объекта культурного наследия. И если там один-два раза в год кого-то и хоронят, то это какие-то известные актёры, спортсмены, писатели и прочая медийка.
И, допустим, за очень большие деньги можно найти вариант захоронить на Первом кого-то не слишком известного. И, может быть, даже найдётся место для площадки в сто квадратов. Но вот высота памятника в двадцать семь метров… на сегодняшний день самый высокий объект Первого кладбища – это восемнадцатиметровая статуя Руфина Сагдашева, капитана МЧС, ценой своей жизни спасшего из пожара восемнадцать детей. А этому поехавшему олигарху надо аж двадцать семь.
- Я… мы… - залепетала менеджер, не скрывая свою растерянность. – Мы самое крупное ритуальное…
- Да или нет?
- Думаю, да. – кивнула, наконец, женщина, и сделала это уж очень неуверенно. – Но мне нужно посоветоваться с директором.
- Передайте ему, что, если это будет сделано, я приобрету у вас максимальный пакет всех услуг. Включая хор плакальщиц, стеллс-процессию по Центральной аллее, и прочее. – сказал мужчина.
- Пройдёмте в переговорную. – менеджер просто танцевала вокруг него, направляя к двери, за которой, скорее всего, скрывались мягкие диваны, кофе с конфетками, и прочие люксовые нежности.
Они втроём направились туда, когда Алик, очнувшись от ступора, вызванного услышанным запросом, крикнул:
- Мужчина! Подождите!
Троица остановилась. Они посмотрели на Алика, как на нечто удивительное, вроде говорящего стула, или муравья, выросшего до размеров человека.
Алик протянул мужчине портмоне, сухо поинтересовавшись:
- Ваше? У машины обронили.
Мужчина взял портмоне, открыл, окинув взглядом карточки и визитки.
- Моё. Спасибо. – он сунул руку в карман, и добавил. – Извини, налички нет.
- Да не надо ничего. – с достоинством ответил Алик, и отошёл в сторону.
Троица скрылась за дверью переговорной.
Алик уселся на жёсткую кушетку, на свободное место рядом с бородатым мужичком в старом джинсовом костюме. Вежливо кивнул ему.
- Двадцать семь метров на Первом. – пробормотал бородатый. – Это ж можно душу сатане продать, и всё равно не хватит.
В общем и целом, он был прав.
Очередь двигалась со скоростью хромой черепахи. Чтобы занять себя, Алик решил подготовить прощальную речь. Достал телефон, открыл блокнот, и стал печатать наброски-заметки.
Ничего толкового не получалось, только какой-то пафос про вечность и Царствие Небесное. Перед глазами всё время появлялась Любашка, качала головой с укоризной, словно спрашивала, мол, ну как же так, столько времени прожили душа в душу, дети вот, любовь – а даже и сказать нечего?
В какой-то момент двери ритуального агентства с шумом распахнулись, охранник распахнул их, впуская в холл подтянутого молодого мужчину в строгом костюме. Судя по тому, как уверенно он уверенно направился к дверям переговорной, и как в этот момент засуетились девочки-операторши, это был директор агентства.
Телефонная трель, внезапно и резко нарушившая тишину, заставила окружающих посмотреть на Алика с немой укоризной, а охранник даже погрозил ему пальцем. Чертыхаясь про себя и на себя, за то, что забыл переключить на беззвучный режим, Алик торопливо достал телефон, и выскочил на улицу.
Звонила няня. Сообщила, что с детьми всё в порядке, и напомнила, что её смена заканчивается через сорок минут.
Алик начал было рассказывать, что как раз сейчас находится в ритуальном агентстве, вот-вот закончит дела и будет дома – но няня лишь поинтересовалась, будет ли он продлевать её смену, если вдруг снова задержится.
Она хотела денег.
- Марина Исааковна, вы же знаете, какая у меня сейчас ситуация… - начал лепетать в трубку Алик.
Няня была неумолима. Ровно через сорок минут, и не минутой позже она покинет дом, оставив детей на попечение друг друга. Она отключилась от разговора, даже не став дослушивать Алика.
Это было в высшей степени свинство. Хотя, с другой стороны, её можно было понять. Когда-то она работала модным оккультным астрологом, но во время пандемии потеряла всю семью, влезла в кредиты, чтобы оплатить им достойные похороны, и теперь вот на подработке, из кожи вон лезет, чтобы закрыть долги прежде, чем сама отойдёт в мир иной.
Единственный выход в данной ситуации – это успеть вернуться домой до того, как няня бросит детей и отправится восвояси. Короче говорят, нет выхода.
Ладно. Дети уже взрослые, не глупые, побудут час-другой одни, ничего не случится.
Поставив телефон на вибро, Алик вернулся в фойе, и снова стал составлять прощальную речь. На этот раз он пошёл по другому пути, представил, будто беседует с Любашей, советуется с ней насчёт тем, которые упомянет в речи. Свадьба, дети, дом, отпуск в Геленджике, огород на заднем дворе… нет, про огород не к месту.
За этой виртуальной беседой время пролетело заметно быстрее. Наконец, на табло высветился его номер, и он, отключив телефон, шагнул к свободному окошку.
- Здравствуйте. – сказал Алик несколько подобострастно.
Девочка-оператор, миловидная шатенка лет двадцати пяти, механически кивнула в ответ, и выжидающе уставилась на него.
- Мне надо зарезервировать место… - начал Алик.
- Отдельное или подзахоронка? – перебила его девушка, и её голос был с теми же стальными оттенками, что и у седого мужика из «Роллс-Ройса».
Она смотрела на Алика, а её пальцы в это время бегали по клавиатуре компьютера, выстукивая мягкую, едва слышимую дробь. Даже удивительно, как она это делала, не глядя ни в монитор, ни на клавиатуру.
- Подзахоронение. Моя жена…
- Какое кладбище? – снова перебила его девушка.
- Третье. Там похоронены родители моей жены, и я…
- На Третьем не хороним. – сказала, как отрезала, девушка.
- Как? – растерялся Алик. – Но я… мы… моя жена… Это же подзахоронение.
- На Третьем не хороним. Подзахоронение только на Четвёртом и Пятом, если не менее двух родственников.
- Но… у меня… у нас нет родственников на Четвёртом и Пятом…
- Отдельное захоронение на Седьмом и Восьмом. Будете брать место?
- Седьмое и Восьмое? Но… это же пригород.
- Других отдельных мест по льготному тарифу нет. Будете брать?
Алика прошиб холодный пот. Он всё ещё надеялся, что произошла какая-то ошибка, что его просто неправильно поняли.
