Все персонажи и их имена, географические названия, детали быта, мест, технических устройств и методов работы правоохранительных органов в произведении вымышлены, любые совпадения, в том числе с реальными людьми, местами и событиями, случайны. Мнения, суждения и политические взгляды автора и героев книги никак не связаны.
Содержит информацию о наркотических или психотропных веществах, употребление которых опасно для здоровья. Их незаконный оборот влечет уголовную ответственность.
Пролог.
2 мая (по новому стилю) 1918 года, город Харбин.
Двухэтажный особняк со стрельчатыми окнами на Конной улице наискось от синагоги, принадлежал Моррису Баху. Первый этаж занимали писчебумажный магазин Кляйна, меховая лавка Топеров и фотографическая мастерская Лифшица, на втором этаже сдавались мебелированные комнаты по десять николаевских рублей в неделю, с двумя общими уборными. До октябрьского восстания клиентов было немного, но этой весной Харбин переживал настоящее нашествие новых жителей, так что свободных мест почти не оставалось.
Постоялец комнаты номер восемь, мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, с аккуратными усиками и пустым правым рукавом, заселился в неё двадцатого апреля по западноевропейскому календарю, принятому большевиками, или седьмого - по обычному, русскому. Управляющему он представился Николаем Заволжским, расплатился казначейскими билетами Русско-Азиатского банка, потребовал, чтобы по пустякам его не беспокоили, женщин не водил и не пьянствовал, каждый день в любую погоду уходил ранним утром и появлялся обратно под ночь, оставляя привратнику полтинник.
Второго мая в четыре часа пополудни вместе с полдником из ресторана напротив, к постояльцу заявился гость, невысокий подтянутый мужчина лет пятидесяти, с военной выправкой, в английском костюме и с золотым пенсне на тонком хищном носу. Заволжский визиту не удивился и не обрадовался, пригласил гостя занять свободное кресло возле круглого столика, а сам приступил к трапезе. Гость терпеливо ждал, пока хозяин комнаты ловко одной рукой намажет масло на ломти хлеба, нальёт себе кофе из серебряного кофейника, добавив сахар и щепотку корицы. Наконец Заволжский решил сам начать разговор.
- Я ожидал вас вчера, Александр Игнатьевич, с нашей стороны всё давно устроено, из Дайрена в Сан-Франциско князя доставят под охраной, что же касается пути до порта, я и мои люди ещё сегодня утром были готовы выехать в любую минуту. Генерал Монкевиц дал чёткие указания, мы их чётко выполнили, однако, как оказывается – впустую. Я и так задержался сверх меры, а моё время расписано буквально по минутам.
- В этом-то и загвоздка, - гость пригладил седые виски, - мне сообщили, что князь всё ещё ждёт известий из Петрограда, так что, господин Пешков, отправку придётся немного перенести.
Пешков отложил в сторону бутерброд, побарабанил пальцами по столешнице, посмотрел в окно, на серое харбинское небо.
- Зря вы связались с большевиками, - сказал он, - я их поболее вашего знаю, взять хотя бы братца моего Яшу. Жадные до денег и власти, мало что по головам идут, кровавые следы оставляют, да ещё и слова не держат, если что случится, как бы вам, господин Меркулов, лично отвечать не пришлось. Ну да ладно, дело ваше. Однако вы должны понимать, что фигура такого ранга не может просто вот так путешествовать, словно негоциант первым классом, и дело вовсе не в деньгах, а в том, что произойдёт, если с князем по дороге что-то случится, я своей репутацией дорожу. Но теперь увольте, сам участвовать не смогу, вот-вот уезжаю, и людей своих заберу, и ваши заботы, как до порта добраться. Я распоряжусь, чтобы «Фальконет» задержали в Дайрене, это обойдётся вам ещё в две тысячи.
Гость вежливо кивнул.
- Понимаю, Зиновий Алексеевич, и не настаиваю. Оплачу, как только их высочество на борту окажется.
- Нет, так не пойдёт, - Пешков покачал головой, - оплатить сейчас придётся. Эсминец будет ждать неделю, в наших общих интересах, чтобы он отплыл в Сан-Франциско с грузом на борту. Но если не успеете, я, так сказать, умываю руки.
Меркулов саркастически улыбнулся, под внимательным взглядом Пешкова достал чековую книжку и перо.
- Да-да, - хозяин комнаты поднёс чашку ко рту, - все мы, жидовины, а особенно выкресты, такие вот сволочи, никаких моральных принципов и идеалов, лишь деньги интересуют. Вы ведь это хотели сказать, милейший?
Милейший аккуратно вырвал подписанный лист, положил на стол, поднялся.
- Честь имею, - едва заметно поклонился и вышел, прикрыв дверь.
Пешков пожал плечами, положил чек на блюдце, и продолжил завтракать.
Гость Пешкова не торопясь спустился со ступеней, подняв воротник пиджака от мелко моросящего дождя, запрыгнул в ждущий его крытый автомобиль, водитель двинул рычаг газа, и машина медленно тронулась. Она выехала на Китайскую улицу, с неё - на Диагональную, свернула на Полевую, подъехала к гостинице «Виктория» на Участковой улице, и остановилась. Водитель, невзрачный мужчина в военном френче без знаков различия, средних лет, повернул голову.
- Как всё прошло? - спросил он.
- Эсминец будет ждать ещё неделю, так что дело только за курьером из Петрограда. Вы, Владимир Ильич, утверждали, что он вот-вот появится, так где же этот ваш человек? Иначе неудобно выйдет.
- Сам тороплюсь, - Владимир Ильич покачал головой, - князь волнуется, хочет уехать как можно быстрее, только порученец и держит всех здесь. К сожалению, личность его неизвестна, точно утверждать ничего не могу. Генерал Монкевиц уточнил телеграммой, что должен уже наверняка прибыть сегодня до четырёх пополудни, так что, если всё сбудется, можем отправиться под вечер.
- Нет, - решительно мотнул головой Меркулов, - так не годится. Ехать надо в светлое время суток, да и с Николаем Августовичем так оговорено, мало ли что в ночи случится. Как курьер объявится, вы мне позвоните, и уж до утра стерегите князя хорошенько, а там уж на поезд в десять сорок пять, он как раз ранним утром на следующий день в Дальнем будет.
- Конечно, конечно, - шофёр закивал, - а сами не хотите заглянуть?
- Ну что вы, господин Гижицкий, - Меркулов укоризненно взглянул на собеседника, - моя миссия деликатная, никто обо мне знать не должен до момента посадки на корабль, даже если случайно встретимся, вы меня не заметите. Из людей ваших я только с Трубецким знаком, ну да постараюсь избежать.
- Как будет угодно, - Гижицкий расплылся в улыбке, - отдыхайте перед дорогой, а я вам всенепременнейше позвоню.
Меркулов кивнул, вылез из автомобиля и направился к входу в гостиницу, Гижицкий дождался, пока тот скроется внутри, проехал ещё немного, и остановился возле здания телеграфной конторы. Там он взял бланк, сел за стол и принялся заполнять его чернильным карандашом. Почти сразу к нему бесцеремонно подсел молодой человек с гладко причёсанными русыми волосами, развернул «Харбинский вестник» так, чтобы отгородиться от остальных посетителей.
- Как вам такие новости? – громко сказал он с едва заметным немецким акцентом, - в Выборге нынче восстание, чухонцы красных режут, и заодно всех русских. Дожили, красные с белыми на одной стороне.
Гижицкий рассеяно кивнул, человека этого он не знал, и в последнее время новости старался не читать.
- Как закончите дела, садитесь в машину и езжайте в сторону лютеранского собора, - тихо сказал молодой человек.
