Ансельм это просто неописуемое нечто! Старательный недотепа. Его неуклюжая суетливость порой просто не имела границ. Всегда поражался тому, как он себя не калечил во время своей вспомогательной работы во благо больных. Однажды он даже умудрился опрокинуть на себя протираемый стол в операционной, и ничего, даже не зашибло! В сущем миллиметре минуло. Да и стерилизуемые ножи были к нему весьма снисходительны при всей своей бездушности, присущей всем предметам, кровожадным в особенности. Я тоже относился к нему снисходительно, несмотря не на что. Я изучал его, всесторонне изучал, но насквозь не видел. Как бы я не старался со своей глубокой проницательностью, но основную суть никак не мог уловить.
Вроде бы тихоня тихоней, однако Ансельм явно не являлся тем, за кого себя выдавал. Как говорится: «Ab aqua silente cave (лат. Остерегайся тихой воды)».
Nomen est omen (лат. Имя знак судьбы). Безусловно, но не все тут было просто, да и по дате рождения более чем очевидно, что судьба сыграла с Ансельмом если не злую, то весьма абсурдную шутку.
Mundus universus exercet histhonam (лат. Весь мир занимается лицедейством). Omnes homines agunt histrionem (лат. Все люди – актеры на сцене жизни). Вопреки всей скрытности я жаждал увидеть в этой безусловной кротости, чрезмерной исполнительности и баснословной доброте истинную натуру.
Нет, ни в коем разе я не желал причинять своему маленькому ассистентику умышленную боль, однако с каждым днем все больше и больше жаждал узреть его настоящим, а он вопреки всем мыслимым и немыслимым законам физики ничего себе не ломал и, к великому огорчению, имел идеально ровную осанку. Тем не менее, нашелся один демократичный и относительно безопасный для везучего здоровья способ, к которому я незамедлительно прибегнул в преддверии совершенно спокойного воскресенья и очередной военной командировки своего заботливого родителя.
Итак, по вечеру субботы предлагаю Ансельму где-нибудь выпить. Локоток под моей рукой нервно дернулся, изумрудно-зеленые глаза испуганно вытаращились в никуда, далее последовал крайне учтивый и довольно жесткий отказ. Как ни крути, а на запойного Ансельм абсолютно не походил. Мне ли не знать по личному опыту и многочисленной практике.
- Буйный, что ли, когда пьяный? – ехидно любопытствую.
Разом пыхнувшее личико стремительно вытянулось и застыло в смущенной озадаченности, тотчас вызвав бурных хохот с моей стороны.
- Пошли, - вскоре говорю беззаботно-поучительным тоном, - в жизни нужно все пробовать!
В ответ получаю категоричное мотание златокудрой головы.
- Vita brevis (лат. Жизнь коротка), - не менее категорично заявляю, таща за руку старательно упирающегося вслед за собой.
Быть первым, оказывается, не только исключительно лестное, но и довольно трудоемкое дело.
- Nitimur in vetitum semper curimus que negata (лат. Мы всегда стремимся к запретному и недозволенному), - приговариваю, чуть ли не волоком таща по улице.
К мадам Жозефине не повел, дабы не отвлекали от строго намеченного плана. Решил ограничиться первым попавшемся на пути трактиром. Нет! Не тем, что недавно отгрохал себе профессор Берекли для родственников приезжих больных. Обычным трактиром с весьма скромными ценами на вполне приличную выпивку.
- Вообще никогда ничего из спиртного не пил? – заботливо интересуюсь, дабы не допустить непростительного себе промаха.
- Только церковный кагор… - сквозь полупьяный гомон отстраненно отвечает Ансельм, смотря через табачные клубы дыма на стеллажи разнокалиберных бутылок разномастного содержания за деревянной стойкой вереницы всевозможных рюмок и стаканов.
Забавно совращать святош! Распаляясь с гордости за самого себя, угорая над робким видом Ансельма, заказываю для начала горьковато-крепенького и простого черного хлеба на закусь.
- За твое здоровье! – участливо говорю самый безотказный тост и поспешно дзинькаю наполненной до половины рюмкой.
