Часы на башне в очередной раз отмерили верное количество ударов. Три часа дня. Альберт отнял ладошки от ушей, поднял взгляд и улыбнулся. Над ним скрипел и скрежетал громадный механизм. Медные шестерни вращались, приводя в движения более мелкие или крупные детали. Противовес слегка опустился, скрежетнув цепью. Паренек еще мгновение поглазел на механизм и побежал дальше. Сейчас будет его самая любимая часть. Сквозь дверцы под огромным циферблатом проезжали механические фигурки. Альберт знал их все, и каждой дал свое имя. Вот первым въезжает, скрипя пружинами Мэр-толстяк, облаченный в длиннополый сюртук, опирающийся на трость, и рукой придерживающий шляпу. Когда часы били он выезжал первым и стучал тростью и поднимал шляпу, приветствуя горожан. Следом за ним Шлюха, красивая дама из меди, в ажурном платье. Альберт видел такие только в Веселом Квартале, поэтому и прозвал Шлюхой. Следом за этими двумя Легавый, тут все предельно понятно. Одетый в позеленевшую медную форму полисмен, в высокой шапке и с дубинкой. Он стучал ей по медной ладони. Его механизмы были настолько отлажены, что он отбивал всегда равное количество ударов, и ни разу еще не ошибся и не сломался. Мальчику он не очень нравился, наверное, потому, что его легавые постоянно его гоняли и шпыняли при случае. Четвертым въехал Дед. Согбенный старик, в странной одеже, такую сейчас не носят. Длинная хламида из латуни, скрывала медную фигурку. Он ничего не делала, лишь ехал за Легавым следом. После показался Пес. Высокая борзая отлитая в виде цельного куска меди. Было время, когда Альберт хотел отломать ее и украсть. Но отказался от этого, когда понял, что не сможет утащить такую здоровенную статую. Фигуры въезжали одна за другой, с равными промежутками и совершив небольшой путь внутри башни, вновь замирали перед дверцами в ожидании следующего часа. Альберт всегда приветствовал их, шутливо кланяясь и метя пол истрепанной кепкой. Вот и в этот раз мальчик подбежал к дверцам и завидев ехавшего первым Мэра, склонился и отмахнул поклон кепкой. Его русые волосы, пыльные и не чесанные, были подобны овечьей шерсти. Вились и переплетались в колтуны. Его это мало волновало, лишь бы вшей не было. Он улыбнулся механическому болвану и противным голосом приветствовал его:
-Драсте, ваше высоко благородь! Рад вас видеть! Что ж там, дожжик не каплет?
Мэр лишь строго смотрел перед собой. Ему бы и дела не было до двенадцатилетнего мальчишки, что кривлялся в часовой башне. Статуя мерно катилась по рельсам, свершая обычный путь. Следом двигалась Шлюха. Её мальчик приветствовал теми словами, что слышал от грузчиков и рабочих, когда тайком пробирался в бордель или шныряя по Веселому кварталу. Сально подмигнув медной девушке и присвистнул, сунул руки в огромные карманы грязных брюк и присвистнул:
-Экая краля, парни! Ниче так девка! Ха! Я б ее от имел, бы!
При этом он сделал один неприличный жест, подсмотренный у старших товарищей и рассмеялся. Впрочем, как всегда смех быстро перешел в кашель. Альберт еле остановился, сплюнул на пол, и вытер рот рукавом рубахи. Алый след как всегда остался на грязной ткани. Шлюха тем временем проехала. Уже был виден Легавый. Парень мигом скинул подтяжки и спустил штаны, демонстрируя медному полисмену голую задницу. Это очень его веселило. Было время, когда он водил сюда мальчишек с улицы, чтобы вместе забавляться, но скоро им это наскучило, но только не ему. Он любил часовую башню, и эти фигуры. Альбер весело хлопал рукой по голому заду и посмеивался, Легавый строго смотрел на него, и казалось, что сейчас дубинка взлетит вверх и обрушится на наглого мальчугана. Но, как и всегда он лишь проехал дальше по рельсам. Когда показался Дед, Альбер принялся кривляться, повторив согбенную позу статуи и шаркая ногами и кряхтя шествовал рядом с рельсами. Старик неодобрительно смотрел на него, и мальчик показал ему язык. Следом въехал Пес. Парень любил его. Наверное, даже больше остальных. Он всегда мечтал о собаке, не о уличной дворняге, рычавшей на него, и гнавшей по грязным улицам, а теплом, домашнем псе. Настоящем верном друге, что прижимался бы к нему, когда они сидели бы у камина. Впрочем, ни пса, ни камина, ни своего дома у Альберта не было. Он погрустнел и ласково погладил высокую фигуру, стараясь представить каково гладить мягкую, лоснящуюся шерсть. Приподнялся на цыпочки и чмокнул Пса в нос, улыбнулся и стер выступившие слезы. Было уже три часа, а он так и не приступил к своему делу. Паренек отошел от фигур, занимавших свои места подле дверок и поспешил к себе в комнату.
Своей комнатой Альберт считал небольшую каморку, облюбованную им в башне. Старик сторож однажды разрешил ему переночевать тут, и с тех пор мальчик считал ее своей по праву. Наверняка сторож видел, как он шныряет в башне, но не делал замечаний и не звал легавых, за что парень был ему благодарен и иногда приносил тому в сторожку бутылку местного пойла, если удавалось стянуть ее.
