Вы когда-нибудь смотрели в глаза смерти? В любом ее проявлении? В мелькнувшей под ногами в момент прыжка бездне, в несущейся на полном ходу встречным курсом машине, в падающем сверху, точно на голову, кирпиче?
Или как я сейчас — в глазах человека, который хочет меня убить. На сей уже не истерично, как тогда, на причале, и уж тем более не показушно, когда цель — лишь привлечь к себе побольше внимания воплями и неадекватным поведением, нет. На сей раз в глазах Айсидора была холодная, хоть и не без безумного блеска, решимость отправить меня на тот свет. Такая решимость, что порой граничит с фанатичностью, а иногда, в самых терминальных случаях, даже пересекает эту границу.
И, судя по маленькому бумажному конвертику в руке Минина-младшего и тому, где и как он его получил, эта граница уже была пересечена.
В общем-то, ничего удивительного. Даже наоборот — теперь некоторые вещи встали на свои места. Теперь понятно, почему Айсидор так неадекватно себя ведет и совершенно ненормально реагирует на довольно простые вещи. Почему он такая истеричка и почему не видит берегов даже тогда, когда они видны без всяких подзорных труб и биноклей.
В моем мире, насколько я помню, детки богачей тоже нет-нет, да и баловались всякими запрещенными порошками и таблетками, так что нет ничего удивительного, что подобная практика существует и здесь. Надо же им как-то с жиру беситься…
Для меня правда в сложившейся ситуации ничего хорошего, говоря откровенно, не было. Айсидор и до этого был не самым предсказуемым и уравновешенным человеком, а сейчас, когда у него окончательно снесло крышу от того, что его выпнули из Академии, он вообще мог слегка поехать крышей. И шанс того, что сейчас он выхватит свой светящийся нож без разговоров и раздумий, резко стал равен почти что ста процентам. Я даже быстро огляделся, выцепляя взглядом из окружения то, что в теории может мне помочь — стальную крышку от мусорного бака в двух метрах от меня, ржавый обрывок цепи длиной в три звена прямо под ногой, и даже полусгнивший черенок от лопаты в углу. Все сойдет, если вдруг…
Но «вдруг» не случалось. Минин-младший почему-то не торопился доставать свой нож и пытаться настрогать меня на бастурму. Он даже не двигался, лишь оглядывал меня с ног до головы взглядом, полным холодной ненависти.
Ба-а-а… Да ножик-то по ходу ему еще и не вернули! Ну логично, Стуков же сказал, что вернет его только отцу Айсидора, а тот, если узнает, что произошло — таких тумаков выпишет сыночке, что тот неделю ходить не сможет, даром что аристократ! Как-никак семейную мариновую реликвию потерял, которая из поколения в поколение передается! Так что Айсидор, скорее всего, до последнего будет скрывать от отца утрату, да и сюда, за своим порошком, или что там у него в конвертике, наверняка явился именно для того, чтобы забыть о своем позоре…
А тут я. Тот самый позор. Или, вернее, его причина, что еще хуже.
А Минин-младший, судя по глазам, прекрасно помнит этот позор. И, будь при нем сейчас его ножик, он бы без раздумий полоснул.
Но ножика не было, а без него Айсидор на меня кидаться не решался — слишком уж свежи и болезненны были воспоминания о его провала на причале. И единственное, что ему оставалось — это зубоскалить, и он своего не упустил:
— А я думал, что первокурсникам никто не дает отгулов, да тем более сразу в город! Врут, выходит, злые языки, брешут! Или все же нет? Пожалуй, надо будет завтра наведаться к лорду Круксу и уточнить этот момент, а то вдруг окажется, что меня обманули!
Ну-ну, один уже попытался сходить к лорду Круксу с доносом, сейчас наверняка не рад своему решению! Впрочем, Айсидор действительно мог принести намного больше проблем, чем Довлатов, если только…
— Ага, валяй. — я кивнул. — А я в ответ схожу к твоему отцу и спрошу, в курсе ли он, что его сын шарится впотьмах по самым злачным районам Вентры, из-под полы покупая у всяких мутных типов запрещенные порошки… Или у тебя там таблетки? Впрочем, мне-то какая разница, уверен, что твой отец прекрасно поймет, о чем я говорю, даже если я не буду об этом говорить!
