— Какое условие? — спросил я, не меняя позы в седле.
Посланник — эта пародия на живого человека — помолчал. Его пустые глазницы смотрели сквозь меня, словно он прислушивался к голосу, звучавшему откуда-то издалека. Из глубины мёртвого града.
— Его Светлость князь Бранимир, — мёртвые губы шевельнулись, выпуская сухой, шелестящий голос, — требует, чтобы вы лично вошли в Гаврилов Посад и провели ритуал передачи власти. Древний обычай. Новый правитель должен принять владения из рук предыдущего.
Я молчал, обдумывая услышанное. Ритуал передачи власти. Слова звучали почти… нормально. Словно речь шла не о сделке с Бездушным, а об обычной церемонии престолонаследия.
— Без этого ритуала, — продолжил посланник, — князь не сможет покинуть город. Таков древний закон. Триста лет он ждал того, кто примет его владения по обычаю предков.
Да-да, ждёт не дождётся…
Я чуть склонил голову, разглядывая мертвеца. Истлевший камзол когда-то был богатым — золотое шитьё, бархатные отвороты. Теперь от него остались грязные лохмотья, а от человека под ними — лишь оболочка, которую дёргал за ниточки безумный кукловод.
— А если я откажусь?
Пауза. Стрига чуть наклонила голову — жест, который у живого человека означал бы задумчивость. У мертвеца он выглядел жутковато.
— Тогда будет война до последнего солдата, — произнёс посланник. Голос оставался ровным, лишённым эмоций. — Князь бросит все силы в бой. Ваше войско умоется кровью. Город станет вашей могилой.
Я обвёл взглядом руины за его спиной. Сквозь рваные клочья иллюзии проступали почерневшие остовы зданий, завалы обломков, провалившиеся крыши. Двухдневный обстрел превратил «процветающее княжество» в то, чем оно было на самом деле, — кладбище. Но даже кладбище может стать крепостью, если защитники готовы умереть, а Бездушные мертвы уже давно.
Городской бой. Узкие улицы, заваленные обломками. Руины, превращённые в укрытия. Подвалы, из которых могут выскочить десятки Трухляков. Каждый дом — потенциальная засада. Каждый перекрёсток — место для ловушки. Артиллерия в таких условиях почти бесполезна. Магия ограничена — слишком легко задеть своих. Остаётся ближний бой, зачистка здание за зданием, подвал за подвалом.
Я видел такие бои в прошлой жизни. Помнил, как мои легионы брали укреплённые крепости людей и Бездушных. Победы доставались дорогой ценой — иногда слишком дорогой.
— В город я мог бы войти, — произнёс я медленно, — но не один. И не прежде, чем все Бездушные покинут его пределы.
Посланник замер. Снова эта пауза — словно он передавал мои слова куда-то вглубь руин и ждал ответа.
— Князь… — мёртвые губы дрогнули, — спрашивает: как вы представляете себе это?
— Просто. Ваш «князь» выводит всех своих… подданных… из города. Отводит их на расстояние, которое я укажу, и они ждут. После этого я вхожу в город с эскортом — не с армией, но и не в одиночестве. Мы проводим ритуал. Потом Бездушные уходят за Нерль, как было оговорено.
Долгое молчание. Я чувствовал на себе взгляды офицеров, выстроившихся позади. Слышал, как фыркают лошади, как скрипит кожа сёдел. Где-то вдалеке каркала ворона — обычная птица, не Скальд.
— Князь… принимает ваши условия.
Я не позволил себе показать удивление. Хотя оно было — острое, колючее. Кощей согласился. Слишком легко? Или он действительно дорожит своими тварями настолько, что готов идти на уступки?
— Передай своему князю, — я натянул поводья, разворачивая коня, — что я дам ответ сегодня вечером. До заката.
Посланник не двинулся с места. Стоял неподвижно, как статуя, глядя мне вслед пустыми глазницами.
***
Командирский шатёр был тесен для всех, кто собрался внутри. Масляные лампы отбрасывали на стены дрожащие тени, воздух пропитался запахом табачного дыма и кофе. Я стоял у карты, разложенной на походном столе, и смотрел на лица своих людей.
Полковник Огнев заговорил первым. Седовласый ветеран скрестил руки на груди, три ряда орденских планок блеснули в свете ламп.