- Что, простите? Кто вы такой?
- Вы меня не знаете, герр Гижицкий, - собеседник потряс газетой, словно пытаясь привлечь внимание посетителей телеграфа, однако никто в его сторону даже не посмотрел, - однако господин, желающий встречи, вам отлично известен.
И не дожидаясь ответа, встал, подошёл к окошку с марками и принялся выбирать подходящую.
Гижицкий наконец закончил писать телеграмму, расплатился, вышел и сел в автомобиль. Едва он тронулся, на заднем сидении поднялся пассажир - мужчина с молодым ещё лицом и совершенно седыми висками. Гижицкий вздрогнул, крутанул руль, и чуть не врезался в пожарный столб. Автомобиль остановился.
- Трогайте и езжайте аккуратнее, - приказал седой, - нам надо поговорить, Владимир Ильич. Да не волнуйтесь вы так, я вас надолго не задержу. Мой помощник Ганс Клинч должен был предупредить, что мы с вами прокатимся к лютеранскому собору.
- Позвольте, это действительно вы? Я думал, вас расстреляли в семнадцатом.
- Шутить изволите, мой дорогой друг, однако получилось несмешно. Я жив, и как вы можете убедиться, здоров.
- И всё же, господин Ларин…
- Перестаньте на меня так глазеть, словно приведение увидели. Курьер из Петрограда прибыл?
- Нет ещё. Я отправил телеграмму, но думаю, она всё равно опоздает. Вот-вот должен быть.
- Когда? Да езжайте же.
Гижицкий молча завёл двигатель, отжал рукоять газа.
- Вот и славно. Уверяю, - Ларин снисходительно улыбнулся, - если устроите это дело в лучшем виде, ваш долг будет погашен полностью. Знакомое вам лицо не может принять такое решение, а я могу. Слышите, Гижицкий? Я – могу. Именно я решаю, когда вы расплатитесь полностью, и даю шанс начать новую жизнь, а вы тут кобенитесь. Ну же.
- Уверяю, курьер появится сегодня ближе к вечеру. Кто он, я не знаю, генерал Монкевиц нам не сообщил.
- Документы будут с ним?
- Наверное, иначе зачем он нужен.
- Остальные останутся в доме?
- Да.
- Хорошо. Остановитесь вот здесь, у мясной лавки.
Гижицкий повиновался.
- Сегодня в десять вечера потрудитесь быть на квартире. Вы выйдете на крыльцо с папиросой, не важно, один или с компанией, только вот вертикально махнёте, если курьер на месте, или вдоль земли, ежели снова задержался. Надеюсь, что человек Монкевица всё же появится, и тогда через пятнадцать минут вам принесут телеграмму. Посыльного вы узнаете, у него вот здесь, посмотрите, - Ларин провёл пальцем линию от глаза к уголку рта, - будет шрам, а на боку сумка синяя. Впустите его.
- А что дальше? – глухо спросил Гижицкий.
- Дальше вместе с ним войдут ещё несколько человек, свяжут вас и ваших друзей, чтобы глупостей не наделали. Я на глаза вам показываться не стану, отправлюсь сразу наверх, к князю, лично заберу документы, и если они в порядке, на этом наш договор будет исполнен, и более того, получите сорок тысяч сверху. Как видите, герр капитан, мы щедро вознаграждаем тех, кто нам служит.
- А остальные? Мы договаривались, что не будет жертв.
- Помилуйте, к чему нам мертвецы? Это привлечёт внимание, так что вы и ваши товарищи обойдётесь синяками и ссадинами, только уж извините, бить будут всерьёз, а la guerre comme а la guerre. Ладыгин с товарищами – калачи тёртые, их просто так на мякине не провести, если почуют неладное, могут шум поднять раньше времени. Ну а с князем я договорюсь, будет молчать, как рыба, есть у меня что ему сказать. Людей я подобрал надёжных, из «Головы змеи», банда известная, у всех на слуху, среди них и солдаты имеются бывшие. По-русски не бельмеса, идейные, даже если попадётся кто, скорее горло себе перережет, чем кого-то выдаст, но раскраска у них приметная, товарищи ваши запомнят. На вас никто не подумает, обычное дело, хунхузы на кого только не нападали, князь в негоцианта рядится, милое дело его пощипать.
- И всё же..
- Без глупостей, господин Гижицкий, - строго сказал пассажир, - вы давно меня знаете, я ведь не только награждать могу, но и наказывать. В ваших интересах сделать всё, как сказано, и тогда вы получите деньги, а фрау Гижицкая и две очаровательные дочки не пострадают. Пожелаете, и дальше будем связь поддерживать, а если нет, то закончим дело и забудем друг о друге. На этом прощаюсь, до вечера.
Он вылез наружу, поправил шляпу, развернул зонт, зашагал в сторону собора, аккуратно обходя лужи. Гижицкий тяжело вздохнул, развернулся и поехал к ипподрому.
Всё затеялось из-за денег, бывший самодержец Николай Романов держал в североамериканских банках три тысячи пудов золота, и под давлением своей жены, предложил их большевикам в обмен на свободу для себя и прочих членов императорской фамилии. Решение принимал лично Владимир Ленин, он долго колебался, в конце концов поддался давлению председателя ВЦИКа Якова-Аарона Свердлова, по иронии судьбы, родного брата французского шпиона Пешкова. Председатель ВЧК Дзержинский поначалу возражал, он считал, что революционная идея гораздо важнее золота, и что нужно держать царский выводок под арестом, или лучше вообще уничтожить, но вынужден был согласиться.
Самого царя никто бы за золотом не отпустил. Среди задержанных великих князей и княгинь, Иоанн Константинович Романов был одним из самых незначительных, к тому же жена князя принадлежала к сербской династии Карагеоргиевичей, а не к немецкой или датской, поэтому его кандидатура устроила обе стороны. В Харбине князя ждала группа надёжных офицеров, заранее присланных сюда бывшим начальником русской контрразведки генералом Монкевицем, они должны были проследить, чтобы Иоанн Романов без задержек добрался до японского порта Дайрен, который раньше был русским городом Дальним, где сел бы на французский эсминец, идущий в Сан-Франциско, и там беспрепятственно посетил отделение Федерального резервного банка, а там уже перевёл бы, с условиями, векселя на нужных лиц. Предварительное согласие было получено, требовался лишь оригинальный договор, и письменное поручительство. Их должен был доставить курьер.
Большую часть подробностей этого дела капитан Гижицкий не знал, однако носом чуял, операция опасная. Чувство усилилось, когда князем заинтересовалась германская разведка. Германское консульство в Харбине закрылось в 1914-м, однако в Китае и Японии у абвера оставались нужные связи, а в самом Харбине – купленные люди. Такие, как капитан Генерального штаба Гижицкий, находившийся на содержании с двенадцатого года. До этого времени он выполнял несложные поручения в обмен на покрытие карточных долгов, но теперь ему предстояло расплатиться по-крупному. В чём интерес абвера, Гижицкий мог только догадываться, однако ни спорить, ни уклоняться от приказа не решился – то, чем угрожал Ларин, вполне могло стать реальностью.
Люди Монкевица поселились неделю назад недалеко от ипподрома, в двухэтажном доме, принадлежавшем военной контрразведке. Семью Гижицкого, живущую в квартире на втором этаже, переселили в номера, а освободившиеся комнаты занял князь со своим слугой. Офицеры вместе с Гижицким расположились в квартире на первом этаже.
Капитан постучал в дверь условным знаком, он нервничал, но старался не подать виду. В гостиной сидели четверо - подполковник Ладыгин, поручики Яхонтов и Белинский, и штабс-ротмистр Трубецкой, они играли в карты, под потолком вокруг лампы клубился табачный дым.