- Девушка, пожалуйста, проверьте… у моей жены на Третьем похоронены её родители. Они погибли в аварии, лет двадцать назад, автобус с туристами разбился в заповеднике. Похороны были муниципальными, но моя жена резервировала…
- Мужчина! – девушка чуть повысила голос. – Я вам ещё раз объясняю. На Третьем нет мест по льготному тарифу. По стандарту, кстати, тоже нет.
- Но подзахоронение…
- И подзахоронок тоже нет. На Седьмом или Восьмом будете брать?
Седьмое кладбище находилось примерно в сорока километрах от города, и даже имея машину, которой у Алика отродясь не было, добираться туда было той ещё задачей.
Восьмое открыли совсем недавно, оно находилось поближе, но с ним была другая проблема. Восьмое построили с нарушениями, каждую весну и осень его размывало, кладбище превращалось в братскую могилу, и хоронить там было равноценно тому, чтобы просто выбросить тело в канаву.
- Нет, девушка, Седьмое и Восьмое не подходят. Может, вы посмотрите…
- Я уже посмотрела и всё вам рассказала. – сообщила девушка, и лицо её окаменело. – У вас есть ко мне ещё вопросы?
Бескомпромиссная формула окончания разговора. Это конец. Крах всего, о чём Алик думал последние несколько дней, начиная с того момента, как врачи подтвердили приговор.
Всё, что он планировал, всё, о чём он думал, всё это было связано с Третьим кладбищем.
- Девушка, я вас очень прошу…
Алик отчаянно искал соломинку, чтобы вцепиться в неё и не утонуть, но судьба была неумолима. Судьба рукой девушки что-то нажала под столом, и уже через несколько секунд за спиной Алика замаячила фигура охранник.
- Я могу вам ещё чем-нибудь помочь? – спросила девушка чуть громче обычного, потому что фраза эта лишь по форме была обращена к Алику, а на самом деле предназначалась для охранника.
- Да! – воскликнул Алик. – Вы можете мне помочь! Но не хотите! Я по закону! Моя жена! Её родители на Третьем! И она должна быть на Третьем!
Тяжёлая рука охранника легла на плечо Алика. Он попытался скинуть её, но хватка была безжалостно цепкой.
- Попрошу вас выйти!
- Нет! Вы не можете! Это муниципальный резерв, проверьте!
- Мужчина, я вам сказала, что уже проверила…
- Попрошу вас выйти, или я применю спецсредства…
- Что тут у вас?
Знакомый голос заставил всех умолкнуть и повернуться. Рядом с ними стояли седой мужчина, его уткогубая спутница, женщина-менеджер и директор. Седой кивнул Алику.
- Проблемы?
- Моя жена… она должна быть похоронена на Третьем… но эта девушка не хочет…
Сбивчиво и торопливо Алик обрисовал суть проблемы. Седой мужчина его даже не дослушал, кивнул директору.
- Оформите его на Третье. Стоимость закиньте в мой счёт.
Директор молча и очень вежливо склонил голову в знак согласия. А мужчина, посмотрев на остолбеневшего Алика, окинул его взглядом, достал из кармана то самое портмоне, вытащил оттуда визитку.
- На следующей неделе позвони сюда. – сказал, протягивая Алику тёмный кусок картона с цифрами и буквами. – Тебе сделают эпитафию для супруги. Бесплатно.
- Спа… спасибо… - вымолвил Алик, едва ворочая языком от нахлынувшего волнения.
Подмигнув ему, седой вместе со спутницей вышли из агентства.
Директор, посмотрев на Алика, поинтересовался:
- Ты с ним не знаком?
- Нет… только сегодня… а кто это?
- Эрес Тайманов, «Слово Вечности». Некрологи, лицензионные эпитафии. Лучшие в городе. Свезло тебе, парень. Тебе и твоей жене. Это не просто эпитафия. Это статус.
Статус… статус… статус…
Обратно Алик не бежал, летел!
Зажав в руке драгоценную визитку, и представляя, как получит эпитафию от самого Тайманова, как выбьет эту надпись на надгробной плите. О, как бы Любаша гордилась этой эпитафией!
По-настоящему статусной.
Уже у самого дома он забежал в «Овощи-Фрукты», купил одно яблоко и один апельсин для детей.
Няня, конечно же, уже ушла. Стерва жадная.
Алика встречал Андрюшка.
- Папа, папа, у нас сюрприз! – крикнул он, подбегая к отцу и обнимаясь с ним. – Там! Закрой глаза и входи!
Закрывать глаза Алик, конечно же, не стал, и в гостиную вошёл, даже не снимая уличный пиджак. Не любил он сюрпризы. И не зря.
Валечка игралась с новой куклой, упаковка от которой, нещадно разорванная, валялась у входа. А в кресле, в любимом кресле Любаши, с кружкой дымящегося кофе сидел её младший брат Костя. Брат жены… как там… шурин, кажется. Отморозок как по характеру, так и по месту проживания.
Да уж, это был сюрприз. Очень неприятный.
2.
Он называл её Юю. С самого детства. Когда был очень маленький, выговорить Люба для него было почему-то сложно. Сначала называл её Лю, потом Ю, а потом прозвище трансформировалось в Юю, и осталось с ней навсегда.
А она называла его Котей. Почему? Да кто его знает, просто с самого детства, с его рождения стала так называть, а он привык. Больше никому так не позволял, только ей.
Ему было десять, когда родители, оставив его на попечение старшей сестры, отправились на выходные в автобусный тур по заповеднику. В субботу утром выехали, в воскресенье вечером должны были вернуться. Любе только-только исполнилось восемнадцать, она росла ответственной и послушной, так что родители совсем не переживали за то, что с детьми что-то случится.
С детьми и не случилось. С детьми всё было в порядке.
Случилось с автобусом, в котором сидели родители, и ещё два десятка туристов. Как потом сказали по телевизору, водителю стало плохо, он не справился с управлением, и автобус на полной скорости пробил ограду моста, рухнув с высоты почти сорок метров в скалистое ущелье. Выживших не было.
Двадцать два года назад. Столько времени прошло, а Костя до сих пор помнил каждый день.
Помнил пышные похороны, устроенные администрацией заповедника совместно с муниципальными властями. Помнил ювеналов, которые пришли к ним домой, чтобы отправить десятилетнего Костю в детдом. Помнил, как Люба сначала закатила им истерику, а затем наняла адвокатов, и добилась того, чтобы оформить опекунство над младшим братом.
Она заменила ему и маму, и папу. Занималась с ним уроками, бегала по врачам, гуляла в парке и водила в кино, учила играть в футбол и подтягиваться. Защищала от хулиганов, покупала одежду, а на праздники и дни рождения пекла самые вкусные в мире торты. И при этом умудрялась ещё как-то учиться в институте, и подрабатывать сиделкой в хосписе рядом с домом.