Пробежав несколько пролетов по металлической лестнице, парень юркнул в нишу и повернув на право протиснулся мимо объемистого шкафа к себе в комнатку. Внутри было темно. Окон не было. Альберт осторожно прошел несколько шагов и нащупал выключатель лампы. Он медленно повернул его, раздался щелчок, потом еще один, кремень скрежетнул по металлу и наконец керосин вспыхнул. Небольшая лапа осветила каморку. Жесткий соломенный матрас на старой кровати без ножки, стол во всю стену, заваленный металлическими деталями и шестеренками, табурет без ножки, лампа да ящик с инструментов, что мальчик натаскал из лавок на Ремесленной, вот и все убранство его «хоромов». Но он радовался и этому. Альберт вот уже два года жил тут, и его это вполне устраивало. Правда, по осени и зимой был холодно, но тогда парнишка напяливал все вещи что были у него свалены в грязную кучу и кутался в драное одеяло. Это помогало, но он все равно иногда болел. Тогда он медленно брел в Веселый квартал. Тамошние девчонки иногда заботились о таких как он. Альберт иногда даже думал, что он сын одной из них, хотя, наверное, большинство бездомных сорванцов так или иначе были сыновьями местных шлюх.
Хмыкнув носом, мальчик плюхнулся на табурет и нашарив отвёртку вернулся к своему делу. Он всегда любил механические игрушки. Таскал их с лотков торгашей, воровал у зазевавшихся детей богачей, доставал как мог. Украв позже первые отвертку, он тут же разобрал большинство игрушек. Хотел понять, как же они устроены. Огромный механизм часов его завораживал, и он думал, такой же стоит в каждой маленькой игрушке. Механические мыши, лошадки, собаки, солдатки, все пали жертвой его любопытного разума. Но больше чем разбирать механизмы, ему нравилось собирать их. Собственную лампу он собрал сам, стащив старый фонарь у лодочника в порту, и поколдовав создал вполне приличную керосиновую лампу, способную загораться от поворота ручки. Вот и сейчас он принялся увлеченно собирать еще один кусочек его собственного творения, тихо напевая скабрезную песенку:
Как у Дженни у нашей
Под юбкой вшей нашли!
Керосином облили,
На лысо побрили,
А жучков не нашли!
Теперь лысая Дженни торгует собой,
Только трахаться больше ни будет
С уродкой такой!
Он было рассмеялся, но кашель вновь скрутил его. Альберт выронил отвертку и схватился за грудь. Каждый раз все сильнее и сильнее он кашлял. Настойка, что оны выменял у Дороти-Веселушки на бутылку виски, больше не помогала. Надо, наверное, попробовать обчистить аптекаря на углу. Дед подслеповат и, наверное, не успеет его схватить. Кашел прошел, и Альберт сморгнул выступившие слезы, вытер рот рукавом и сам себе кивнул, согласившись провернуть дерзкий план. Но не сегодня. Сегодня надо доделать еще одну часть его творения. Он улыбнулся и посмотрел в угол. Под старым одеялом стояло нечто угловатое, высотой с мальчика. Он уже год собирал нечто, и, наверное, скоро закончит. Оставалось лишь спереть пару листов меди, да еще шестеренок. Он подмигнул крытому одеялом Нечто и принялся за работу.
Через три месяца жители, сновавшие по Часовой площади, как обычно остановились в полдень и подняли головы вверх. Когда огромные часы мерно начали отбивать удары, дверцы под циферблатом раскрылись и выехали фигуры. Первым ехал Отец-основатель городка, важный толстый, прослывший самым справедливым судьей, следом ехала его Жена, сердобольная женщина, всегда помогавшая нищим и больным, третьим шествовал Констебль, важный мужчина, первым заступивший на эту должность и железной рукой каравший отрепье. Четвертым выезжал Святой Отец, блюститель веры, ратовавший за единство народа и положивший на это жизнь. Последним выехал Верный, пес в свое время отличившийся при обороне города от соседей, напавших на их страну. Как всегда, жители помахали фигурам, отдав дань памяти важным фигурам в жизни городка, и собирались было двинутся дальше, когда раздался скрип и с последним ударом часов выехала шестая статуя. Люди ахнули. Это был Ангел. Не высокий, наверное, с мальчишку-подростка, он ехал, широко раскинув руки и запрокинув прекрасную голову вверх. Его медные волосы сверкали на полуденном солнце. Раздался скрип и его огромные крылья, сложенные за спиной, внезапно распахнулись. Руки Ангела, сложились на груди, а голова опустилась вниз, открыв прекрасное лицо. Люди ахали и хлопали в ладоши восхищаясь шедевром:
-О, господи, до чего же он прекрасен!
-Да-да. Отличное творение! Наверное, гильдия литейщиков постаралась!
-Нет, нет. Наверняка это мастера из Механизаторов!
-Чушь! Я точно знаю. Это Часовщики! Я сам слышал это от их мастера!
Лишь один старичок в толпе не смотрел вверх. Он утирал скупые слезы, набегавшие на глаза. Едва Ангел опустил голову, он узнал его лицо. Старик-сторож как раз возвращался в башню с кладбища. Где собственными руками похоронил обладателя этого прекрасного двенадцатилетнего лица.