- На тебе лица нет, Вольдемар, - Ладыгин запер за Гижицким дверь, провёл в гостиную, - никак случилось что?
Гижицкий тут же заверил громким голосом, что у него всё в порядке. Яхонтов и Белинский посмотрели на него с интересом, Трубецкой недоверчиво хмыкнул.
- Жан прав, мой друг, - сказал он густым басом, - словно с похорон заявился. Плесни-ка себе шустовского коньяка, а то местные наливки – дрянь редкостная. Да, господа? Ещё одну сдачу, и обедать в трактир пошлём. В русский. Не будем больше рисковать животами.
- От местной пищи только хуже, - Яхонтов сделал страдальческий вид, - скажи, Вольдемар, как ты тут столько времени провёл? Вроде наш город, а выйдешь на улицу, одни манзы кругом, лепечут на своём языке как лягушки болотные, а едят всё, что летает, плавает и ползает, словно звери дикие.
- Это вы, господа, носы воротите, - возразил Трубецкой, - а княжеский слуга уплетает за обе щеки, я давеча видел, как он коробочку принёс с палками, и ну этими вот прутиками себе в рот запихивать, словно дикарь. Не морщился, чертяка, даже причмокивал, будто кулебяку какую ел или филе-миньон.
- Так известна причина-то, - Ладыгин усмехнулся, - его высочество постится, и слугу заставляет, от этого хоть что слопаешь за милую душу.
- А сам князь где сейчас? – спросил Гжицкий.
- У себя сидит, читает или молится, сегодня в меланхолии, впрочем, как и вчера. Ты чего хотел-то?
Гижицкий не подал виду, что обижен. Эти пришлые офицеры вели себя так, словно он должен им прислуживать.
- Ездил телеграмму отправить, насчёт курьера. Не появился он ещё?
- Прибудет вот-вот, - Ладыгин махнул рукой, - не беспокойся. Только вот доберётся ли? Ты как думаешь, Сандро, надо встретить?
- Не стоит, - Трубецкой побарабанил пальцами по столу, - Николай Августович на этот счёт распорядился, да и Серж юноша прыткий, обойдётся без посторонней помощи. Ты, братец, айда с нами обедать, пошлём в трактир возле ипподрома. А хочешь, к вечеру приходи, пулю распишем по рублю за вист.
До вечера оставалось слишком много времени, Гижицкий решил, что если останется, то обязательно себя выдаст, и сбежал. На углу дома он столкнулся с незнакомым юношей высокого роста и мощного телосложения, который нёс в одной руке сумку, а в другой комкал газету, и на капитана даже не взглянул.
Травин всего три недели назад попрощался со своей невестой на перроне в Выборге, и рассчитывал вскоре её снова увидеть. Даже со всеми остановками и задержками дорога до Праги через САСШ занимала меньше месяца – два-три дня на быстроходном эсминце до Сан-Франциско, ещё столько же на поезде до Восточного побережья, там на пароходе из Нью-Йорка во Францию за семь дней, и до Богемии оставалось рукой подать.
Дорога из Петрограда до Харбина отняла семнадцать дней, Россия была охвачена восстанием, но поезда пока что ходили по Транссибирской магистрали, хоть и с перебоями. Генерал Монкевиц не хотел рисковать, за Травиным могли проследить, ограбить по дороге, поэтому настоящий курьер с документами прибыл на несколько дней раньше, и ждал в условленном месте. Курьер о существовании князя не подозревал, и о том, что везёт, понятия не имел. Это был надёжный человек, но обычный исполнитель. Травина выбрали потому, что он тоже был человеком надёжным, однако при этом пользовался доверием самого Монкевица, и к тому же неплохо знал князя и одного из сопровождавших его офицеров.
Сергей нашёл настоящего курьера возле вокзала, в доходном доме, в квартире на мансардном этаже. Встреча не заняла много времени, немолодой мужчина с лысиной и в партикулярном платье получил половину разорванной банкноты, сличил со своей, передал Травину саквояж, в котором лежала папка, вывел Сергея на улицу и направился в сторону вокзала. А Травин огляделся, ища таблички с номерами домов и сверяясь с картой.
Харбин был похож больше на уездный русский город, чем на манчжурский, даже живущие здесь китайцы вставляли в свою речь русские слова. Чумазый китайчонок кричал «Газета, газета», размахивал «Харбинским вестником» и скалился неровными зубами. Сергей подошёл, достал портмоне, в задумчивости повертел в пальцах, но потом передумал покупать. Китайчонок скорчил разочарованную гримасу, Травин кинул ему гривеник, отказался от газеты и направился было к мосту через реку Модягоу, соединяющему новый город со старым. Портмоне он засунул в боковой карман пиджака, о чём тут пожалел. Ловкие пальцы рванули кожаный прямоугольник вместе с подкладкой, Сергей почти схватил руку воришки, но тот был быстрее. Будь вторая рука свободной, воришка бы не убежал, но саквояж стеснял движения, голые пятки сверкнули над мостовой, китайчонок-газетчик нёсся в сторону китайских улочек. В отделениях портмоне лежали три бумажных рубля и пятьдесят копеек мелочью – всё, что оставалось у Травина, на эти деньги можно было разве что пообедать. Брошенные парнишкой газеты, наверное, стоили больше, Сергей наклонился, поднял один экземпляр, развернул – в местном издании было всего четыре страницы, хватило бы и минуты, чтобы бегло просмотреть местные и мировые новости. Однако взгляд уткнулся в заголовок на второй странице, Травин замер, вчитываясь в напечатанные буквы.
- А вот и он, - Трубецкой поприветствовал курьера взмахом ладони, - господа, позвольте представить вам подпоручика Сергея Олеговича Травина. Да что с вами такое творится сегодня? То Вольдемар мрачный словно туча, а ты вообще хоть в гроб клади.
- С дороги устал, надо бы прилечь, не знаю, есть ли время.
- Есть. Хоть ты здесь, завтра с утра отправляемся. Мы, друг мой ситный, тут три дня коньяком отходили, шутка ли, две недели в жёлтых вагонах. Какие новости привёз?
- Да какие там новости, - Травин поставил сумку на пол, развёл руками, - я, господа, словно в заключении побывал, кутерьма страшная, слухи такие гуляют, что верить им никаких причин нет, разговоры только о революции и Корнилове. До Ново-Николаевска с балетными ехали, было весело, а потом, из всех развлечений разве что карты, на последнем перегоне проигрался шулерам в пух и прах, а последние три рубля какой-то мальчишка здесь возле вокзала вытащил.
Офицеры сочувственно покачали головами, такое часто случалось. Ладыгин вытащил бумажник, достал сто рублей, остальные поступили также, кто сколько посчитал нужным, но Сергей решительно отказался.
- Признателен, господа, но содержание моё у князя лежит, так что без средств не останусь. А бумажки эти далеко не убирайте, отосплюсь, сразимся с вами в штосс.
- В преферанс, - Трубецкой рассмеялся, - ох, чую, Сергей Олегович, второй раз вам без денег остаться. И правда, их высочество заждался уже, небось, пятую молитву за час читает. Ты иди побыстрее.
Князь и вправду крестился и бил поклоны в спальне перед иконой. Иоанн Константинович по молодости хотел податься в попы, но вместо этого женился, однако увлечение религией не оставил. Слуга, сидящий поодаль на стуле, при виде Травина сделал знак, мол, жди, Сергей прислонился к створу двери, и стоял так минут пять, борясь с желанием подойти и пнуть его высочество в великокняжеский зад. Наконец, князь перекрестился в последний раз, обернулся.