Никакой личной жизни. Не было на это у неё ни времени, ни сил. Только когда Костя добрался до совершеннолетия, у неё появился молодой человек. Ей было тогда двадцать шесть, такой возраст, когда уже нет времени на выбор между семьёй и карьерой, между семьёй и романтикой, между семьёй и…
Косте не нравился выбор сестры. Этот парень, Алексис Давыдов, сразу показался ему неискренним и каким-то скользким типом. Но это было чисто интуитивно, потому что внешне Алик выглядел вполне достойно. И любовь у них с сестрой выглядела взаимной, поэтому Костя посчитал, что не имеет права мешать их отношениям, оспаривать выбор Юю.
После школы ушёл в армию, потом курсы водителей-дальнобойщиков, и вахтенная работа на Дальнем Востоке. Пока Костя наматывал мили на кардан, Алик наконец сделал сестре предложение, и она ответила согласием.
На свадьбе Костя произнёс тост, который не все поняли. Он лишь хотел рассказать, что всем обязан своей сестре, и ради неё сделает всё что угодно. А жених почему-то воспринял его слова на свой счёт, посчитал их обидными. До драки дело, конечно, не дошло, но осадочек с тех пор остался, и даже годы не смогли его растворить.
Самое забавное, что девушка, с которой Костя пришёл на свадьбу сестры, и которую считал почти невестой, тоже отреагировала на его речь, увидев в ней что-то такое… хотя, скорее всего, это было лишь причиной для того, чтобы уйти, обвинив во всём Костю. Она была полной противоположностью Любы, и поэтому он особо не расстроился. Время ещё есть, успеет найти ту самую.
Спустя несколько лет после свадьбы у Любы родился первый ребёнок, потом второй, и она с головой ушла в семью. Костя гонял на двадцати-тонном «Вольво», потом пересел на тридцати-тонный «Ситрак». Появлялся у сестры в гостях примерно раз три-четыре месяца. С удовольствием возился с племянниками, и мог часами сидеть с сестрой на веранде их дома, попивая кофе и вспоминая эпизоды из детства. Алик, надо отдать ему должное, при встрече как мог, изображал радушие, зная, что брат и сестра значат друг для друга. Но все понимали, что это радушие было фальшивым. И в какой-то момент Алик ненавязчиво напоминал жене о семейных делах, а Костя тогда собирался, прощался, и покидал их дом на долгие месяцы.
Известие о страшной болезни застало Костю в поездке. Люба сама позвонила, сначала просто предупредить, что по страховке ложится в больницу на лечение, и какое-то время будет без связи. Костя не поверил в то, что ничего страшного, стал допытываться, и в итоге заставил сестру прислать ему копию эпикриза.
Знакомый врач из компании, в которой работал Костя, просмотрев данные, с сочувствием покачал головой, а потом объяснил, что болезнь эта очень плохая, и шансов на выздоровление почти нет.
- Но хоть небольшие есть? – уточнил Костя.
- По соцстраховке нет. Там только медикаментозно.
- Ну хоть какие-то?
- Только если операция, но она стоит столько…
- Сколько?
- Миллионов семь-восемь, думаю.
Это было примерно в два раза больше всех Костиных накоплений.
- Но шансы есть?
- Мало. Очень мало.
- Но есть.
Он уже принял решение, и его собеседник это понял без пояснений.
- Такие операции делают в Москве и в Новосибе. Если надумаешь, рекомендую в Новосибе. Спецы такие же, а цена подешевле, да и отношение человечнее. У меня там однокурсник работает. Я тебе скину ссылки, контакты.
Закончив рейс, и сдав все дела, Костя вылетел к сестре.
Телефон Любы уже был отключён, а номера Алика у него не было, так что он прямиком с самолёта отправился к ним домой. По дороге заехал на рынок, купил по обыкновению фруктов племянникам. Яблоки и апельсины, так до сих пор и не запомнил, кто из них что любит, просто взял по килограмму, и ещё прихватил пару недорогих игрушек, куклу и машинку. Им, детям, сейчас тяжелее всего, наверное, без мамы.
Алика дома не оказалось. Вместо него Костя столкнулся с крикливой хабалистой тёткой, которая выполняла функции няни. Она сначала не хотела пускать Костю в дом, ругалась и угрожала вызвать полицию, но, когда дети убедили её, что это их любимый дядя, няня сменила гнев на милость, и даже обрадовалась. Сообщила, что её время вышло, бесплатно она работать не собирается, и поэтому «чао, детки, досвидос».
Дети тоже обрадовались тому, что вместо няни они будут находиться с дядей Костей, который к тому же принёс им кучу гостинцев и дорогих подарков. Из разговора с ними Костя узнал, что после того, как мама заболела, папа почти перестал покупать домой вкусняшки, а уж игрушки и вовсе были исключены из списка покупок.
Вручив племянникам подарки, и намыв им фрукты, Костя отправился на кухню. Пока заваривал кофе, заглянул в холодильник. Три яйца, полбутылки молока, морозилка забита дешёвыми детскими смесями. И голые полки, буквально стонущие от опустения. По словам Андрюшки, папа недавно сел на диету, и теперь приучал к ней детей, но что это за диета – есть замороженные искусственные продукты? Очевидно было, что в семье жутко не хватало денег, и Алик выкручивался как мог, рассказывая детям про диеты.
Первым желанием было сбегать в магазин и накупить продуктов, но Костя вовремя остановился, решив дождаться Алика, и выяснить всю ситуацию.
- Папа покупает для мамы место на кладбище. – поделился информацией Андрюшка. Он, в отличие от сестры, любил поговорить. – У неё будет самое лучшее место. Боженьке очень понравится. А у тебя есть место на кладбище?
- Нет. – ответил Костя.
- А куда тебя покладут, когда ты умрёшь? - удивился семилетний мальчуган.
- Я пока не собираюсь умирать. – осторожно подбирая слова, ответил Костя.
- Папа говорит, мы все уже умерли. Просто не всех похоронили.
Да уж… тут определённо надо было выяснить всю ситуацию.
Всё пошло совсем не так. С первых минут, как Алик только вернулся. С первых его слов. С первого взгляда, брошенного с порога гостиной сначала на тарелку с мытыми фруктами, а потом на игрушки.
- Так, так, кто это тут, миллионеры-олигархи к нам пожаловали. – он попытался пошутить, но улыбка вышла натянутой, а фальшь в голосе не смог скрыть даже смешок.
И руку он жал так, словно у него ладонь была из бумаги.
- Как она? – спросил Костя.
Алик вздохнул тяжело, и сделал такой жест рукой, мол, и не спрашивай.