Гаденькая ухмылка моментально сползла с длинного лица Айсидора, и он прошипел:
— Ты не посмееш-ш-ш-шь!..
— Конечно, не посмею. — я кивнул и безучастно посмотрел в сторону. — Меня тут вообще не было. Ты же сам сказал, что отгулы первокурсникам не положены. Значит, и меня тут не было. Ведь не было же?
По сузившимся до ширины танкового триплекса глазам Минина-младшего было ясно видно, что он бы с большим удовольствием сделал так, чтобы меня тут действительно не было, или, вернее, не стало… Но инструментов к этому у него с собой по-прежнему не было, они не взялись магическим образом из ниоткуда, и поэтому поделать со мной аристократишка ничего не мог. Только злобно пробормотать что-то сквозь зубы, резко развернуться, хлопнув полой широкого плаща, и почти бегом отправиться прочь, подальше от меня.
Ну вот и отлично. А то развязывать драку в этой дыре у меня не было никакого желания — Айсидора-то тут небось каждая собака знает, не гляди, что птица высокого полета, он тут явно свой среди своих. Заорет еще дурниной — и к нему целая кодла на помощь подвалит, и вот они-то свои ножи не забудут где-то вне зоны досягаемости. С учетом того, что при мне вообще никакого оружия не было, мне это не нужно. Вполне достаточно и того, что Айсидор свалил, как побитая собака, недовольно бухтя под нос, и волноваться о том, что он меня сдаст, больше не требуется. Он явно больше испугался того, что я сдам его сам, нежели попытался напугать меня.
Бросив короткий взгляд по сторонам и убедившись, что больше ко мне никто пока что не проявляет интереса, я пошел следом за скрывшимся из виду Айсидором, и уже через два десятка шагов, вышел из проулка.
И передо мной наконец открылась Вентра. Такая, какой она была на самом деле, а не такая, какой я ее видел из окна роскошной яхты на колесах, что везла меня в Академию.
Квартал, в котором я оказался, был настолько же приличнее проулка, что я только что покинул, насколько пир в Академии в первый день учебы был приличнее всех последующих трапез. Но при этом в нем не просматривалось никакого лоска и глянца, на которые я уже успел насмотреться все в той же Академии — начиная от машин и карет, на которых приезжали детишки аристократов, и заканчивая их одеждой, которую они правда как в первый день сняли, так больше и не надевали, и не наденут, судя по всему, до самого конца обучения — ведь первокурсников, если верить Минину-младшему, не выпускают в город.
В общем, это был простой, довольно серый, квартал, объединяющий в себе сразу и производственные территории, и жилые. Туда и сюда от меня тянулись неширокие улочки, практически зажатые между домами, сложенными из потемневшего от копоти кирпича. Окна в них были застеклены, что не могло не радовать, но в большинстве случаев — еще и закрыты деревянными ставнями, причем изнутри, будто хозяева боялись, что к ним вломятся прямо через окно. На первом этаже, кстати, ставни везде, куда ни кинь взгляд, были заменены на решетки — грубые, судя по явным отметинам на металле, кованые вручную, — которые крепились к стенам на огромные болты. Такие огромные, что каждая шляпка была с половину моей ладони размером.
Сразу видно, что райончик соседствует с местным гетто. Положение обязывает, так сказать.
Но зато, в отличие от тех грязных проулков, в которых царила полная тишина, нарушаемая только редким далеким лаем псов, здесь звуковой фон был не в пример богаче. Рабочий район жил полной жизнью, и в основном жизнь у него была рабочая. Из открытых окон и дверей тут и там доносились удары молота по заготовке, пыхтение двигателей, короткие резкие гудки, похожие на паровозные, скрежет пилы по очень твердому дереву… или очень мягкому металлу? Никогда в этом не разбирался.
И это только те звуки, что доносились из зданий, а ведь сама улица тоже полнилась ими! То и дело мимо мерным шагом, чеканя подковами по брусчатке, проходила доходяга-лошадь, таща за собой телегу с таким же тощим и таким же уставшим возничим. Колеса повозки скрипели, а возничий поминутно сплевывал на мостовую коричневым — от жевательного табака, не иначе.