- Сергий, наконец-то. Подойди, благословлю тебя.
Травин послушно подошёл, Романов начертил в воздухе крест, прошептал короткую молитву.
- Ну и всё, времена тяжкие, но Господь нас спасёт и сохранит. Привёз?
Сергей достал из саквояжа кожаную папку, протянул князю. Тот, не глядя, бросил её на кровать, сел в пододвинутое слугой кресло, оставив гостя стоять.
- Что там семья моя?
- Только Игоря видел, держится бодро. Передавал, что супруга ваша и дети вслед за вашим отцом в Екатеринбург последовали, и сам туда же направлялся.
- Ох, - Иоанн поморщился, - тяжкая моя доля. Ты не думай, я не по своему желанию это делаю, семья, мой юный друг, дело такое, иногда приходится поперёк совести идти. Вот замаливаю грех, верю, что не напрасно всё. Завтра отправляемся.
- Так ведь, - Сергей замялся, - не еду я. Николай Августович распорядился, как только бумаги передам, тотчас вернуться.
- Мне он другое говорил, - недоверчиво нахмурился Романов, - не темни, скажи, как есть. Ложь – грех, не бери на душу.
Травин недолго колебался, наконец, достал из кармана пиджака газету, развернул так, чтобы нужная статья была сверху, протянул.
- Вот.
Иоанн долго читал, шевеля губами, потом поднял глаза.
- Да, известие скорбное, от иноверцев хорошего не жди, им сколько всего империя сделала, из нищей окраины шведской в цветущий край превратила, так они, как бешеная собака, ласкающую руку цапнуть норовят. Однако, при чём ты тут?
- Князь Пётр Алексеевич Мезецкий, который здесь упоминается, комендант Выборга, он отец моей невесты. И Ульяна там же оставалась, разузнать хочу, жива или нет, а поручить некому.
- Вот оно как, понимаю, - Иоанн Константинович неожиданно растрогался, - дела сердечные. Тут, юноша, я не советчик, но всей душой скорблю и молюсь, чтобы невеста твоя в безопасности оказалась. Раз уж дело такое, конечно, обойдёмся без твоего участия, и так четыре молодца внизу сидят, только в карты и режутся да вино пьют. Им скажи, что я распорядился тебе с нами не ехать, отослал обратно к Елене Петровне. Хотя погоди, сам им объявлю вечером, а то удержат. По глазам вижу, голоден?
- Есть немного, - признался Сергей.
- Это хорошо, голод в пост Богу угоден, мы хоть и путешествующие, но православные, должны блюсти Страстную седьмицу. По дороге издержался?
- Есть немного. Точнее, ничего нет.
Романов улыбнулся.
- Степан, выдай господину Травину триста рублей подорожных, да орехов отсыпь фунт, хотя что там, два. Не отказывайся, Сергий, бери, от меня не убудет, а тебе нужнее. Всё, иди с Богом, да по чёрной лестнице.
Князь снова перекрестил Травина, заставил поцеловать икону, и проводил до двери, а затем велел слуге, чтобы тот нёс чай.
Гижицкий появился на квартире без четверти десять, когда солнце уже скрылось за горизонт, а сумерки сгустились настолько, что от случайных прохожих остались лишь неясные силуэты. Дверь ему открыл Белинский, мотнул головой в сторону гостиной, а сам отправился на кухню. Из всех офицеров он меньше всего раздражал Гижицкого – больше молчал, чем говорил, а если раскрывал рот, то никаких выпадов в его, Гижицкого, сторону себе не позволял.
- Припозднился ты, братец, - Трубецкой раскуривал трубку, сидя в глубоком кресле, - проигрался я вчистую, хорошо хоть завтра уезжаем, а то делать совершенно нечего.
- Так курьер появился? – Гижицкий помотал головой, словно пытаясь найти спрятавшихся офицеров, - а остальные где?
- Николя грог варит, Жан у князя, спустится сейчас, Яхонтов, пройдоха, спать улёгся, сказал, чтобы до дежурства его никто не беспокоил.
- А курьер? – напомнил Гижицкий.
- Мне откуда знать, - Трубецкой поморщился, - Серж как к князю поднялся, так и не появился больше. Садись, брат, будем сумерничать, керосин в лампах к концу подходит. А вот и грог.
Появился Белинский с фарфоровым чайником, из которого шёл пряно-алкогольный дух. Грог тут же разлили по стаканам, Гижицкий не удержался, обжигаясь, отпил половину, горячая жидкость растеклась по пищеводу, согрела желудок, расслабила мышцы. Напряжение, в котором он находился уже несколько дней, усиленное близостью развязки, отступило на пол-шага.
- Вот теперь ты на человека стал похож, - удовлетворённо сказал Трубецкой, - а то словно привидение какое. Предложил бы тебе трубку, но она одна у меня, табачок вот имеется, не желаешь?
Гижицкий покачал головой, достал портсигар, оттуда – папиросу, постучал мундштуком по серебряной крышке, но закуривать не стал. С лестницы спустился Ладыгин, лицо у него было озабоченным.
- Друга твоего нет, - сказал он.
- Какого друга?
- Твоего. Князь говорит, отдал бумаги, сказался по важным делам, и исчез, хорошо если к утру появится. Странно это.
- Да ладно тебе, - Трубецкой даже привстал с кресла, часть табака, неплотно прижатая, высыпалась на пол, - Серж человек верный, если сказал, что дела важные, значит, так оно и есть. Брось попусту подозревать непонятно в чём. Бери вот лучше стакан, крепкого перед дорогой пить не будем, а водички тёплой и сладкой – в самый раз.
Разговор не клеился, Белинский уселся с книгой на оттоманку, Трубецкой курил, читая журнал, Ладыгин просто смотрел в потолок, потягивая грог. Гижицкий сидел, как на иголках, поглядывая на напольные часы. Когда те пробили десять раз, поднялся.
- Пойду освежусь, господа, душно здесь.
- А и верно, - Трубецкой тоже вылез из кресла, - надымили, подлецы. Жан, не хочешь с нами?
Ладыгин помотал головой, он уже с минуту о чём-то тихо спорил с Белинским. Двое офицеров вышли на крыльцо, Гижицкий наконец раскурил папиросу, Трубецкой с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух.
- Вот ведь ситуация, - пробасил он, - смотришь в темень, и словно дома, в России, вон там крыша изогнутая, она днём инородная, а сейчас словно избушка стоит, дождь прям как у меня в имении под Ростовом. Дом, как я слышал, сожгли, да управляющего на вилы. Вот скажи, Вольдемар, я понимаю ещё – жидовин, сволочь, воровал, его за дело, а дом-то зачем жечь? Там картины, которые мои предки собирали, книги всякие, всё сгорело, чем они помешали? А хуже всего, когда вернёмся, ведь придётся наказать кого-нибудь за это, человек по глупости наворотил, считай, обдурили его, а могут повесить.
- Бунтовщиков надо вешать, иначе расплодятся, - Гижицкий махнул папиросой вертикально, словно подчёркивая серьёзность своих мыслей, - миндальничали с ними, суды вон на сторону террористов вставали, в газетах в поддержку печатали, и что получили? Они нас, Александр Павлович, режут, и гордятся этим.
- Так-то оно так, - вздохнул собеседник, - только ведь русские это люди, считай, в одной стране живём, одной верой. Как надо было головы задурить, чтобы брат на брата пошёл. Эх. Пойдём в дом, а то зябко тут.