- Успеем сегодня к ней?
По реакции зятя Костя сразу заподозрил неладное. Тот заметно напрягся, хотел что-то сказать, но в последний момент передумал, бросил взгляд на детей, и молча вышел из комнаты на кухню. Костя последовал за ним, надеясь получить положительный ответ на свой вопрос.
А вместо этого услышал:
- Ты зачем приехал?
Нет, он, конечно, не рассчитывал на радушный приём, не ждал даже обычного гостеприимства, но странно в такое время, в такой ситуации задавать подобные вопросы. Костя даже немного растерялся.
- В смысле?
- В прямом. Ты же разговаривал с Любой по телефону. Она сказала тебе не приезжать раньше времени.
Она действительно именно так и сказала. «Не приезжай раньше времени, Алик тебе сообщит, где и когда».
Её слова прозвучали настолько же жутко, насколько и обыденно. Словно речь шла о посадке картошки на даче, или смены зимней резины на летнюю.
- Мало ли что она сказала под таблами. – пробурчал Костя. – Она моя сестра.
- И моя жена.
- В какой больнице она лежит?
Алик ответил не сразу. Несколько секунд колебаний, и, как будто, страха. А потом так неуверенно, стыдливо:
- Центр обеспечения на Октябрьской.
- Это хоспис? Ты перевёл её в хоспис? – Костя сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы успокоиться. – Какая палата?
К Алику тоже вернулась уверенность. Он щёлкнул кнопкой электрочайника, достал из шкафчика кружку с треснувшей ручкой.
- Костя, чего ты хочешь?
- Помочь ей выздороветь. – раздражённо ответил Костя. Ему вдруг захотелось пнуть Алика, чтобы его поведение было более адекватным.
- Как? Ты диагноз видел?
Вместо ответа Костя полез в карман, и достал распечатки рекламных буклетов Новосибирского мединститута.
- Вот. – сказал он, раскладывая буклеты по клеёнчатой скатерти. – Клиника в Новосибе. Я всё узнал. Операция стоит семь, если по стандартному полису. У меня есть где-то три с половиной, надо ещё столько же. Можно кредит взять, или… Короче, надо действовать и быстро. Они готовы её принять уже завтра. Сделают всё необходимое, и если мы сейчас… В чём дело? – спросил он немного раздражённо, заметив полное отсутствие какой-либо реакции у Алика.
- Какие шансы, что это поможет? – спросил Алик пустым голосом.
- Небольшие. Но шансы есть! – тут же воскликнул Костя.
- Небольшие. То есть, вероятнее всего, их нет. И ты хочешь отдать неизвестно кому семь миллионов, когда у нас денег нет на нормальное захоронение? Так отдай их чайкам, больше пользы будет.
- Кому? – не понял Костя.
- Чайкам. Ну нищим, которые после отпевания милостыню просят. Ты же тут такой богатый приехал, денег куры не клюют. Это мы тут последние копейки откладываем, чтобы и на гробовые собрать, и на похоронные, и на поминальные. Знаешь, сколько поминки в первый день обойдутся? А ещё седьмой постный. А ещё девять дней. Двадцать один. Сорок. Да бог с ними, с поминками, это для нас ритуал, для живых. Как говорится, что бог послал, то и на столе. А гроб, а катафалк, а плита с памятником, а оградка с подсветкой, а к ней аккумуляторы? Кредит взять? Я уже три их взял. Три!
Чуть ли не выкрикнув последние слова, Алик бросил взгляд в сторону комнаты с детьми. Чайник вскипел, он плеснул в чашку кипяток, достал из шкафа блюдце – на нём лежало несколько уже использованных и подсохших чайных пакетиков. Выбрав два из них, Алик опустил их в чашку и принялся медленно помешивать ложкой.
- На что три кредита? – недоумённо спросил Костя. – На похороны?
- Да, Котя, на похороны. Люди, знаешь ли, умирают, и их надо хоронить.
Котя. Так могла называть его только сестра, и больше никто в мире.
Неизвестно, что выбесило Костю больше – то, что Алик назвал его именно так, или его издевательский тон – но Косте теперь захотелось не пнуть его, а залепить с правой. Едва сдерживая эмоции, он процедил:
- Она ещё жива.
- Давай только без софистики. – отмахнулся Алик. – Хочешь потратить деньги? Трать.
- Их не хватает.
- Сними свои похоронные. У тебя же отложено что-то… господи… у тебя ничего не отложено?
Он осуждающе покачал головой, и его вид только добавил Косте раздражения.
- Я тебе уже сказал, у меня есть три с половиной миллиона. – сказал он.
- Которые ты хочешь отвезти в Новосибирск и отдать неизвестно кому? А если с тобой что-то случится после этого? Авария, кирпич на голову… если ты умрёшь, что тогда? Кто тебя хоронить будет?
- Когда я умру, мне будет плевать. Хоть в братской могиле заройте, хоть в канаву.
- Ну да, конечно. Тебе на всё плевать. Ты хочешь, чтобы я отдал тебе все наши деньги, собранные для Любы. А когда она умрёт, тебе будет плевать, похоронят ли её на хорошем кладбище с нормальным памятником, или бросят в канаву. А о нас ты подумал? Ладно обо мне. О детях подумал? Детям куда приходить, чтобы маму вспомнить? В тебе есть вообще хоть что-то человеческое, или ты там вконец озверел на своём Севере?
Что-то перемкнуло в голове. Несколько секунд просто выпали из реальности – вот Костя стоит у окна, слушая Алика, а вот уже держит за грудки, прижав к стене, и губы сами выбрасывают слова:
- Что ты, блять, несёшь?
- Дядя Костя! Папа! Не деритесь!
У входа на кухню стояли Валя и Андрюшка.
- Всё хорошо. – просипел Алик. – Никто не дерётся.
Ослабив хватку, Костя сделал шаг назад.
- Не надо маму бросать в канаву. – попросил Андрюшка. – Пусть у неё будет хорошее кладбище.
- Будет, конечно, будет. Идите к себе, играйте.
А когда дети ушли, Алик с ненавистью посмотрел на Костю, и процедил:
- Убирайся из нашего дома.
- Уберусь. – глухо ответил Костя. – Только скажи номер палаты. И не вздумай кого-нибудь там предупредить.
Конечно же, этот слизняк предупредил. Иначе с чего бы это возле входа в обычный хоспис стояла патрульная машина. Но Костя и не собирался идти через центральный вход.
Водосточная труба, балкон на втором этаже, коридор, удачно найденный на пустом санитарном посту халат. Нужную палату он нашёл быстро. Двухместная, но одно место пустое, без постельного.
