Это был маленький город, каких сотни в нашей провинции. Один завод, трубы которого были видны со всех сторон. Местные говорили, что плохо, когда они дымят. Но плохо оказалось тогда, когда они дымить перестали.
Как-то поехав на кладбище, чтобы навестить бабушку, он с матерью, увидел, что с могилки срезаны все алюминиевые части оградка. Крест, который его отец вовремя покрасил в цвет чугуна, был не срезан. Пока не срезан. Позже его украли на металлом тоже. И мальчик по имени Ваня, слышал, как мать выговаривала отцу, что надо было не экономить, а поставить бетонный памятник. Бетонные памятники не трогали.
А мальчик запомнил срезанную с креста фотографию бабушки, которую ворам все же совесть взять не позволила. И годы ее жизни, захватившие практически весь трагический век. «1910-1993».
Он помнил, что ее звали Клавдия Павловна. А вот остальное забыл. Не сразу, правда, она долго являлась к нему во снах и разговаривала с ним.
Изменения в их город пришли не заметно, как приходит зима. Еще вчера ветер играет с рыжей, уже опавшей листвой, а сегодня уже на месте потрескавшихся дорожек, и пожухлой травы на газонах лежит снег.
Еще вчера работали магазины, и, постояв в очередях можно было что-то купить, на имевшие хоть какую-то цену деньги. А сегодня, люди подходили к прилавкам. Отходили. Считали мятые, словно фантики, рубли и отходили. А потом брали не упаковками, а граммами, подорожавший товар.
А потом, словно плесень в доме, в котором никто не живет, в город начали приходить разные секты и проповедники.
Кто снимал комнаты в доме культуры, для проповедей и устраивал там каждую вторник, четверг и субботу необычную молитву. С музыкой и танцам.
А кто-то внизу, в закрывшемся кинотеатре утроил небольшой рынок.
А еще на улицах появились стакане. Это были смуглые, неприятные люди, и в руке каждого у них был стакан. Их женщины и дети просили милостыню, в эти же стаканы, а их мужчины наладили игру, в три стакана.
Игра была вроде бы простая, надо было угадать, где скрывается шарик. Под каким непрозрачным стаканом скрывается. Но сделать этого было нельзя.
И мужики проигрывали за день те деньги, которые ждали на заводе три месяца. А женщины потом их ругали.
Проиграл и отец Вани. Это был крупный мужчина, прошедший путь от рабочего первого разряда, до начальника цеха. Он мог в руках согнуть железный прут. Но Ваню он не бил, в отличие от других отцов. Он жалел его и учил жизни, которую познал с разных сторон.
Ваня помнил, как отец пришел домой, дыша холодом и остатками спиртного. Тихо, а не как обычно после зарплаты, открыл дверь. И согнувшись стоял, слушая выговор своей маленькой, по сравнению с ним, жены.
Он виновато теребил шапку. И говорил что-то про то, как хотел выиграть. Выиграть деньги, и уже устроить ей и сыну праздник.
Мальчик слушал из угла комнаты, где ему было шкафом отгорожено место.
А потом подошел к полке. И разбил копилку об пол.
Удар копилки прозвучал как выстрел, и отец и мать подошли к двери и посмотрели внутрь. Ваня собирал и маленькие, и совсем небольшие монетки желтого и белого железа, и собирал мятые купюры.
С зимних сапог отца текла коричневая, растаявшая, соленая грязь. Но мама его не ругала.
Они словно загипнотизированные смотрели на Ваню.
А тот спокойно встал и подошел к отцу. Взял его огромную руку в свою ручку. И сказал: — Пошли.
И отец как-то сразу послушался. И пошел. А мама, не задавая, против своего обычая, вопросов, одела Ваню в его пальто. Закрутила шарф. И надела старую, уже чуть маленькую шапку.
Но варежки она заставила одеть его самого. Варежки в эту страшную, холодную зиму, были необходимы.
Стаканы никуда не уходили. Вокруг них толокся народ, а старший, седоусый стакан раскручивал меленькие, железные посудинки.
Ваня отодвинул народ, и странно, что все послушались его, а не его огромного, в полтора человеческих роста отца.