Оставшиеся минуты Гижицкий провёл в уборной, пытаясь справиться со скрутившимся в спазме животом, стук в дверь он едва услышал, выскочил в коридор, но его опередил Ладыгин. На пороге стоял китаец в темной куртке, со шрамом, ползущим от глаза к углу рта, как сабельный след.
- Вольдемар, - Ладыгин на секунду потерял почтальона из виду, повернув голову к Гижицкому, - тут из почты, говорят, телеграмма тебе.
И тут же начал падать от удара кистенём в голову. Из-за спины лже-почтальона один за другим появлялись новые гости, с неподвижными лицами, желтоватыми в свете керосиновой лампы, с глазами-щелочками, лишенными выражения. Они скользнули внутрь, бесшумные, как тени. В следующее мгновение Гижицкий был скручен. Кто-то из бандитов ловко засунул ему в рот кляп, сдавил горло, лишив возможности крикнуть. Белинский успел схватиться за браунинг, его тут же сбили с ног ударом палки по спине. Трубецкой рванулся вперед, проломив голову одному из нападавших подсвечником, трое китайцев повисли на нём, молотя дубинками, повалили на пол и связали ремнями. Звякнула лампа, погас свет. В темноте хрустнуло, раздавались ругательства, хрипы и стоны. Гижицкого поволокли в гостиную, туда же закинули Ладыгина, и вытащенного прямо из кровати Яхонтова.
Ларин появился через минуту, по темному коридору прошёл к лестнице, поднялся на второй этаж. Двое хунхузов побежали за ним. Дверь в квартиру князя была не заперта, слуга при виде незнакомцев разинул рот, готовясь закричать, Ларин легонько ударил его рукоятью револьвера в висок, прошёл в спальню. Иоанн Константинович стоял на коленях перед киотом. Услышав шаги, он обернулся, вскочил, прижимая к груди крест.
- Кто вы? Что вам нужно?
- Документы, ваше высочество, — голос Ларина был спокоен и вежлив. - Пакет, что привез курьер. Вам они больше не понадобятся.
- Не понимаю, о чём вы, - твёрдо сказал князь.
Ларин вздохнул, почти не замахиваясь, ударил Романова в подбородок, потом схватил за воротник и отшвырнул от киота. Князь грохнулся на пол, попытался подняться. Тогда Ларин ударил его ещё раз, ногой в бок, кивнул хунхузам, те подхватили Иоанна, силой усадили на стул, один из них прижал к его горлу нож. Ларин уселся перед князем на кровать, закинул ногу на ногу.
- Насилия не люблю, но верю, что оно отлично прочищает мозги. Поверьте, в ваших же интересах отдать мне эти бумаги, любезный Иоанн Константинович, иначе и ваша жена, и ваши дети будут мертвы завтра же, как только телеграмма окажется в Петрограде. И сделают это те, с кем вы решили дельце обтяпать, а они, поверьте, только удовольствие от этого получат.
- У нас уговор, - князь сверлил его глазами, не пытаясь вырваться, отчего-то он гостю поверил сразу и без сомнений.
- Нет, - Ларин покачал головой, - ничего у вас не вышло бы. Пока идёт война, американцы большевикам этих денег не отдадут, можете быть уверены. Хотя что там, вы сами это отлично знаете, вот если бы сам царь поехал, куда ни шло, а вы – человек, простите, мелкий, хорошо если в лицо улыбнутся, и всё.
- Вам-то тем более ничего не получить.
- Согласен. Но договор, пока он существует, позволяет торговаться. И у меня, князь, это выйдет гораздо лучше, чем у вас. Взамен я обещаю, что ваша жена, Елена Петровна, и ваши дети, Всеволод и Екатерина, будут вывезены в Европу, и большевики их пальцем не тронут.
- Клянётесь?
- Слово офицера.
Князь хмыкнул.
- Зря не верите, - Ларин холодно улыбнулся, - я своё слово всегда держу. Даю редко, как раз из-за этого.
- А я? Что будет со мной? И с другими?
- Ничего не поменялось, из затеи всё равно ничего не вышло бы. Если не скроетесь, вас, скорее всего, убьют. Да-да, неужели думаете, что революционеры остановятся и помилуют кого-то из царской семьи? Вы же образованный человек, про якобинцев читали, так это цветочки по сравнению с тем, что ждёт, головы будут лететь словно шмели в мае. На тумбочку коситесь? Тогда и говорить ничего не нужно.
Он выдвинул ящик, достал кожаную папку, раскрыл – конверт с документами был запечатан сургучной печатью, Романов его вскрывать не стал даже из любопытства. Ларин взломал печать, вытащил бумаги, быстро перелистал, удовлетворенно хмыкнул.
- Примите совет, возвращайтесь в Россию, князь, - он поднялся, сделал знак хунхузам, те отпустили Романова, - там ваше место, негоже особе императорской крови отчизну бросать в трудные времена. По глазам вижу, на это дело вы против совести пошли, так есть ещё возможность исправиться. Машина внизу, мои люди доставят вас в Дальний в целости и сохранности, а там уж сами решайте, что делать. Поторопитесь.
Князь послушно, словно сомнамбула, встал, пошатываясь, дождался, когда слуга соберёт вещи, и спустился вниз. Ларин проводил автомобиль взглядом, потом отправился на первый этаж. Лампу снова зажгли, его люди стояли над связанными офицерами. Воздух был густой от запаха пота, крови и ненависти, Ларин оставался в тени, за спинами своих китайцев, невидимый для пленников.
- С князем покончено, - сказал он, - теперь с вами.
Кивнул человеку со шрамом, тот достал длинный, узкий нож-дао, протянул Ларину. Тот подошёл к Гижицкому. Капитан замер, умоляюще вращая глазами, но тут почувствовал, что снова может пошевелить руками – немецкий шпион резким движением рассёк верёвки.
- Отлично сделано, - сказал он, достал из кармана две пачки денег, бросил рядом с Гижицким, - как обещано.
К деньгам полетел кинжал, Ларин ушёл, не оборачиваясь, хунхузы исчезли вслед за ним. Гижицкий разрезал путы на ногах, поднялся, пошатываясь, потом снова рухнул на колени, сгрёб деньги, огляделся. Белинский лежал, отвернувшись к стене, и не шевелился, возле его головы расплывалась тёмно-красная лужица. Остальные трое офицеров были живы – Ладыгин стонал, из раны возле виска сочилась кровь, Яхонтов каким-то образом вытащил руки из-за спины и вцепился зубами в верёвки на кистях, Трубецкой катался по полу, его спеленали так, что он превратился в мумию. Из его рта торчал кусок ткани.
- Чего смотришь? – Ладыгин сплюнул, - развяжи нас.
Гижицкий сделал к нему шаг, потом ещё один.
- Гнида, - раздался голос Трубецкого, тот наконец избавился от кляпа, - продал нас? Давай, сволочь, я тебя потом всё равно убью.
Ладыгин досадливо поморщился, по глазам было видно, что он с Трубецким согласен, вот только не хотел говорить этого раньше времени. Гижицкий остановился.
- Они мне угрожали, - сказал он.
- Хорошо, - голос Ладыгина звучал мягко, - ты нас развяжи, и поговорим об этом
- Да что с ним говорить, - не унимался Трубецкой, - кончать эту сволочь надо. Эх, дай мне только распутаться, я тебя на куски резать буду.
- Ну зачем на куски, - Гижицкий сделал ещё один шаг, постепенно приближаясь к Ладыгину, - я ведь торговался, чтобы никто не пострадал. Им нужны были только бумаги, уверен, с князем всё в порядке.