— Это ловушка, — отрезал он. — Ваша Светлость, за тридцать лет службы я повидал всякое. Но чтобы Бездушные торговались? — он качнул головой. — Не верю. Не бывает такого. Никогда не бывало.
— Этот Кощей — особенный, — заметил Тимур Черкасский. Пиромант сидел на складном стуле, нервно постукивая пальцами по колену. — Дневник летописца это доказывает. Он мыслит как человек.
— Тем хуже, — Огнев шагнул к столу, ткнул пальцем в карту. — Человек умеет хитрить. Умеет расставлять ловушки. Если он заманит Его Светлость в город — всё, конец. Захватит или убьёт. И тогда армия останется без командира посреди вражеской территории.
— А если мы штурмуем? — это подал голос майор Веремеев, командир второго батальона. Невысокий, коренастый офицер с обветренным лицом. — Сколько людей положим?
— Сотни, — Огнев не отвёл взгляда от карты. — Может, больше. Но это честный бой. Понятный. А эта… — он махнул рукой в сторону города, — эта сделка с нечистью — я такого не понимаю и понимать не хочу.
— Армия измотана, полковник, — негромко произнёс майор Молчанов, командир третьего батальона, жилистый брюнет лет сорока с аккуратной бородкой. — Три ночи без нормального сна. Потери растут. Если можно получить победу без штурма…
— То что? — Огнев развернулся к нему. — Отпустим Кощея? Пустим его гулять за Нерль? Через год, через два он вернётся — сильнее, злее, умнее. И тогда придётся начинать всё сначала.
— Или не вернётся, — пожал плечами Веремеев. — Может, сдохнет там, в лесах. Может, его другие княжества пристрелят.
— Бездушных нужно уничтожать, — процедил Огнев. — Не договариваться с ними. Не выпускать. Уничтожать. Это единственный язык, который они понимают.
Я молчал, слушая спор. Взгляд мой скользил по лицам — напряжённым, усталым, решительным. Каждый из этих людей пошёл со мной на большой риск. Каждый голос был весом.
— Что думаешь ты? — я повернулся к отцу. — Слышал когда-либо о ритуале передачи власти?
Платонов-старший нахмурился. Его пальцы машинально скребил оголовье трости — привычка, которую я замечал за ним в моменты глубокой задумчивости.
— Слышал о таком, — произнёс он медленно. — Давно, ещё в юности, когда изучал древние традиции. Это действительно старый обычай. Очень старый. Восходит к временам первых князей, когда подобные церемонии считались священными. Передача короны, произнесение клятв, символический акт преемственности.
— И что делает этот ритуал?
— Ничего, — Игнатий пожал плечами. — Это просто церемония. Красивые слова и древние формулы. Никакой реальной силы в ней нет — по крайней мере, насколько мне известно. Но для Кощея, застрявшего в прошлом, она может значить всё. Он верит, что без неё не имеет права уйти.
— То есть мы пойдём вслепую, — констатировал Федот. Командир гвардейцев стоял у входа в шатёр, сложив руки на груди. — Не знаем, что нас ждёт. Не знаем, чего на самом деле хочет Кощей.
— Мы знаем одно, — голос Ярославы прозвучал спокойно, почти буднично. Княжна сидела чуть в стороне от остальных, смотря прямо на меня. — Ты знаешь, что это ловушка. Вопрос в том, какая именно. И можешь ли ты её пережить.
Прямолинейность Засекиной иногда обезоруживала. Там, где другие ходили вокруг да около, она била в цель без предупреждения.
— Могу, — ответил я. — Вопрос в цене.
— Цена штурма — сотни жизней, — Ярослава чуть наклонила голову, медные пряди качнулись у виска. — Цена ловушки — возможно, твоя жизнь. Что дороже?
Тишина. Лампы отбрасывали на стены пляшущие тени.
Я смотрел на карту — на кривые улочки мёртвого города, на пометки о разрушениях после обстрела, на позиции наших войск. Вспоминал дневник летописца и князя Чернышёва, который хотел как лучше и погубил всё. Человека, чьи мысли так похожи на мои собственные.
Он тоже верил в силу артефактов. Тоже строил неприступную крепость. Тоже готовился к худшему. И однажды переоценил себя — полез туда, куда не следовало, и превратил своё княжество в царство мёртвых.