Он кивнул и отец поставил деньги. И Ваня указал на место, где был шарик.
И шарик действительно оказался там. В этом не было ничего не обычного. Приметливый народ уже понял, что несколько раз стаканы давали выиграть, втягивая простодушных людей в игру.
И отец ставил прибывающую, но пока все равно тоненькую пачечку денег. Но и народ прибывал. К смотрящим за игрой, присоединялись люди, выходящие со смены с завода. Все они знали играющего. Только немного странно было, что называл ответ на вопрос, где прячется шарик не взрослый, могучий мужчина, а маленький, чуть ли не до колена отца не достающий малец.
Ставки росли, и уже в руках у отца была чуть ли не вся проигранная ранее сумма.
Седоусый стакан уже снял с себя шапку, раскручивая и закручивая непонятную игру узоров из стаканчиков. И уже начинали кучковаться в группы по два или три не известных в городе типа, пытаясь оттереть играющего, но тот стоял как скала, называя новую ставку, и забирая выигрыш.
А малец все отгадывал правильное место, то, где лежит серебряный, словно ртутная капля вертлявый шарик.
А малец не отгадывал. Он просто знал, где шарик должен лежать. И шарик там и оказывался.
То есть Ваня понимал, что дядя, крутящий стаканы, движением руки поднимает шарик за манжет своей щегольской дубленки, но шарик все равно оказывался на том месте, куда указал малец.
Несколько раз мутные типы старались поднять шум, что пора уступить место. Но суровые лица рабочих и их сжатые кулаки останавливали тот порыв.
Кого-то даже двое сухих, но прочных как перекрученная ветрами древесина, работяг, вынесли за круг, и посадили в сугроб.
Подъехало две красных, режущих глаз в свете тусклых фонарей «пятерки». Из них вышло четверо приблатненного типа людей. Но даже они не рискнули вмешаться в игру. Слишком много было вокруг честных рабочих курток, поношенных зимних шапок, и истоптанных, постаревших сапогов, мастеровых.
Слишком маленький был город. И в толпе в этой стояло много их старших родственников, которые в запале могли дать им, памятуя о детстве, леща.
Подъехал и милицейский «Козелок» старший сержант, опытным взглядом глянул толпу. И не стал выходить. Сегодня было что-то в воздухе такое, что говорило о том, что его могут и не послушать.
В прошлый раз так было, когда он оказался в центре митинга, после которого снесли статую Вождя. Тогда он был моложе, не так опытен и пытался грозить демонстрантам дубинкой. Его тогда легонько отмутузили. Потом напоили. И остаток дня он провел в травмпункте, снимая побои. Правда, начальство кинуло ему в лицо эти бумажки. И он долго благодарил начальника, что ему позволили остаться служить, а не поперли, как поднявшего руку на народ.
Время изменилось, но в воздухе пахло грозой. Словно уровень озона поднялся разом, зимой, в этом конкретном месте городка.
Пачка выигранных денег на глазах толстела. И народ в возбуждении и азарте подбадривал играющего. Еще несколько бузотеров народ поднял под мышки, вынес из круга и посадил на снег. Без злобы, но уверенно.
Стакан, почти в забытьи, крутил мелькающие перед ним стаканчики. И опять малец угадывал, и угадывал место, где лежит шарик.
А потом он остановился. И остановилось все движение на площади. Старый, согбенный дед шел, опираясь на железный посох.
Его белые, цвета морозного снега, усы, висели чуть ли не до середины груди. В ушах были вставлены сережки, в которых светились красные камни, будь они настоящими, они могли бы быть вставлены в корону нового Императора Страны.
Впрочем, они и были настоящими, и добытыми с тех же рудников, только лет на пятьсот раньше.
Одет он был в длинную, черную шубу. Он ничего не просил. Но народ перед ним расступался. За ним шло два человека помоложе. Они были одеты в модные, до пять кожаные плащи, и на их головах были меховые шляпы.
Старик подошел к играющим. Посмотрел зрячим глазом на людей. Посмотрел бельмом на глазу на мальчика.
Потом обратился к его отцу:
— Здесь всё? Всё твое забрал?
Мужчина кивнул. Он выиграл больше, чем отдал, но в толпе он различал голоса тех, кто проиграл тоже, и хотел поделить, часть выигрыша с ними.
