На звездолёте «Жемчужная» кадет Звездного флота Сергей Фельдман жил привычной курсантской жизнью: учёба, тренировки, дежурства, короткие часы отдыха. Всё изменилось, когда в его каюту подселили нового соседа — гуманоида из расы, к которой на борту относились с любопытством и лёгкой настороженностью.
Соседа звали Аэль. Он был сдержанным, аккуратным и вежливым. Разговаривал мало, всегда благодарил за любую мелочь, а по вечерам предпочитал читать на голографическом планшете. Ужиться будет легко.
Но уже в первую ночь он проснулся от тихого, почти незаметного звука. Сначала подумал, что это капает система охлаждения, но потом понял — это были всхлипы. Аэль, лежа на своей койке, плакал. Беззвучно, почти искусно скрываясь, но всё же — плакал.
Что же делать? Подойти? Спросить? Но утром сосед встретил его обычной вежливой улыбкой, словно ничего и не было.
На третью ночь Сергей уже не выдержал и полез в общую информационную сеть. Там, среди справочных статей о физиологии разных рас, он быстро отыскал заметку. Представители народа Аэля действительно плачут во сне. Это естественный процесс их нервной системы, сродни человеческому дыханию или потоотделению.
Стало легче: значит, ничего страшного.
Но что-то в статье его смутило. Он открыл журнал изменений — и застыл. Последнее редактирование было сделано с корабельного терминала в каюте. Из их каюты.
Аэль сам написал это объяснение вчера вечером.
В ту минуту Сергей вдруг понял: сосед скрывает настоящую причину своих слёз. Может, тоскует по дому. Может, потерял кого-то. Может, несёт в себе тайну, слишком тяжёлую для чужих ушей.
Он так и не спросил.
С той ночи Сергей выбрал другой путь. Каждое утро он вставал чуть раньше и приносил с пищевого модуля две кружки кофе. Одну ставил к себе на столик, вторую — прямо к изголовью койки соседа.
Аэль всегда удивлялся, но принимал, и его глаза — ещё влажные от ночных слёз — теплились благодарностью.
Они почти не говорили об этом. Просто каждый новый день начинался с кофе и молчаливого согласия: некоторые тайны лучше оставить в покое, а поддержка ценнее, когда о ней не спрашивают.
Так прошло несколько недель. Утро за утром Сергей приносил кофе — и делал вид, что это простая привычка. Но однажды всё изменилось.
Ночь выдалась особенно долгой. Сергей проснулся от того же тихого звука, но в этот раз в голосе соседа слышалось что-то иное — не просто тоска, а отчаяние.
Он лежал в полутьме, сжимая носовой платок, и впервые решился нарушить молчание:
— Аэль… Ты как?
Тот вздрогнул. Несколько мгновений тянулось молчание, а затем, неожиданно для Сергея, сосед сел на койке и прикрыл лицо ладонями.
— Ты знал, — тихо сказал он. — Всё это время. Моя заметка в сети не сработала.
Сергей заколебался, но кивнул, скрывая улыбку.
— Я понял, когда увидел правку. Твою правку. Понял, что ты сделал ее специально для меня.
Аэль усмехнулся сквозь слёзы — горько, но с облегчением:
— Я надеялся, ты поверил. Думал, ты позволишь мне спрятаться.
— Я и позволил, — ответил Сергей. — Но это не значит, что я не рядом.
Тишина стала плотной. И тогда Аэль заговорил.
Он рассказал о своём народе. Да, они плачут — но не потому, что это биологическая необходимость. А потому, что их память хранит всё, что они когда-либо теряли. У каждого в сердце — бесконечный архив утрат предков: погибшие близкие, разрушенные города, несбывшиеся надежды всех предыдущих поколений. Слёзы приходят ночью, когда сознание ослаблено, и не спрашивают разрешения.
— Я боюсь однажды проснуться и понять, что уже не плачу. Значит, забуду. А это будет хуже смерти.— сказал Аэль.
Сергей долго молчал. Потом подошёл и поставил на тумбочку свежую кружку кофе.
— Тогда давай договоримся, — сказал он. — Пусть память твоего народа живёт не только в тебе. Рассказывай мне. Когда захочешь. Чтобы, если придёт день, когда ты перестанешь плакать — я помнил за тебя.
Аэль поднял на него взгляд. В глазах всё ещё блестели слёзы, но на бледно-голубых губах появилась улыбка.
— Ты не обязан…
— Я хочу, — тихо ответил Сергей.
С той ночи между ними установилась новая близость. Утренний кофе остался привычкой, но теперь за ним следовали истории: о далёких морях, где рождался его народ, о заунывных песнях, которые пели женщины столетия назад, о ветхом храме, камни которого теперь разбросаны и стерлись в пыль.