Я не Бранимир. Я не совершаю его ошибок.
Но разве он не думал так же о себе?..
Взгляд мой скользнул по лицам командиров. Огнев — суровый, непреклонный. Молчанов — усталый, но готовый выполнить любой приказ. Веремеев — прагматичный, считающий потери. Черкасский — настороженный, ждущий. Федот — верный, как всегда. Игнатий — встревоженный, но доверяющий. Ярослава — прямая, честная, бьющая в самую суть.
Моя армия. Мои люди. Люди, которые пошли за мной в это пекло и заслуживают того, чтобы вернуться домой.
Сотни жизней против одной моей. Математика простая. Слишком простая.
— Есть ещё кое-что, — я оторвался от карты, обвёл взглядом собравшихся. — Кощей дорожит своими тварями. Это не обычный Властелин Бездушных, для которого потеря тысячи Трухляков — ничто. Для него каждый уничтоженный «подданный» — удар. Он торгуется, потому что не хочет терять больше.
— И что это меняет? — спросил Огнев.
— Это меняет расклад. Он не будет рисковать армией ради моего захвата, если цена окажется слишком высокой. А я позабочусь о том, чтобы цена была высокой.
Я выпрямился, положив ладонь на эфес меча.
— Решение приму до заката. А пока — всем отдыхать. Нам понадобятся силы, чем бы это ни закончилось.
Когда шатёр опустел, я остался один.
Сел на складной стул, уставился на карту, не видя её. Мысли крутились, как жернова мельницы, перемалывая факты, догадки, опасения.
Ритуал передачи власти. Зачем он нужен Кощею?
Первая версия — самая очевидная. Ловушка. Возможно Кощей хочет убить меня лично. Заманить во дворец, где его сила максимальна, отрезать от армии и уничтожить — быстро, решительно, без лишних сложностей. Обезглавить армию одним ударом.
Логично. Даже разумно — для того, кто мыслит как полководец.
Вот только Чернышёв, похоже, не понимал одной простой вещи. Моя армия без меня — это всё ещё армия. Полторы тысячи обученных бойцов с артиллерией и магами, которые продолжат выполнять приказы. Огнев примет командование, отступит к Суздалю, перегруппируется. Через пару месяцев вернётся с подкреплением.
А вот его армия без него — это просто стая. Тысячи Бездушных, лишённых направляющей воли. Они не отступят организованно, не выстроят оборону, не расставят засады. Разбредутся по округе, станут лёгкой добычей для охотников и патрулей.
Если Кощей действительно планирует убить меня ценой собственной гибели — что ж, это сделка, на которую я готов пойти. Размен князя на князя, армии на стаю. Математика в мою пользу. Другое дело, что умирать я не собираюсь.
Вторая версия — ритуал для Кощея действительно важен. Не магически, а психологически. Он триста лет правил мёртвым городом, искренне веря в свою роль князя. Для него церемония передачи власти — не пустая формальность, а священный акт. Без неё он просто не способен уйти. Его безумный разум не позволит. Тогда его предложение — не хитрость, а необходимость. Он торгуется, потому что у него нет выбора.
Но это порождало новый вопрос. Зачем ему нужно моё личное присутствие?
Церемония сама по себе безобидна — старые слова, передача короны. Но что, если это лишь повод заманить меня внутрь? Что, если за красивым ритуалом скрывается банальная засада? И вот я снова возвращаюсь к первой версии…
Я потёр переносицу, отгоняя эту мысль. Слишком много «если». Слишком мало фактов.
Была ещё третья версия. Самая неприятная.
Кощей мыслит как князь. Как правитель, защищающий своё княжество. А что делает правитель, когда понимает, что проиграл войну? Он ищет способ сохранить хоть что-то. Территорию. Людей. Наследие.
Что, если Чернышёв действительно хочет уйти — но не просто так? Что, если ритуал передаст мне не только город, но и… ответственность? Обязательства? Связь с его «подданными»?
Абсурд. Бездушные не мыслят такими категориями.
Но этот Бездушный — мыслит. Триста лет он правил мёртвым городом, искренне веря, что его княжество процветает. Проводил советы с боярами-трупами. Устраивал праздники для Жнецов. Защищал «подданных» от «захватчиков». В его извращённом восприятии всё это имело смысл.