Иногда, совсем редко, и обычно очень далеко, слышалось тарахтение плохо отстроенного двигателя внутреннего сгорания, и где-то на границе зрения мелькал смешной грузовичок, крайне похожий на те, что рисует детишки лет в пять — с огромной кабиной, маленьким кузовом и колесами, будто их взяли от кареты. Совершенно не чета дорогим премиальным авто, которые я видел до этого, да оно и понятно — у него и задачи другие. Не удивлюсь, если окажется, что ему уже полсотни лет, и еще столько же он планирует прожить, облегчая жизнь своим хозяевам.
А вот что меня действительно удивило — так это трамвай. Я даже не обратил внимания сперва на рельсы, утопленные заподлицо с брусчаткой, поэтому, когда мимо меня, запряженный четверкой неторопливых лошадей, проехал деревянный вагончик, набитый людьми так, что они практически из окон вываливались, это был прямо сюрприз! А он еще и звенел на ходу, распугивая неторопливых прохожих, что вышагивали прямо по дороге, ведь никакого разделения на тротуар и проезжую часть тут не было, как и знаков, и, конечно же, светофоров. Да тут, надо думать, и правил дорожного движения пока еще не выдумали никаких — все споры решаются кнутом. Без пряников. В пользу того, у кого кнут, конечно же.
Ну и пахло все это, конечно же, соответственно. Слегка — лошадьми, слегка — горячей окалиной, слегка — дешевым табаком… И очень, очень сильно — сгоревшими бензином и маслом, но это как раз не странно. Даже наоборот — это самый что ни на есть подходящий запах для Вентры, по крайней мере, для этого места. Для этого квартала, в котором постоянно кипит работа, в котором куется процветание Вентры и варится ее торговая независимость.
Запомнив особые приметы переулка, в который мне еще предстояло вернуться (здание с выбитым кирпичом на углу, точно на уровне моей головы и указатель с названиями улиц — «улица кожевников», «улица Люнэ», «проспект Гюстава»), я неторопливо двинулся вперед, внимательно осматривая окружение.
Несмотря на медленно подкрадывающуюся ночь, Вентра жила полной жизнью. Улицы не были заполнены и наполовину, и, сколько я ни присматривался, но увидеть, чтобы кто-то выходил из дверей мастерской с довольной, от того, что смена закончилась, улыбкой — почти не удавалось! А если кто-то и выходил, то лишь после того, как в ту же дверь кто-то другой заходил, явно меняя своего сменщика! Да они тут что, круглыми сутками трудятся?
Впрочем, а чему я удивляюсь?
Пять минут — и я дошел до первого перекрестка, на котором пришлось остановиться и пропустить целую колонну. Пятеро мальчишек в одинаковых кожаных фартуках, таких длинных, что хлопали по коленям, тащили доски длиннее их самих — сразу по две, положив на плечи и балансируя на ходу. Вел их долговязый подросток лет девятнадцати на вид, тоже с грузом — двумя мятыми ведрами, доверху наполненным гвоздями. Он распугивал прохожих перед собой такими громкими воплями, что некоторые, вздрогнув, натурально отскакивали с пути, но даже слова плохого не сказали работничкам. Даже наоборот — улыбались им вслед, как только процессия проходила мимо.
Чуть дальше, уже после того, как я перешел перекресток, внезапно в стене по правую руку распахнулась закопченная дверь, и из нее в клубах ароматного пара — первого в этом месте не техногенного запаха! — выкатился мужик. Вернее, выкатилась телега, а потом, следом за ней, цокая деревянной ногой по брусчатке, вышел и мужик. От него, и от тележки шел умопомрачительный дух свежего, свежайшего, только что из печи, черного хлеба, такой мощный, что не оставил шансов ни одному местному запаху. Не глядя на меня, мужик все той же деревянной ногой закрыл за собой дверь и довольно резво для своего состояния заковылял по улице, призывно голося:
— Свежий хлеб! Только что из печи! Налетай, покупай! Домой приноси — детей угости!