Изумрудно-зленые глаза смотрят с бурным протестом исполнительной растерянности.
- Тут все просто, - спешу с подбадривающим заявлением, - смотри!.. И до дна.
Запрокинув рюмашку, поспешно заедаю целиковым куском, щедро нарезанного почти мягкого хлеба. Изумрудно-зленые глаза смотрят с сердитым осуждением.
- Mens sana in corpore sano (лат. В здоровом теле – здоровый дух)! – озвучиваю неоспоримую истину.
Более чем строгое личико смотрит с пренебрежительным укором.
- Praesente medico nihil nocet (лат. В присутствии врача ничего не вредно)! – парирую возмущенным тоном.
Тихое безмолвие лишь осуждающе смотрит из-под лобья. Кипя от возмущенного негодования, медленно поднимаюсь с насиженного места.
- Ансельм!!! – требовательно кричу во весь голос, нависая злобной черной тенью.
Беспроигрышный ход! Ликуя от высокомерной радости, наблюдаю, как шарахнувшийся было в сторону Ансельм исполнительно подносит к губам рюмку.
- Между первой и второй, - не теряя даром времени, начисляю себе целую рюмку.
Заглотив одним махом, занюхиваю хлебом и возвращаюсь к оставленному на миг один на один с заданной командой. Тихо отплевываясь, мой маленьких ассистентик недовольно морщится, а рюмка стоит практически нетронутой.
Исполнительность оказалась не такой уж исполнительной! Всецело преисполненный самодостаточностью хохочу до слез, затем начисляю себе с горкой.
- Propter vitam parentibus gratias ago (лат. Спасибо родителям за жизнь)! – озвучиваю третий тост, вскакивая с места и вытягиваясь в полный рост.
Осушив залпом, поясняю, что за родителей надобно пить исключительно стоя.
- Ну хоть чутка пригуби, - прошу непреклонную натуру.
- «Пригублю, но не буду глотать», - читается в негодующем взоре.
- За родителей непременно надо глотать, - объясняю многовековые правила почтительного отношения к даровавшим жизнь.
- «Не обидятся ни отец, ни мать», - видится в сдержанных чертах с тактичной улыбкой.
Как же, все ж таки, сложно с такими! И главное, супротив ничего не скажешь… Ничего, ничегось! У миленького Мартина полно козырей в рукаве.
- Quarter pro Chirstianus cunctis (лат. Четвертый за всех христиан)! – парирую с победным видом.
Ансельм скептично качает головой, но к рюмашке прикладывается.
Innocent crealt omni verbo (лат. Невинный человек верит каждому слову). Даже жалко их как-то… Под давлением нахлынувшей жалости удрученно выпиваю свеженалитую, затем отстраненно закуриваю, а посля заглатываю еще рюмашку и с невыразимой грустью смотрю на несказанно хмурого Ансельма.
Прерываю свои размышления вслух и из щедрот душевных раскошеливаюсь на тарелку масляной рыбы.
- Под рыбку сам Боженька велел, - продолжаю старательно давить на слабину ведомой набожности.
- «А меня он в виду не имел», - пожимает плечами Ансельм и демонстративно отставляет обновленную до краев рюмку в сторону.
А! Пошло-пошло дело. Потихоньку-помаленьку, а миленький Мартин выведет тебя на чистую воду, дружочек.
- За находчивость "Пятюшка", – стремительно хвалю и тут же поднимаю тост, - ну, за находчивость!
Занюхав рукавом, созерцаю всю ту же нетронутую рюмку.
- Гляди! – вновь объясняю и учу самым развернутым образом.
Заглотив повторную, горделиво улыбаюсь и хлопаю глазами. В кромешным тумане проступает совершенно каменное личико. Демонстративно отмахиваюсь от вида заботливого родителя и, отвернувшись, закуриваю, а немного придя в себя, начинаю пробовать все варианты.