И теперь он проигрывает. Впервые за три века. Его армия тает под артиллерийским огнём, его город превращается в руины, его иллюзия рассыпается на глазах. Что чувствует князь, наблюдая гибель всего, что строил?
Отчаяние? Ярость? Или… облегчение?
Может быть, Бранимир Чернышёв — тот, кем он был до обращения — всё ещё где-то там, внутри этого монстра. Может быть, часть его понимает, что произошло. Понимает, во что он превратился. И хочет это закончить.
Ритуал передачи власти. Не ловушка. Не хитрость. Способ уйти достойно. Передать город живому правителю и наконец… умереть по-настоящему.
Красивая теория. Слишком красивая, чтобы быть правдой.
Я откинулся на спинку стула, глядя в брезентовый потолок шатра. Снаружи доносились привычные звуки лагеря — голоса часовых, ржание лошадей, далёкий лязг металла. Моя армия. Мои люди. Те, кого я не имею права подвести.
Огнев прав в одном: Бездушных нужно уничтожать. Это простая истина вбита в меня ещё в прошлой жизни. Договариваться с тварями — всё равно что договариваться с чумой. Бессмысленно и опасно.
В этом Василий прав безоговорочно. За всю мою прошлую жизнь и полвека войн с Бездушными — я ни разу не видел Кощея, который вёл бы переговоры. Ни разу не слышал о сделках с ними. Они не торгуются. Не отступают. Не щадят. Это аксиома, проверенная кровью тысяч воинов.
И вот теперь передо мной Чернышёв — тварь, которая нарушает все правила. Которая присылает посланников, выдвигает условия, соглашается на компромиссы. Это либо нечто совершенно новое, либо… ловушка такого уровня изощрённости, какого я ещё не встречал.
Но если это действительно что-то новое — я обязан это изучить. Всё, что касается Бездушных, всё, что выбивается из привычных закономерностей, подлежит исследованию. Что, если они способны меняться? Эволюционировать? Обретать подобие сознания? Эта мысль тревожила, но она же открывала возможности. Враг, который мыслит, — враг, которого можно обмануть. Враг, который чего-то хочет, — враг, с которым можно торговаться. А враг, который дорожит своими «подданными», — враг, у которого есть слабость.
Как отличить возможность от ловушки?
Никак. В этом и проблема. У меня нет подходящего опыта, на который можно опереться. Нет прецедентов для сравнения. Я могу анализировать, строить теории, взвешивать вероятности — но в конечном счёте придётся делать выбор вслепую. Рисковать либо армией, либо собой.
А ещё была мысль, которую я не мог озвучить даже самым близким. Мысль, которая царапала изнутри, как заноза под ногтем.
Что, если я справлюсь?
Что, если войду в город, проведу ритуал, переживу ловушку — какой бы она ни была — и выйду победителем? Что, если смогу не просто уничтожить Кощея, но… понять его? Узнать, как он стал тем, кем стал? Какой эксперимент провалился триста лет назад?
Знание — сила. А знание о том, как создаются Кощеи, могло бы стоить любого риска.
Я поймал себя на этой мысли и усмехнулся. Горько, без веселья. Вот оно — искушение, погубившее Бранимира. Жажда знаний. Уверенность в собственных силах. Готовность рискнуть ради «великого открытия».
Он тоже, наверное, считал себя достаточно умным. Достаточно осторожным. Достаточно сильным.
И превратил своё княжество в ад.
Я не Бранимир, повторил я себе.
***
Посланник явился точно в назначенный час — когда солнце коснулось горизонта, окрасив небо в багровые тона. Мёртвая фигура в истлевшем камзоле застыла в пятидесяти шагах от наших позиций, терпеливо ожидая ответа.
Я выехал вперёд на коне. Ветер трепал гриву жеребца, нёс запах гари и тлена от разрушенного города.
— Передай своему князю, — произнёс я ровным голосом, — я принимаю его условия. Завтра на рассвете пусть выводит своих… подданных. Когда последний из них покинет городские стены, я войду.
Посланник помолчал — снова эта жуткая пауза, словно он прислушивался к голосу издалека. Потом мёртвые губы шевельнулись:
— Князь благодарит за мудрое решение. На рассвете его люди покинут город через северные ворота. Он будет ждать вас в тронном зале для проведения ритуала.