Будь Ладыгин свободен, он бы справился, и даже связанным он попытался ногами достать Гижицкого, но тот перепрыгнул, навис над подполковником и всадил ему нож в горло. Кровь брызнула прямо на предателя, но Гижицкому было уже всё равно. Он подобрал с пола браунинг, и два раза выстрелил в ползущего на четвереньках Яхонтова, пули разнесли тому череп, тело рухнуло на пол. Трубецкой уже не пытался кататься, лежал на спине, глядя на Гижицкого.
- Давай, - тихо и твёрдо сказал он, - надеюсь, ты сдохнешь, как собака.
И даже голову не стал отворачивать, когда кинжал пробил ему глаз. Гижицкий поднялся с колена, пошатываясь, подошёл к Белинскому, и ударил в шею. Потом посмотрел на левую руку – в ней были зажаты деньги, перепачканные кровью. Капитан засунул их в карман, бросил нож на пол, пятясь задом, вышел на крыльцо, вдохнул ночной воздух.
Выдохнуть не смог, что-то острое и холодное вошло ему под рёбра, достав до сердца, китаец со шрамом довольно ощерился, обшарил у трупа карманы, достал две пачки банкнот, и убежал.
Спустя долгих десять минут, тело поручика Белинского дрогнуло. Боль в шее и плече заставила его сознание вспыхнуть. Он был жив – лезвие не задело артерии, пройдя через мягкие ткани. Белинский сумел высвободить левую руку, трясущимися пальцами вырвал изо рта окровавленный кляп, кое-как сел, привалившись к стене. Три тела лежали в гостиной - Ладыгин, Яхонтов и Трубецкой. Белинский, тратя последние силы, дополз до каждого, проверил пульс, все они были мертвы, потом вылез на крыльцо, там лежало тело Гижицкого. Что произошло, он совершенно не помнил, но сквозь пелену, окутывавшую сознание, слышал, что говорили по-русски, значит, предатель был из своих. Да, определённо. Курьер из Петрограда, тот самый молоденький подпоручик, который явился ни с того ни с сего, с какой-то дурацкой историей про газету и вора, и который исчез очень вовремя. Получается, он все высмотрел, все узнал и подал знак своим подлым сообщникам. И теперь князь в руках красных, документы украдены, а его друзья мертвы.
К счастью, Трубецкой назвал имя предателя, и Белинский его запомнил.
Глава 01.
15 апреля 1929 года, Владивосток.
- Маша, посетитель к Богданову, - в дверь приёмной начальника КРО Владивостокского оперсектора ОГПУ заглянул парень в кожанке и кепке, целиком в комнату он входить не стал, из створки торчала только голова и правое плечо. – Говорит, очень срочно, пропуск в порядке, вот только на другое число. Впустить?
- Погоди, сейчас спрошу.
Маша, молодая женщина с кокетливой причёской чарльстон и слегка подведёнными помадой губами, забрала пропуск, выпихнула парня обратно в коридор, а сама прошла в соседнее помещение, где за массивным письменным столом сидел молодой черноволосый человек в белой рубахе и читал газету.
- Боренька, к тебе товарищ явился от Петрова.
- Чего ему нужно? – Боренька, а точнее, Борис Давидович Богданов, отложил печатные листы, потёр кулаками красные глаза, - сегодня понедельник.
- Откуда мне знать, - фыркнула женщина, - послушай, я скажу, чтобы в другой день пришёл, ты и так вон в три часа ночи только домой заявился, а с утра уже на работе сидишь.
Она вполне могла себе позволить такое обращение, поскольку Маша приходилась Богданову законной женой. Мария Ильинична Богданова легла спать ещё позже, к четырём, но выглядела свежо и бодро, в отличие от мужа.
- Нет, давай его сюда, - Борис Давидович встал, потянулся, хрустнув суставами, поцеловал жену в щёку и зачем-то достал из ящика стола револьвер, - вдруг правда что-то архиважное.
Опергруппа Петрова была настоящей головной болью, Богданову она не подчинялась, приказы получала из Москвы, туда же и отчитывалась, а сам Богданов служил связующим звеном между группой и полпредством в Хабаровске, а ещё передавал шифрограммы в спецотдел, словно какой-то почтальон. Насколько начальник КРО был в курсе, дела у Дальне-восточного ИНО шли не очень, предыдущую операцию ещё при предшественнике Петрова они провалили, сектор съёжился до оперативной группы, и теперь разведчики ждали новое руководство. Сам Петров личностью был скользкой, легко втирался в доверие, и Богданову не нравился – шиковал на широкую ногу, словно нэпман какой-то, любил кутнуть в ресторанах, в гостинице «Версаль» занимал две комнаты, периодически менял женщин и вообще, слишком уж вжился в образ представителя артистической богемы. Ко всему за Машей пытался приударить, словно в шутку, но Борис Давидович видел, как этот гад вокруг его жены вьётся, цветами и подарками забрасывает. Маша, молодец, на соблазны не поддавалась, наоборот, отшила ловеласа при первой же возможности. Контакты с группой в основном ограничивались еженедельным визитом одного из оперативников, который приносил шифрограммы, и часто, если Богданова не было на месте, оставлял их Маше.
Невысокий темноволосый мужчина лет сорока с близко посаженными глазами на рябом лице, небольшим выпирающим брюшком и узкими плечами вбежал в кабинет, захлопнул дверь перед любопытным носом Марии Ильиничны, и тяжело рухнул на стул.
- Все мертвы, - сказал он.
- Кто? – не понял Богданов.
- Вся группа. Петров и остальные.
- С чего ты взял?
Рябой поглядел на Богданова с удивлением.
- Сам видел только что, лежат и не дышат.
- Как это произошло?
- Не знаю, - рябой схватил со стола карандаш и сломал, - я уехал вчера утром, все были живы, а сегодня вернулся, они там валяются. На квартире.
- Куда и зачем уезжал? – Богданов засунул в кобуру револьвер, поднял трубку коммутатора.
- По служебным делам.
- Понятно. Таня, Ляшенко рядом с тобой? Машину пусть заводит, это срочно.
Он встал, открыл дверь, чтобы сказать Маше вызвать других сотрудников, но та уже по коммутатору торопила Неймана и Богословского.
Крытый Форд Т выкатился из двора дома 22 по улице Дзержинского, бывшей Фонтанной, промчался, распугивая кур и лошадей, до трамвайных путей, свернул на Ленинскую улицу там уже, проехав перекрёсток с улицей 1-го Мая, остановился возле бывшего доходного дома Фёдорова. Рябой выскочил первым, за ним вылезли Богданов, Нейман и Богословский. Все четверо забежали в подъезд, шофёр Ляшенко остался возле машины. Возле дома крутилась собака породы доберман-пинчер, молодой кобель, поджарый, с мощными мускулами. Его хозяин стоял тут же, высокий, широкоплечий, с русыми волосами, щегольскими усиками и в очках. Доберман подбежал к автомобилю, обнюхал передний бампер, усатый не торопясь подошёл, достал папиросы.
- Случилось что?
– Ничего не случилось, проходите, товарищ, не задерживайтесь, - раздражённо сказал Ляшенко, - и собачку заберите.
Незнакомец спорить не стал, свистнул доберману, который метил колесо автомобиля, и неспеша удалился, а шофёр остался ждать, усевшись на крыло Форда.
То, что увидели чекисты, зайдя в квартиру, сомнений в гибели почти всей опергруппы не оставляло. У двери их встретил трупный запах, в комнатах - трупные мухи и зловоние. Все пять трупов были опознаны как члены оперативной группы ИНО, Богословский снимал отпечатки пальцев, а Нейман аккуратно записывал все детали. Рябой в это время пил на кухне воду стакан за стаканом.