Как по мне, так ему даже орать не было нужды — аромат свежего хлеба работал лучше любой рекламы, и так, по ходу, думал не я один. Почти сразу же к телеге потянулись прохожие — и женщины, и мужчины, и принялись расхватывать хлеб, как… как горячий хлеб, по-другому и не сказать! Тусклые монетки так и мелькали в руках покупателя и продавца, превращаясь на обратном пути в небольшие, с ладонь размером, приземистые кирпичики черного хлеба — иногда сразу по два, а то и по три. Некоторые из таких покупателей отламывали корку и жевали ее прямо на ходу, а некоторые из них запивали нехитрую трапезу чем-то из жестяных фляг, снятых с пояса.
Пока я шагал, на улице стало чуть-чуть, прямо на самую капельку, светлее — это начали постепенно, один за другим, загораться местные фонари. Газовые, конечно, что нетрудно было понять по тому, как ровно и мягко они светили… А еще по тому, что зажигал их специально обученный и экипированный человек — фонарщик. Переходя от одного фонаря к другому, одетый в потертый и залатанный кожаный сюртук и кепку-аэродромку в крупную клетку, человек подцеплял крюком на длинной рукояти замок на боковой стенке фонаря, откидывал его, тем же крюком лез прямо внутрь, причем практически вслепую, поскольку с его места ничего не было видно, и принимался там шурудить. Шурудил он довольно искусно, с явным пониманием того, что делает, потому что буквально через секунду-две шест останавливался, и на его конце срабатывал какой-то механизм, высекающий целый сноп раскаленных искр, будто великан колесико огромной зажигалки повернул… И фонарь тут же вспыхивал, на мгновение окутываясь вуалью крошечного взрыва, будто в него лилипут засадил нано-термобаром! Как только это происходило, фонарщик, все так же ловко орудуя своим шестом, закрывал крышку фонаря и тот начинал светить мягким желтым, очень уютным, светом. Совсем не похожим на холодный неон, к которым я привык.
А фонарщик, сделав свое дело, закидывал свой шест на плечо, становясь похожим на диковинный поплавок, и шел до следующего фонаря, где повторял все то же самое.
Черт, а ведь время-то и правда к вечеру близится, если не сказать уже вот прямо уперлось в этот самый вечер… А я даже не знаю, сколько сейчас времени. Мог бы попробовать определить по солнцу, но тут вокруг здания, и светила за ними уже не видно… И это не говоря уже о том, что нет никаких гарантий, что оно тут подчиняется тем же законами небесной механики, что и привычное мне.
Нет, слишком ненадежно. Как ни крути, а мне нужны часы. Вообще каждому военному нужны часы, военный без часов — это не военный. И даже если мне только кажется, что в прошлой жизни я был военной, то все равно — в этой жизни мне определенно придется им стать. Поэтому мне нужны часы.
И у меня даже есть деньги, чтобы их купить! Стипендия Академии, которую я так и взял с собой, когда адмирал позвал меня на дополнительное занятие — ведь я еще не знал, куда мы идем, а оставлять первые в этой жизни деньги без присмотра не хотелось. Так что тот мешочек, в который я еще даже не заглядывал, все еще лежал у меня в кармане, и… Кто знает, может, я и правда смогу себе позволить часы? Хоть самые простые, и то хорошо будет.
Я принялся вертеть головой на ходу, но на сей раз уже не для того, чтобы насладиться видами Вентры и впитать ее дух, а с более прозаической целью — чтобы разглядеть, что написано на висящих тут и там вывесках. В конце концов, где, если не в рабочем квартале, искать часы?
Вопрос звучал логично, но в этот раз логика не стала со мной дружить. Мне пришлось идти минут пятнадцать, не меньше, высматривая среди вывесок «Кузня Пьеро», «Топливо Маэстро», «Парусина Валентина», «Одежда от Валенсиага» то, что подошло бы мне ну хотя бы примерно… И только когда я уже решил разворачиваться и идти обратно, на глаза мне попалась крошечная, по-моему вообще от руки написанная вывеска.
«Буми. Механизмы. Изобретения.»
И ниже, уже точно рукой, дрожащим яростный почерком дописано:
«Если вы опять пришли зубоскалить, то подите прочь, сраные уроды!»
Что ж, по-моему, самое подходящее место!