Любу было не узнать. Бледная, худая, под глазами чёрные круги, а голос такой слабый, словно шёпотом говорит.
- Котя. Как ты сюда попал?
- Неважно. – ответил он. – Я пришёл спасти тебя, Юю.
Он стал рассказывать про Новосибирск, про операцию, про то, что у него есть деньги, и он всё оплатит. Врал, конечно, но был уверен, что сможет получить кредит, так что в какой-то степени это всё же было правдой.
- Не надо, Котя. Это деньги на ветер. Лучше потратить их на что-то другое.
Он еле сдержался, чтобы не вспылить.
- На что другое? На памятник с подсветкой и голограммами?
- Вы будете приходить туда и вспоминать меня. – она пыталась улыбаться, и выглядеть бодрой, и страшно было наблюдать за этими потугами.
- Твой муж тебе это сказал? Он тебя надоумил? – Костя сжал кулаки, так, что побелели костяшки. Люба увидела это, положила свои руки на его, успокаивая, заставляя кулаки разжаться.
- Нет, Котя. Это я. Он тоже хотел. Говорил про Новосибирск, про Москву, про операцию. Я сказала, что не надо. Запретила ему.
- Но почему?! – с отчаянием воскликнул Костя.
- На сколько это продлит мне жизнь? Пять лет? Десять?
- Разве это мало?
- Это ничто по сравнению с вечностью. Надо думать о ней. О том, что будут говорить о нас люди, которые пройдут мимо наших могил. Через пятьдесят лет, через сто.
- К чёрту вечность!
- Не говори так, Котя. Бог не хочет слышать такие слова.
- Нет. – покачал головой Костя. – Это не Бог. Бог хотел бы, чтобы ты жила. Любила. Была любима.
- Какой ты у меня наивный… - она закашлялась, откинулась на подушку, перевести дыхание. Посмотрела на Костю. – Я попрошу тебя кое о чём.
- Всё, что угодно, Юю.
- Есть такие свечи. Их называют вечными, у них гарантия девяносто девять лет. На Валдберрисе можно найти по полторы тысячи. Закажи для меня такую. Хорошо?
Косте хотелось плакать и кричать, он едва сдерживался.
- Юю, пожалуйста. Позволь мне помочь тебе. Хотя бы попытаться.
Она слабо улыбнулась.
- Я люблю тебя, Котя. Ты всегда был для меня самым родным. Присмотри за ними. За детьми, за Аликом… он хороший, правда. Просто вы не сошлись характерами… а я не успела вас примирить…
Она слабела, говорила с трудом, то ли от усталости, то ли от седативов, скорее всего и от того, и от другого.
- Не бросай меня. – прошептал Костя, дотрагиваясь до её щеки. – Юю, не бросай меня…
Дверь палаты открылась. Это были полицейские, чья тачка стояла у входа. Наверное, охрана увидела его на камерах. Или кто-то сообщил.
Наручники, машина, отделение. Он даже не сопротивлялся, вёл себя как пришибленный, да так оно и было. То, что он услышал в двухместной палате хосписа, словно погрузило его в летаргический сон.
Забрали всё, от шнурков и ремня до банковских карт и телефона. И посадили в изолятор временного содержания, одиночную камеру с дощатыми нарами, ржавым рукомойником и таким же ржавым унитазом.
Только здесь Костя кое-как пришёл в себя, и стал думать.
Выход он видел только один. Как в плохом кино, похитить сестру, отправить в Новосибирск, не слушая её протесты. Да, возможно, поначалу она будет против, но он сможет её убедить, что это единственное разумное и правильное решение.
Надо оформить кредит, но с этим проблем быть не должно.
Нужен транспорт, но это тоже вопрос решаемый, транспортная компания, в которой он работал, достаточно большая для того, чтобы найти поблизости кого-то из коллег и договориться о перевозке малоподвижного пассажира.
Самое главное – вытащить Юю из хосписа. Добровольно она не покинет, надо подкупить санитаров, вывезти, пока она будет в медикаментозной отключке, а когда придёт в себя, поставить перед фактом.
План сформировался. Осталось дождаться, когда его выпустят из ИВС.
Прошёл первый день. Потом второй. Третий.
Не было ни следователя, ни адвоката. Его просто держали в обезьяннике, ничего не объясняя.
Когда дежурный принёс еду, Костя попытался с ним заговорить.
- Командир. Что происходит, я тут четвёртые сутки. А по закону только два дня максимум.
- Знаток закона? – хмыкнул дежурный, полный усатый дядька лет сорока с погонами сержанта. – Жди следака и пиши жалобу прокурору. До пятнадцати суток, ясно, законник?
Он собирался выйти, и Костя бросился к нему.
- Командир, будь человеком. Я же не из блатных. Простой водила-дальнобой, в личке же написано, видел наверняка. Да, залез без приглашения в хоспис. Сестра у меня там. Умирает. Хотел повидаться, а муж её, козлина… Ну хулиганка, ну штраф…
Сержант сжалился, остановился.
- Тебя не по хулиганке взяли. Слышал про закон об оскорблении чувств скорбящих?
Конечно же, Костя слышал. Вряд ли во всей стране найдётся хоть кто-то, кто не слышал про этот закон и миллион поправок к нему. Закон, по которому осуждение любой ритуальной традиции, нарушение любого похоронного обряда может быть истолковано как кощунство. Закон, по которому, по слухам, уже много лет не было вынесено ни одного оправдательного приговора. Закон, защищавший права мёртвых в мире живых.
- И причём тут этот закон?
- Козлина этот твой, он на тебя и накатал заяву.
- Так сестра жива же...
- А это не важно. Там поправок столько, что скорбеть могут и по умершим, и по умирающим. Следак на следующей неделе выходит, жди, и не выёживайся, а то заедешь на трёшку без права на УДО.
Но Костю выпустили раньше. Утром на второй день после разговора с дежурным его вывели из камеры, и представили адвокату. Тот сухо сообщил, что Алексис Давыдов отозвал своё заявление в связи со смертью его супруги. Похороны состоятся сегодня, в два часа пополудни, на третьем кладбище, участок 103-а.
Ему выдали все его вещи, дали подписать отказ от претензий и выпустили из отделения. Адвокат предложил подвезти Костю к дому Давыдовых, но Костя послал его к чёрту, и пошёл вдоль улицы.
Это был тёплый сентябрь, листья только-только начали желтеть и опадать. По тротуару спешили люди по своим делам, кто-то улыбался, кто-то разговаривал по телефону. Жизнь остановилась только для него, в точке осознания того, что Юю больше нет, и уже никогда не будет.