Богданов родился в 1901-м, в войне не участвовал, и в ГПУ попал только в 1924-м, до этого успев побывать библиотекарем, журналистом и даже коллектором. Помогло знание иностранных языков, молодого человека с университетским образованием быстро продвигали по службе, но за пять лет в серьёзных передрягах он поучаствовать не успел, в основном занимался бумажной работой. Первые три трупа он ещё как-то осмотрел, но при виде мёртвого Петрова с пробитым черепом и мухи, вылезающей из полуоткрытого рта его спутницы, Богданова вырвало, и дальше квартиру осматривали без начальника КРО.
- Документы здесь есть? – Богданов кое-как пришёл в себя, уселся на кухонный стол, вытирая рот вафельным полотенцем.
- Все внизу, - доложил рябой, - тут не держали ничего.
- Показывай.
В конторе «Совкино» сотрудники ОГПУ задержались дольше, они тщательно осмотрели помещения, перенесли все документы и аппаратуру в одну комнату, которую рябой и Богданов опечатали, поставив подписи. Оружие завернули в скатерть и доверили нести Богословскому, деньги, найденные при обыске, рябой забрал себе, написав расписку, Нейман остался, а начальник КРО и рябой вышли на улицу.
- Дальше мы сами всё устроим, - распорядился Богданов, - а ты жди. Я пока сообщу товарищу Берману, что случилось, квартиру мы закроем, а дальше уж как в Москве решат.
- Так что мне делать? – рябой растерянно огляделся. – Если жильё опечатают, куда деваться?
- На этот месяц средства вы получили, можешь распорядится. Сними в гостинице номер, никуда не уезжай.
- Понял, - рябой повеселел, даже слишком для человека, у которого только недавно умерли пятеро хороших знакомых, - будет сделано.
Что будет с трупами, он не спросил. Автомобиль умчался, рябой презрительно поглядел вслед, Богданов был ему не указ. И Матвей Берман, начальник окротдела ОГПУ, тоже – опергруппа ИНО подчинялась центральному аппарату в Москве. Поэтому он в гостиницу не пошёл, а сперва отправился в дом 41 на этой же, Ленинской улице, где находилась почтово-телеграфная контора. Для срочных ситуаций существовали шесть разных вариантов сообщений на два почтовых адреса, рябой помнил их наизусть, он заполнил бланк, заплатил по тарифу три рубля пятнадцать копеек. Возле почтовой конторы чуть не споткнулся о собаку, лежащую прямо на тротуаре, хотел было ударить ногой в бок, но пёс зарычал, и рябой благоразумно отступил. Он перешёл на другую сторону улицы, мимо прогрохотал трамвай, мужчина было хотел запрыгнуть на подножку, но передумал, купил у уличной торговки пирожков, свернул на Китайскую улицу, и скрылся в доме, стоящем на углу с Пекинской, не заметив, что за ним внимательно следят.
Рябого звали Павел Эмильевич Ляпис – Травин успел заглянуть в личные дела сотрудников, которые захватил в конторе «Совкино». По утверждению Бейлина, в опергруппе Дальневосточного сектора ИНО работали шесть человек - бывший начальник сектора Петров, шифровальщик Чижов, он же кассир, его жена-машинистка, переводчик с японского Ляпис, фотограф Милютин и стенографистка Станиславская. Станиславская была знакомой Травина, и звали её Лена Кольцова, настоящих имён и фамилий других членов опергруппы Сергей не знал, и в личных карточках они не отражались. Жена Чижова, Татьяна, лежала в первой спальне, а рядом с ней обнаружился труп фотографа Милютина, третий мертвец был шифровальщиком Чижовым, и лежал он отдельно от жены, а тот, которого пытали – начальником опергруппы Петровым.
Ляпис за утро 15 апреля появился в квартире дважды, сначала он чуть было не столкнулся с Сергеем, а потом приехал на Форде вместе с сотрудниками ОГПУ. Пока они рылись в апартаментах, Травин успел отправить телеграмму в Ленинград Фомичу, проверить, нет ли чего от Меркулова, и вернулся обратно к дому 51 – автомобиль продолжал стоять возле подъезда. Минут через двадцать рябой и его спутники наконец свои дела закончили, но зашло в дом четыре человека, а вышли трое, значит, один остался сторожить. Что именно обнаружили чекисты, Травин знал, как они поступят дальше, примерно догадывался. Однако он был уверен, что в любом случае о случившемся сообщат в Москву, начальство ИНО узнает о смерти сотрудников опергруппы, и захочет выяснить, что именно произошло. Пассажирского авиасообщения между Москвой и Владивостоком не существовало, но Добролёт выполнял почтовые авиарейсы до Иркутска, человеку, летящему из столицы, понадобилось бы два дня, чтобы добраться до аэропорта в деревне Боково, а там сесть на поезд, который шёл ещё шесть дней. Итого минимум неделя.
Меж тем Ляпис заглянул в телеграфную контору, где пробыл минут пятнадцать, отправлял послание в Москву, тут даже гадать было нечего. А затем, поплутав по улицам и оглядываясь в поисках хвоста, скрылся в доме углу Пекинской и Китайской улиц с известным Травину адресом – именно здесь, как успел рассказать Бейлин, находилось подвальное помещение, которое использовалось как склад и жилище для курьера. Сергей обошёл дом кругом, найдя торчащие на уровне земли два окна, закрытые плотными ситцевыми занавесками изнутри и забранные решётками снаружи, потом уселся на скамейку напротив, засунув руки в карманы пальто, носком ботинка отодвинул смятую сальную бумажку. Двор выглядел неухоженным, урны стояли переполненными, дорожки никто толком не мёл, хотя дворник имелся – он лежал неподалёку на такой же скамье, нежно обняв метлу и похрапывая. Можно было заявиться к Ляпису, и потребовать объяснений, но с этим Сергей решил повременить, за этим адресом могли следить, а он и так привлёк слишком много внимания возле конторы «Совкино». Травин вытащил серую картонную папку с фамилией Ляписа на обложке, ещё раз открыл – кроме личного листка учёта, там лежали расписки и заявление на вреочередной отпуск с 1 июня этого года.
Ляпис Павел Эмильевич, 1886 года рождения, из Самары, числился в Дальне-восточном филиале специалистом по кинопрокату, и занимался обеспечением кинотеатров края новыми кинофильмами. Ни настоящего имени, ни того, что этот совслужащий – на самом деле переводчик секретных донесений с японского языка, на двух запечатанных листах упомянуто не было, зато имелись отметки об освобождении от воинской службы, о членстве в профсоюзе деятелей кинопроката, о том, что прокатчик в партии не состоял, и основам марксистской теории не обучался. Внимание Травина привлекла запись в послужном списке – Ляпис какое-то время трудился в Главспичсиндикате. Удостоверение этой организации на имя Добровольского лежало у Сергея в кармане пиджака.
Когда Ляпис выскочил из квартиры, обнаружив трупы, на его лице читались удивление и испуг. Травина он не заметил, других зрителей тоже не наблюдалось, так что такое выражение лица вполне сошло бы за естественное, не наигранное. Вот только к чему оно относилось, Сергей не знал. Возможно, Ляпис не убивал никого, или же он отравил троих своих товарищей. Петров и Кольцова определённо умерли позже – остальные не стали бы спокойно ужинать в присутствии двух трупов, значит, в их смерти переводчик, скорее всего, не был прямо замешан. Что именно произошло, знал только Ляпис, и молодой человек размышлял, как его об этом спросить.