- Pro vivis (лат. За живущих), pro sororibus (лат. за свободных сестер), pro militibus silvanis (лат. за оставшихся в лесу), pro fratribus perversis (лат. за странствующих братьев), pro monachis dispersis (лат. за рассеянного монаха), pro navigantibus (лат. за моряков), pro discordantibus (лат. за бранящихся), pro penitentibus (лат. за кающихся), pro iter agentibus (лат. за путешествующих), - перечисляю, начисляю и, само собой, запрокидываю, - tam pro papa quam pro rege (лат. за Римского папу как за короля)!..
Вытерев проступивший пот, вспоминаю о существовании Ансельма. С молчаливой категоричностью тот невозмутимо смотрит.
Это что еще за бунт на корабле?!
- Ансельм!!!
С молчаливой категоричностью тот отодвигает еще дальше от себя рюмку.
Это что еще за неподчинение вышестоящим?! Ну сейчас, сучонок, ты у меня отхватишь.
- Ансельм… - гневно рычу с внушительным видом.
- Вам уже хватит, - молвит тихий спокойный голосок, - пойдемте, я провожу Вас домой.
Это что еще за указания такие?! Да и от кого! Не надобно за миленького Мартина решать! Не надобно мне тут указывать!
- Я посля еще к милым дамам пойду!.. - заявляю, хлопнув кулаком по столу.
- Вас там обдерут, как липку, но не дадут никакого душевного успокоения, - дипломатично парирует Ансельм и смягчается до прежней интонации, - не тратьте денег. Вы ведь нелегко их зарабатываете. Пожалейте свои силы, свое здоровье. Идемте домой…
Это что еще за проповедник выискался?! На мою больную голову…
- Зачем Вы это делаете? – с ласковым сочувствием звучит тихий голосок, устремляясь в самую душу.
Зайдясь слезами, я рассказал все. Рассказал про свое несчастное детство, про поганую юность, угнетенную жизнь…
- Semper in excremento, sole profundum qui variat (лат. Все время в дерьме, только глубина меняется)… Пон-пон…Пон-н-нимаешь? – выдавливал я из себя, задыхаясь от рыдания.
- Всякое бывает, - произнес Ансельм.
- Серый, бездушный мир!!! – закричал я в полном неистовстве.
- Вы не на них злитесь, - перебил Ансельм, - Вы на себя злитесь. Пожалейте себя, идемте домой.
- Barbarus hic ego sum quia non intelligor illis (лат. Варваром я здесь кажусь, потому что никто меня не понимает)… - жалюсь заплетающимся языком и прикладываюсь к бутылке.
- Не ожидайте от других, - слышится ровный поучительный тон, - делайте для себя.
- Не могу… - честно признаюсь я и делаю нервные глотки.
- Прежде всего - не навреди, - глаголет Ансельм, заглядывая в самую душу, - зачем Вы себе вредите?
- Не могу… - выдавливаю из себя сквозь тошнотворную горесть и закуриваю очередной поток обессиливающих рыданий.
- Не вредите себе, - слышу высоко над собой.
Проснувшись, я долго соображал, где нахожусь, и что вообще со мною приключилось, а ощутив душевную пустоту, наконец-то, вспомнил и усмехнулся. Sagitta interdum resiliens percutit difigentem (лат. Иногда отраженная стрела убивает выпустившего ее). Мой ироничный смех был прерван невыносимым звуком, бьющим по ушам. До этого момента я не знал, что Ансельм так топает!
- Ансельм… - жалобно прошу, морщась от нестерпимой головной боли, - Не в службу, а в дружбу… Принеси пивка холодненького… Te quaeso rogo (лат. Прошу тебя, пожалуйста)… И не топочи как стадо ежиков!..
Посмотрев усталым взором на край подушки со следами засохшей блевотины, мой верный ассистентик тяжко вздохнул и принялся промакивать мне лоб и щеки свежепринесенным влажным полотенцем.
- Ну будь дружочком… - продолжаю настойчиво умолять, - Ну для миленького Мартина… Ну, ась?
- Не надобно Вам этого, - молвит Ансельм категоричным тоном.
Вместо спасительного пива был принесен мутный чай.
- Ансельм, - заявляю, чуть ли не плача с досады, - ты мучитель!
- Иногда это необходимо для спасения души, - молвит тихий спокойный голосок.
Больше я никогда не пил. С Ансельмом.