Проходя мимо алкомаркета, Костя остановился, и несколько минут пялился на дверь. Потом вошёл внутрь, выбрал бутылку Чиваса, отдал за неё почти семь тысяч, и тут же, возле кассы, стал пытаться снять крышку, обтянутую пластиком. Продавщица, видя его потуги, протянула ему канцелярский нож. А когда Костя, справившись с крышкой, сделал первый внушительный глоток, протянула ещё и бумажный пакет, чтобы скрыть бутылку от полицейских.
Виски обжёг горло, но Костя этого почти не почувствовал. И вкуса он не чувствовал, плевать ему было на вкус. Ему надо было напиться, просто чтобы не сойти с ума, чтобы осадить отчаяние, заглушить боль алкоголем.
На похороны пришло около тридцати человек. Некоторых Костя узнал – коллеги сестры, соседи, знакомые. Некоторые лица показались незнакомыми, возможно, он просто их не вспомнил.
Алик организовал подзахоронение Любы к родителям. Пришедшие столпились вокруг памятника двадцатилетней давности – обычный кусок мрамора с выбитыми именами и датами.
Костя не стал подходить к толпе, сел неподалёку на скамейку у чьей-то могилы, так, чтобы его особо не было видно. До него долетали слова прощальной речи Алика – говорил что-то о вечности, о памяти, о Царствии Небес. Потом объявил о поминальной вечере – назвал какой-то адрес, и пригласил всех туда.
Лишь когда люди стали расходиться, Костя поднялся, и подошёл к могиле с резным деревянным крестом. Долго смотрел на горку с землёй, усыпанную венками и свежими цветами.
- После сорока дней будет новый памятник. – услышал он за спиной знакомый голос. – с лицензионной эпитафией, и анимированной фотографией.
Костя обернулся, посмотрел на Алика безжизненным взглядом. Тот протянул Косте какую-то светящуюся пирамидку зелёного цвета.
- Поставь туда. К венкам.
- Что это? – спросил Костя.
- Вечная свеча. Девяносто девять лет гарантии. Она очень хотела, чтобы такие у неё стояли.
Когда Костя поставил свечу, Алик произнёс.
- Дети про тебя спрашивали. Ты будешь на поминальной? Я подвезу. Скажешь пару слов. Только заедем к нам, переоденешься.
Костюм оказался тесным. А от вискаря в голове шумело. Облегчения при этом он не принёс. Только ожесточение.
В ресторане народа было чуть ли не в два раза больше, чем на кладбище. Стол был уставлен выпивкой и закуской, официанты разносили традиционную поминальную кутью.
Люди шептались, стояла тишина, в которой Алик произнёс первый тост, практически повторявший прощальную речь на кладбище. Все выпили, не чокаясь. Потянулись за закусками. Осмелели, стали перешёптываться.
Костя сидел неподвижно, до него долетали обрывки фраз со всех сторон.
- Я тестю проектор поставил под памятник, круглосуточный. Недёшево, но красиво-то как…
- Дизайнерские венки столько стоят сейчас, не приведи господь…
- Я ему говорю, пикай антимага против медузы, а он, скотина, морфа берёт и смеётся…
- Мы тут в прошлом году шефа моего поминали, трёхлетие, да. Отбивные тут ну очень вкусные…
Ещё один тост, кажется, от соседки. Сказала, что была близкой подругой Любы, что будет помнить её всю жизнь… что-то ещё говорила, но для Кости всё было как в тумане, и слова, и лица.
А потом вдруг наступило просветление. Стало так ясно. Он понял, что должен сказать этим людям. И поднялся.
Алик постучал вилкой по бокалу, громко произнёс:
- Говорит родной брат усопшей.
Наступила тишина.
И в этой тишине Костя начал:
- Чувства скорбящих. Их сложно описать, но очень легко оскорбить. Нечто святое, сакральное. Настолько хрупкое, что не так посмотришь, не то слово скажешь – и вот уже переступил черту, совершил что-то ужасное. Кощунственное, так правильно, да?
Люди закивали, как китайские болванчики, ещё не совсем понимая, к чему он ведёт. Некоторые, наверное, и не вслушивались особо в смысл, просто ждали, когда он произнесёт дежурное «Царствие Небесное», чтобы выпить, закусить, и продолжить беседы с соседями.
Костя сделал короткую паузу, собираясь с мыслями, собирая решимость.
- Сегодня я потерял не просто любимого человека. Я потерял всё. Прошлое, настоящее, будущее. Терять мне больше нечего. И знаете, что я понял? Я больше не боюсь. Ни вас, ни бога, ни кого бы то ни было.
Краем глаза он заметил, как некоторые достали телефоны, и начали снимать его – кто-то украдкой, а кто-то открыто. Заметил также, как вскочил со своего места Алик, и шагнул было к нему – Костя ткнул в его сторону пальцем и так посмотрел, что тот сел на место, бледный, напряжённый.
- Вы часто говорите о боге, но в ваших сердцах нет бога. Вы заменили бога кадавром. Общество, в котором скорбь ценится больше любви, а культ смерти давно победил жизнь – это и есть ваш кадавр. И это вы создали его, все вы, сидящие тут, и там, за этими стенами. Памятники на могилах вас заботят больше, чем люди, которые ещё живы. Вы прозябаете в нищете, живёте впроголодь, жертвуете всем, чтобы накормить кадавра. И это всё вы прикрываете скорбью, хотя это вовсе не скорбь, а страх перед созданной вами же тварью.
Шум за столом нарастал, ресторанный зал гудел как разворошенный улей диких ос. И при этом Костю слушали и посетители, и официанты. Алик снова вскочил, на этот раз полный решимости остановить своего шурина. А Костя не собирался останавливаться.
- Люба умерла не своей смертью. Её убил кадавр. Вы убили её. Своим страхом. Своей глупостью, трусостью… своим равнодушием к живым и угодничеством к мёртвым. Вы ждёте сочувствия, но достойны только презрения, и я не боюсь, слышите?! Не боюсь вас! Вашего кадавра!
Чьи-то руки схватили его, и потащили к выходу. Это был Алик, даже удивительно, сколько у него оказалось сил.
- Ты совсем рехнулся?! – почти закричал он, когда вытащил Костю из зала в фойе ресторана. – В такой день, как ты посмел?!
Он сжимал кулаки, точно также, как несколько дней назад делал Костя.
- Ну давай, ударь. – презрительно скривился Костя. После выплеска адреналина алкоголь так сильно ударил в голову, что его шатало, всё вокруг плыло. – Вызови ментов. Накатай заяву. Я оскорбил твои чувства, да? Пошли вы все…
- Только в память о Любе… - Алик тяжело дышал, ткнул его пальцем в грудь. – Убирайся отсюда. Не смей больше никогда приходить к нам. Слышишь? Ты… ты просто нелюдь…
Алик вернулся в зал. Сквозь дверь донеслись его громкие извинения, сводившиеся к тому, что брат усопшей перебрал с алкоголем и не понимал, что делает и что говорит.