Занавески на окнах подвального помещения за всё время, что Травин сидел напротив, не шелохнулись, Сергей поднялся, свистнул доберману, и дошёл до Ленинской улицы, дом номер 10, где находилась гостиница «Версаль», именно здесь начальник опергруппы встречался с резидентами из Китая и Японии. На столе возле портье стояла табличка «Мест нет», редкие гости поворачивали не в сторону парадной лестницы, а к стальной двери, отделяющей от гостиницы ресторан «Не рыдай», где во время Гражданской войны выступали Владимир Маяковский и Давид Бурлюк, а в 1927 году отобедал известный полярный путешественник Рауль Амундсен. Ресторан работал, несмотря на раннее для такого заведения время, мимо Сергея важно прошёл кругленький мужчина в военном френче и с усами щёточкой, за ним семенила молодая женщина в манто и с яркой помадой на губах, на руках она держала левретку.
- Товарищ, - Травин подошёл к портье, - что за аншлаг у вас наблюдается?
Портье смерил незнакомца оценивающим взглядом – тот был одет неброско и вполне в стиле обычного командированного, путешествующего по служебным делам. Выделялись только кожаный портфель с блестящими пряжками, ботинки на толстой подошве, и модный котелок, который Сергей выменял у киношников.
- Съезд промысловиков, - объяснил он, - бронь, извините, с конца марта обеспечена заявкой профсоюза. А вы заселиться хотели? Так даже когда номера свободны, здесь дорого.
- Приятеля ищу, живёт здесь. Фамилия Петров, зовут Анатолий Наумович, мы договорились встретиться вот здесь десять минут назад, а нет его. Наверное, не дождался, ушёл, или забыл спуститься.
Портье вздрогнул, и не торопился отвечать, видимо, к Петрову захаживали всякие личности, не всегда приятные. Сергей достал портмоне, положил на стол рубль, работник гостиницы надвинул на бумажку конторскую книгу.
- Тридцать третий номер, второй этаж, по коридору направо, - тихо сказал он, многозначительно дёрнув левым глазом, - только я товарища Петрова сегодня не видел. В субботу, когда моя смена была, он уходил, а уж что дальше, не знаю. Только с собачками у нас нельзя, запрещено-с.
- Не могу расстаться, ходит за мной как дитя, - Сергей вздохнул, добавил ещё рубль, пообещал, что собачка ничего не испортит, а если уж что случится, то он оплатит сполна, и отправился на второй этаж.
Действовать следовало быстро, задержавшийся гость поначалу подозрений не вызовет, но, когда обнаружится, что Петрова в это время в номере не было, возникнут ненужные вопросы. Мраморная лестница была покрыта потёртым ковром, доберман пунктуально обнюхивал каждый угол, чихнул возле пыльной портьеры и укоризненно посмотрел на Травина.
- А ты что хотел, - Сергей огляделся, таблички номеров развесили шли вразнобой, за двадцать пятым почему-то оказался тридцать седьмой, - народу много, а убирать некому. Найдёшь тридцать третий номер, куплю тебе кость с мясом.
Пёс презрительно фыркнул, словно понял, что ему сказали, и уселся на поджарый зад, показывая всем своим видом уверенность в том, что и кость, и мясо он получит за просто так.
- Вот же навязался на мою голову, никакой пользы от тебя, - вздохнул Травин, дошёл до конца коридора, и только там обнаружил номер 33, за покрытой лаком тяжёлой дубовой дверью.
На стук никто не открыл, Сергей подождал немного, проводил взглядом делегатов съезда, которые вышли из номера 29 и спустились вниз, достал фильду, аккуратно вставил в замочную скважину. Отмычка, поймав нужное положение, повернулась со скрежетом, дверь нехотя отворилась, пёс первым проскользнул в образовавшуюся щель, а Травин зашёл за ним. Номер 33 состоял из двух комнат и собственной уборной. В первой комнате, служившей одновременно и гостиной, и прихожей, возле круглого стола расположились четыре удобных обеденных кресла, хрустальная люстра свисала аккурат над столешницей, на стене над пухлым диваном косо висела картина с революционным сюжетом в старинной раме. Толстый пушистый ковёр с восточным рисунком покрывал паркетный пол, доберман его обнюхал, поскрёб лапой ближе к краю. Кровь здесь давно высохла, то, что просочилось на паркет, превратилось в коричневую запёкшуюся лужицу. От ковра мелкие капли шли в уборную, в которой оказался выход на балкон. На лепной периле остался кровавый отпечаток, Сергей посмотрел вниз – земля под балконом, с редкой весенней травой, была примята. Ванна Бьюика блестела белой эмалью, Травин открыл кран горячей воды, из которого потекла тёплая прозрачная струйка, смочил руки, вытер вафельным полотенцем, и вернулся в гостиную.
Кроме пятен крови, никаких следов борьбы он не обнаружил, доберман добросовестно обнюхал все углы, но оставался совершенно спокойным. Кресла стояли на месте, два – пододвинутые вплотную к столу, а ещё два ровно так, как если бы хозяин и гость спокойно встали и ушли. Столешницу тщательно протёрли, пыли здесь было гораздо меньше, чем на журнальном столике и на спинке дивана. Ворс на ковре, даже если на нём что-то и лежало, давно поднялся, подушку дивана испачкали чем-то жирным, но пятно успело впитаться.
Дубовая дверь во вторую комнату была заперта, Травину ещё раз пришлось воспользоваться отмычкой, чтобы туда проникнуть. Здесь всё обстояло значительно хуже. Огромная кровать под балдахином красовалась вспоротыми подушками, разрезанными одеялами и торчащими из матраса пружинами. Дверцы шкафов распахнули, одежду и личные вещи свалили на пол, ящики комода выдвинули и сбросили. Здесь, в спальне, что-то искали, и тщательно. В углу стоял несгораемый шкаф Сущёвского завода, с табличкой на внешней части и вензелями на внутренних сторонах распахнутых дверец, полки и закрывающиеся отдельным ключом ячейки были пусты.
Судя по словам Бейлина, в этом номере Петров встречался с резидентами из Японии и Китая, и наверняка хранил какие-то записи, но те, кто здесь побывал, всё унесли. Ощупывание карманов пиджаков, рубашек и брюк ничего не принесло, и за подкладки ничего не спрятали. Доберману повезло гораздо больше, у него, в отличие от Травина, был нюх на такие вещи – первый тайник, который он обнаружил, находился в полу в углу спальни, дубовая плашка, если её нажать посильнее, отскакивала от основания, открывая узкую глубокую нишу. Тайник был сделан очень добротно, плашка не качалась, не скрипела, на вид не отличалась от таких же в ряду, пустота не простукивалась, и не будь здесь пса, Травин бы его ни за что не обнаружил. В нише лежали деньги - две пачки червонцев и тонкая стопка банкнот с иероглифами, двумя дырками и пустой оборотной стороной. Под деньгами обнаружилась маленькая записная книжка в чёрной кожаной обложке с золотым обрезом, заполненная такими же, как на банкнотах, закорючками и столбиками цифр. Прочитать то, что написано, Сергей не мог, сунул книжку в карман.
Второй тайник находился за чугунной батареей парового отопления, фанерку поддеть удалось с трудом, мешали секции батареи, но буквально через несколько секунд квадрат, покрашенный в тон, отвалился. Впрочем, внутри ничего не оказалось, даже пыли, или тайником регулярно пользовались, или содержимое унесли.
Последняя находка лежала под кроватью - серебряная запонка с чёрным камнем и вензелем, точно такая же, как та, что он нашел сегодня утром в конторе «Совкино». Травин посмотрел на часы, он находился в номере уже десять минут. Запер дверь в спальню, направился к выходу, но тут доберман глухо зарычал, шерсть на его загривке вздыбилась. Кто-то вставил ключ в замочную скважину, и пытался его повернуть.