Старик кивнул и сказал:
— Тогда прекрати игру и иди.
Отец мальчика кивнул. Распихал деньги частями по карманам. Но не пошел. Словно иная, более сильная воля его держала.
Старик посмотрел бельмом второго глаза на мальчика вновь. Если бы его лицо было способно улыбаться, то это можно было назвать улыбкой.
Старик протянул мальчику руку ладонью верх. Его ладонь была изрезана сотнями ножей, и бугрилась тысячью шрамов. Мальчик руку в ответ не протянул.
Старик спросил вторично, уже у мальчика:
— Ты выиграл все твое?
Мальчик серьезно посмотрел на деда. Тот не вызывал у него ни страха, ни приязни. Обдумал вопрос. И кивнул.
Старик ждал ответа на этот вопрос, словно он был самым важным для него в жизни. И после кивка мальчика стало заметно, как внутренне его напряжение спало.
И он опять произнес: — Тогда иди.
Но мальчик обдумывал его предложение. А потом сказал, в звенящей тишине площади:
— Тогда отсюда уйдешь и ты, и все, кто с тобой.
Старик отшатнулся и упал бы, если бы его не подхватили два сопровождающих. Плащи их раскрылись и было видно, что под ними были расстегнутые пиджаки, скрывающие оружие.
Это не укрылось от взгляда людей. И толпа отхлынула от них. Впрочем, многие из рабочих уже присматривали, что они могут взять в руки. Настроения, даже под пулями отступать, у них, по крайней мере, сегодня не было.
Старик взмахнул руками. И подручные отступили, запахнув плащи. Старик выровнялся. Поднял лицо, и стало видно, что из левой ноздри по усам у него течет небольшой, но заметный ручеек крови.
Старик поднес правую руку к носу. Дождался, пока капля упадет на ладонь. Отнял руку от лица, и сказал:
-Договорились.
Мальчик смотрел на кровь, смотрел на старика, и вдруг увидел, будто он стоит в окружении огромной толпы людей, а над ним горят летние звезды, и горят степные костры. А за кострами стоят шатры.
А у главного шатра, стоит помост, на котором лежит, одетый в золотые одежды этот старик. И глаза старика закрыты. И на глазах лежат две старинные. Тяжелые золотые монеты, и на монетах вычеканен двуглавый орел со скипетром и державой в лапах. А рядом, стоит он сам. Только одежда у него чудная.
А потом мальчика закружило, и он очнулся на зимней площади родного города. И перед ним стоит тот же дед, только живой, и протягивает к нему руку.
Мальчик снял варежку и не стал убирать ее в карман. Варежка была пришита на резинку, специально протянутую сквозь рукава, заботливой мамой.
Посмотрел на примятый снег. Увидел небольшой сугроб. Где ледком был наморожен иней. Сделал шаг. И порезал руку об лед.
Ранка была маленькая, но алая капля крови выступила на ней. Он дождался, пока она не станет больше.
И протянул руку в ответ. Две руки сомкнулись. И кровь старца, и кровь мальчика смешались в одну, нерушимую клятву.
— Договорились, — эхом откликнулся мальчик.
И тут народ отошел от забытья. На площади уже не было ни седого стакана, ни сопровождавших его. Не было и старика. А был только их мастер, и его сын, выигравший огромную, не представимую кучу денег.
И сразу стало шумно. К нему подходили. Хлопали по плечу и поздравляли.
Огромный мужчина, чувствуя не заслуженность этого, конфузился. А потом раздал каждому, кто успел проиграть их проигрыш.
Но от празднования он отказался. Ведь Ваня, как-то сник, и осоловело смотрел по сторонам и зевал.
Мужчину как-то легко отпустили, и даже не настаивали на праздновании. И тем, кому вернули деньги не пропили все и не прогуляли, а большую, значимую часть донесли до своих семей.
Не доходя до дома, отец взял Ваню на руки. И то, пригревшись, уснул на его плече.
Валерий Александрович, открыл тихонько дверь квартиры. Подошедшая мама Вани помогла раздеть и уложить сына.