Костя прислонился к стене.
Волна опустошения окатила с головы до ног. В голове всё ещё звучали обрывки сказанных им слов, мелькали искажённые от ненависти лица людей, слушавших его.
Надо отсюда убираться, но куда, и зачем? Что делать дальше, вот прямо сейчас?
Он вышел из ресторана, покачиваясь. Услышал сзади топот, не стал оборачиваться. Удар в спину опрокинул его на землю. Когда Костя поднялся, то увидел перед собой трёх парней двадцати-тридцати лет, в стрёмных шмотках, с быдло-гопническими рожами. Кажется, они были в поминальном зале. Из тех халявщиков, что приходят на чужие поминки бесплатно поесть и выпить.
- Слышь, мразь… - сказал один из них. – Кого ты там презираешь? Меня? Я в прошлом году отца похоронил. Извиняйся перед его памятью, сучара, ну?
Мысли разбегались.
- Извини. – машинально ответил Костя.
- На колени, сука, стал и извинился.
Они здесь были не за извинениями.
- Может, в полицию его сдадим? – предложил второй.
- Да хрен ему. – сказал первый, подтверждая вывод Кости. – Я ему сначала все кости переломаю. За отца. И за тех…
Он не договорил, ударил исподтишка. Удар вышел неудачным, кулак гопника скользнул по плечу, и лишь слегка смазал по Костиному лицу. Именно это касание разозлило Костю, и прояснило его разум. Пришло понимание дальнейших действий.
Главное, найти врага. В ненависти жить куда проще, чем в любви.
«My swing quicker than Federer…». Может, замах и не такой быстрый, но удар поставлен ещё с армии.
Первого вырубил быстро, двоечкой. Самые борзые обычно самые слабые. Затем опрокинул второго, переключился на третьего. Хотелось разбить им всем лица, хотелось крови, хотелось облегчения.
Что-то ударило в спину, в область поясницы. Несильно, боли почти не было, но удар был странный, с оттяжкой.
Костя повернулся. Перед ним стоял четвёртый гопник, в руке он держал нож, весь в крови.
«А ведь кровь моя», мелькнула мысль, и в этот момент гопник ударил ещё раз, под рёбра.
Рот наполнился солёной и тёплой кровью. Костя осел на землю. Мысленно произнёс: «Юю, я к тебе».
И всё погасло.
3.
В нотариальной конторе Алику сообщили, что у его шурина никаких других родственников нет, а значит, через полгода Алик сможет получить все деньги с открытых им вкладов, в общей сумме примерно три с половиной миллиона. Около половины этих денег уйдёт на погашение кредита, взятого Аликом на похороны Кости на Седьмом кладбище. Ещё какая-то часть будет потрачена на скромный, но вполне себе достойный памятник. Ещё некоторая, достаточно внушительная сумма – обслуживание могилы и памятника в течении десяти лет. Пришлось пойти на это, так как ездить к Косте Алик не собирался, и не только потому, что Седьмое находилось за городом. После того, что случилось на поминальной вечере, он даже думать не хотел о Любином брате. И детям запретил упоминать его имя.
Нотариус намекал, что такой человек, как Костя, не заслуживает подобных расходов. То же самое сказали и в полиции, почти прямым текстом. Да и не только в полиции. Видео с речью разошлось по сети многотысячными просмотрами, Костю сравнивали с Гитлером, с Чикатило, Брейвиком и доктором Лектером. Пользователи утверждали, что он не достоин погребения, и его тело должно отправиться в скотомогильник. Но Алик твёрдо решил, что не будет уподобляться Косте, и потратит его деньги на него же.
Ещё надо было оплатить налог на наследство и нотариальный сбор. В сухом остатке Алик должен был получить на руки какие-то копейки, на которые он, скорее всего, закажет поминальную службу, и на этом поставит точку в истории шурина.
Закончив с нотариусом, Алик поспешил в центр. Там, где-то в переулках старого города, в элитных малоэтажках, его ждали в офисе «Слова Вечности» - компании, торгующей лицензионными эпитафиями.
Найдя нужный адрес, он с удивлением обнаружил у входа бортовую «Газель». Небритые и неопрятные грузчики выносили из офиса мебель, и грузили в кузов автомобиля.
На рецепшене никого не было, но уборщица показала путь в конец коридора, до двери с надписью «Генеральный директор». Постучав, и услышав приглашение, Алик вошёл в кабинет, где обнаружил того самого седого мужчину, давшего ему визитку – Эреса Тайманова.
Хозяин жизни выглядел совсем не так, как при первой их встрече. Во-первых, он был пьян. Во-вторых, его одежда однозначно не была брендовой, пропали золотые очки и перстень с бриллиантом, да и сам он был какой-то помятый, взлохмаченный, небритый. А в-третьих, на столе у него стоял не двенадцатилетний «Макаллан» с ресторанной закуской, а початая бутылка недорогой водки из «Магнита», с сыром и колбасой оттуда же, разложенные на порванном «магнитовском» пакете.
А ещё на столе лежал планшет, и на экране этого гаджета Алик увидел запись с поминальной вечери его жены, ту самую, где ещё живой и вусмерть пьяный Костя нёс кощунственную ахинею на животрепещущие для людей темы.
Первое, о чём подумал Алик, когда это увидел – что он не получит никакой эпитафии для Любаши, так как большая вероятность того, что Эрес Тайманов уже выяснил, чьим родственником Костя является.
Алик был готов к тому, что его прогонят, но вместо этого Тайманов указал на стул, а когда Алик присел, жестом предложил ему водки.
Алик вежливо отказался.
- За моего сына. – сказал Тайманов, разливая водку по одноразовым пластиковым стаканам. – И за твою жену. Помянем. Царствие Небесное.
В такой аранжировке отказ был просто невозможен. Выпили, хозяин кабинета не закусывал, Алик взял кусочек сыра, прожевал, напряжённо думая только об одном – получит ли сегодня Люба лицензионную эпитафию, или придётся довольствоваться стандартными фразами.
Молчание затягивалось, и чтобы нарушить его, Алик спросил:
- Поставят сыну памятник?
- Уже делают. – ответил Тайманов. – Обещали на годовщину. Двадцать семь метров, не шутка.
- Почему двадцать семь?
- Возраст. Месяц назад день рождения у него был.
Тайманов плеснул водки, на этот раз только себе, выпил залпом, и снова не закусил. Затуманенный взгляд его уставился на экран планшета, и снова долгое молчание.