А потом Валерий Александрович, сидя на кухне, пересчитал деньги. И их оказалось ровно столько сколько он получил, да еще столько, сколько взял Ваня из копилки.
И Валерий Александрович вспомнил слова старика. И мысленно ответил на них: — Да, я взял только свое.
Но все же одного он не доглядел. И когда вешал пальто мальчика, из его карманов выпало две золотых, тяжелых монеты, с двуглавыми орлами на реверсе.
Но мужчина словно не слышал ни звона монет, и не видел, как они закатились под обувную полку.
Ваня заснул крепко, и не просыпался до утра, пока позднее субботнее солнце не разбудило его. Луч света, играл с его ресницами, заставляя открыть глаза. Мальчик щурился, переворачивался на бок. И через некоторое время луч света догонял его и там.
Наконец Ваня проснулся. В квартире было тихо, как бывало у них по субботам утром.
Родители уходили на рынок, чтобы купить молоко, мясо и творог, который привозили в город на продажу крестьяне из реформированных деревень.
Молоко и творог мама брала у одной хозяйки, в чьей чистоплотности была уверена. И молоко не горчило, и не пахло навозом. Хозяйка эта была справная, еще не старая женщина, и приходилась то ли маме, то ли какой-то родней, то ли давней подругой ее родни.
Но о ней все знали, что и скотина и молоко у нее хорошее.
Ваня встал из-под одеяла. На окне мороз вывел узоры, и он надел шерстяные, бабушкиной вязки носки.
И сам, в черных трусиках и майке пошел на кухню.
Там, под полотенцем его ждали накрытые пироги с начинкой из варенья. Но дела иные завали его в туалет и он вышел в небольшой коридорчик.
И вдруг, из-под полки с обувью что-то мелькнуло. Он подошел туда, аккуратно наклонился, и под полкой, с осенней, и даже летней, не убранной на зиму обовью, увидел два желтых кружка.
Он протянул руку и взял их один за одним. Потом пошел на кухню. Полюбовался отражением солнца в желтом металле монет.
А потом запах пирогов привлек его. Он пошел в свое, отделенное шкафом место, и положил желтые кружки в свои игрушки. В коробку с ними. Там, где лежал его любимый Мишка, и электрический танк, а еще свинцовые фигурки витязей и рыцарей, столкнувшихся в бою на льду озера.
Мальчик положил монетки не глядя, почти небрежно, он хотел есть, а желтые кружки выглядели менее привлекательно, как вкусно пахнущие мамины пироги.
Он прошел на кухню. Вымыл, как учили, руки. Вытер их насухо полотенцем. Взял свою кружку с желтыми цветочками. И налил заварки из чайничка с чуть отбитым носиком. А потом потянулся, привстав на цыпочки к плите, и взял оттуда чайник с кипятком.
Чайник был набран наполовину, но все равно был тяжеловат для него. Но он справился и налил в кружку чаю. Сахар он добавлять не стал. Поскольку пил его с пирогами.
Он сел на свое место за столом, спиной к двери. Пил чай. Еле пироги и смотрел на улицу.
Там было солнечно. И снег блестел на солнце. Мороз разогнал вчерашнюю серую хмарь, и казалось, что город избавился и от непогоды, и от серой плесени, которая наползала на него. Из их окна была видна улица, по которой шли люди. Люди шли радостно, ускоряя темп от наседавшего на них мороза. Перебегали от магазина к магазину, и стояли, ожидая желтых автобусов на остановках. Дожидались их. Заходили. И ехали по своим выходным делам. И автобусы деловито рассекали снег, и дымили синим, приятным дымом.
А мальчик ел пироги с начинкой из вишневого и земляничного варенья. И смотрел на людей. И ни о чем не думал. Кроме как о вкусных пирогах и чае.
А на город светило солнце. И вдалеке дымил трубами огромный завод, который давал жизнь и этим людям, и этому городу. И казалось, что так и будет всегда.
А потом, когда заскрипел в замке ключ, мальчик побежал и встретил своих родителей. И отец, поставив сумки, поднял его на руки и поцеловал. Мальчик прижался к его холодной щеке. И это было хорошо.
А потом мама склонилась к нему, и поцеловала тоже. И это было тоже хорошо.