- А от чего… кхм… он…
- Героин. – практически сразу ответил Тайманов. И кивнул на планшет. – Значит, твой родственник?
Внутри всё оборвалось. Надежда на то, что Тайманов не знает о родстве, испарилась вместе с мечтой о лицензионной авторской эпитафии.
- Брат жены. – ответил Алик с горечью. – Бессердечный, циничный мерзавец.
- Его убьют через несколько минут.
- Да. – подтвердил Алик. – Люди были так возмущены его словами, некоторые не выдержали, и… я не одобряю насилие, но прекрасно понимаю тех, кто… это просто кощунство…
- Лучше просто заткнись.
Алик умолк. Тайманов двинул пальцами по экрану планшета, сбрасывая видео. Вместо него на экране появилась фотография совсем молодого парня, позировавшего, стоя на крыше «Ламбы».
- Мой Ромка. – сказал Тайманов, и голос его внезапно изменился, стал глухим и пустым. – Тут ему восемнадцать. Он очень хотел «Ревэльто», и я исполнил его мечту. Мне это ничего не стоило. Несколько хороших заказов, и тачка в гараже. В этот день он впервые попробовал курить. Сказал тогда, что ему не понравилось. Но всё же втянулся.
Он замолчал, нежно проведя пальцами по фотографии, глядя на неё неотрывно. Алик понимал, что Тайманов хочет выговориться, и молчал, сидел, не шевелясь. Через несколько секунд, справившись с собственными демонами, тем же пустым голосом Тайманов продолжил:
- Всё ведь начинается всегда невинно. Сигарета, бутылка пива. Потом с друзьями, по выходным – пяточка косячка да рюмочка коньячка. Ну казалось бы, что тут такого. Есть деньги, появляются подруги, клубы. Амфик, кокс. Сначала немного, для разгона. А потом дороги длиной с М-4, и вот уже тащишь не для того, чтобы было хорошо, а для того, чтобы не было плохо. Деньги есть. Денег много. А кайфа мало. И уже пошло-поехало, по венам, да по венам. Уходит за треть цены «Ламба», «Патек Филипп» за десять процентов, Моне за копейки. И уже поздно что-то менять, и кубы растут, а кайфа мало, мало, мало… и вопрос тут возникает только один.
Тайманов поднял голову, посмотрел на Алика, и внезапно жёстко произнёс:
- Где же был я? Где был я, когда мой мальчик, мой единственный сын, добровольно умирал, скупая у барыг яд, которым травился каждый день в течении нескольких лет? Где?!
Алик сглотнул набежавшую слюну, он не знал, что говорить.
Тайманов ответил сам. Налив водки почти полстакана, и выпив, он ответил на свой же вопрос:
- Я был занят. Чужими мертвецами. Мой сын был бы жив, если бы я повернулся в его сторону тогда, раньше. Но я повернулся лишь когда его уже не стало. Вспомнил.
В кабинет заглянул один из грузчиков.
- Извините. Вы хозяин? – спросил он.
- Ещё где-то пару часов. – ответил Тайманов. – А в чём дело?
- Отсюда мебель тоже вывозим?
- Не сейчас.
- Просто мы всё загрузили, если отсюда не берём, то придётся ещё ходку делать…
- Значит, сделаете ещё ходку! – рявкнул хозяин кабинета, и грузчик ретировался, закрыв за собой дверь.
Тайманов снова двинул пальцами по планшету, и на экран вернулось видео с Костей.
- Когда я узнал, что этот парень твой родственник, я подумал, что это? Совпадение? Знак?
- Я хочу сказать, что он никогда не был близок нашей семье, и всё то кощунство, которое он сказал…
Алик встретился взглядом с Таймановым и осёкся – столько презрения было во взгляде хозяина кабинета, что гостю стало просто не по себе.
А Тайманов поинтересовался:
- Ты вообще понял, о чём он говорил? Или у тебя, как у остальных, в голове только закон о чувствах скорбящих?
Алик растеряно молчал, не понимая, что происходит, и что от него хотят услышать.
- Понятно. – кивнул Тайманов.
Он снова налил, остатки из бутылки, разделив их поровну по двум стаканам. В приказном порядке кивнул Алику, мол, ты должен выпить. И произнёс тост:
- За тех, кто жив. За тех, кто с нами. Царствие Земное.
Чокнулся, выпил первым. Когда выпил и Алик, Тайманов открыл ящик стола, достал из него кожаную папку с золотым тиснением, и бросил на стол в сторону Алика.
- Эпитафия для твоей жены.
Не веря своим глазам, Алик сначала осторожно дотронулся до папки, а потом вцепился в неё, вцепился в неё, чувствуя, как колотится сердце от радости.
- Спасибо…
- Сертифицирована, лицензия на девятьсот девяносто лет, авторское право защищено, разрешение наносить на памятник любым шрифтом и размером.
- Спасибо! Спасибо огромное…
- И вот ещё что. Насчёт твоего родственника…
У Тайманова зазвонил телефон, он ответил на звонок.
- Слушаю. Нет, уже продал. «Роллс Ройс» тоже продал. И «Феррари». Остался «Харлей»… ясно. Из машин только «Киа Рио», но она мне нужна пока. До свидания.
Он небрежно бросил телефон на стол.
- Чёртовы перекупы. Как только узнают, что кто-то умер, слетаются, как стервятники. Тачки, недвижимость, ювелирка, даже мебель. Времени в обрез, и они это знают. Да уж. Как сказал классик, плохо не то, что человек смертен, а то, что он смертен внезапно.
Тайманов кивнул на дверь.
Алик встал, сжимая в руках драгоценную папку, уходить не спешил.
- Что тебе ещё? – спросил Тайманов.
- Вы говорили… кхм… до звонка… вы начали говорить, мол, насчёт твоего родственника…
- А, да. – вспомнил Тайманов. Задумчиво посмотрел на Алика, и устало махнул рукой в сторону двери. – Ступай уже. Всё равно ничего не поймёшь.
Выйдя из офиса, Алик перевёл дух. Он был счастлив, наверное, впервые за последние месяцы. Бережно открыл папку, перелистнул страницы с номерами сертификатов и лицензий, и посмотрел на строчки эпитафии, которые в ближайшее время украсят памятник Любаши.
«DUM VIVIMUS – MEMENTO MORTUORUM»
Латынь, конечно. В такой респектабельной конторе, как «Слово Вечности», и не могло быть иначе. Это не льготный стандарт вроде «Помним, любим, скорбим».
Можно загуглить, и узнать перевод, но Алик совершенно не спешил этого не делать. Какая разница, что там написано? Это ведь не просто эпитафия.
Это статус.