Стрига развернулась и побрела обратно к руинам — медленно, неторопливо, как человек, возвращающийся домой после насыщенного трудового дня.
Я смотрел ей вслед, пока силуэт не растворился в сгущающихся сумерках.
***
Совещание в командирском шатре было коротким. Я отдавал приказы — чёткие, конкретные, не терпящие возражений.
— Полковник Огнев, третья часть армии остаётся снаружи. Вы знаете, что делать.
Седовласый ветеран кивнул.
— Капитан Жеребцов, артиллерию в город не заводить. Позиции — как обсуждали, полная маскировка.
— Понял, Ваша Светлость.
Я обвёл взглядом собравшихся. Лица были сосредоточены, но спокойны. Каждый знал свою роль.
— Федот, груз прибудет ночью. Проконтролируешь лично.
Командир гвардейцев молча кивнул.
Ночь прошла в тревожном ожидании. Я почти не спал — сидел у костра, глядя на далёкие очертания мёртвого города. Иллюзия окончательно рассыпалась после двухдневного обстрела; теперь даже в темноте были видны только руины — чёрные остовы зданий на фоне звёздного неба.
Около полуночи прибыл грузовик. Тяжёлая машина с брезентовым кузовом в сопровождении трёх внедорожников охраны остановилась на краю лагеря. Солдаты выгрузили массивный деревянный ящик, окованный железными полосами, — понадобилось шестеро человек, чтобы снять его с кузова. Федот лично руководил разгрузкой.
Я подошёл, проверил пломбы. Всё на месте.
— В тронный зал, — распорядился я. — Сразу после того, как войдём.
Федот кивнул. Слова были лишними — он знал, что делать.
Я смотрел, как ящик накрывают брезентом и выставляют охрану. Если всё пойдёт по плану, он не понадобится. Если нет…
Что ж. Посмотрим.
***
Рассвет окрасил небо в серые и розовые тона.
Я стоял на холме, наблюдая за северными воротами города через взор Скальда. И видел то, чего не видел никто из живых людей уже триста лет.
Бездушные выходили из города.
Не атаковали. Не прятались. Просто шли — колонной, почти строем. Впереди двигались Жнецы — массивные многолапые фигуры. За ними — Стриги, десятки, сотни бледных силуэтов. И наконец — бесконечная река Трухляков, шаркающих ногами по разбитой мостовой.
Они уходили на север, как и было обещано. К реке Нерль, которая станет естественной преградой.
Процессия длилась почти два часа. Я считал — не тварей, их было слишком много, а время. Когда последний Трухляк покинул открытые врата, солнце уже поднялось над горизонтом.
— Город пуст, — доложил вернувшийся разведчик. — Наши люди проверили — ни одной твари в пределах стен.
Я кивнул.
— Выступаем.
Армия входила в Гаврилов Посад через южные ворота — те самые, у которых мы стояли всё это время. Створки, взорванные попаданием снаряда, были сорваны и валялись на земле.
За воротами открылся город-призрак.
Улицы были завалены обломками — результат нашего артобстрела. Почерневшие остовы домов скалились пустыми оконными проёмами. Кое-где ещё дымились головешки. Воздух пропитался запахом гари, тлена и чего-то ещё — сладковатого, тошнотворного. Запахом смерти, которая правила здесь три века.
Солдаты шли молча, сжимая оружие. Даже самые бывалые ветераны озирались с нескрываемой тревогой. Город давил — не физически, но ментально. Словно само место помнило всех, кто умер здесь, и не собиралось забывать.
Княжеский дворец возвышался в центре города — единственное здание, почти не пострадавшее от обстрела, Кощей явно защищал его изо всех сил. Белокаменные стены потемнели от времени, но устояли. Башни с остроконечными крышами всё ещё тянулись к небу. На шпилях развевались истлевшие знамёна — гербы рода Чернышёвых, которые никто не снимал триста лет.
Я спешился у парадного входа. Федот и десяток гвардейцев встали за моей спиной. Со вздохом поднялся по ступеням и вошёл во дворец.
Тронный зал был огромен — и пуст. Высокие своды терялись в полумраке, витражные окна давно лишились стёкол, и утренний свет падал косыми лучами на каменный пол. В дальнем конце зала возвышался трон — массивное кресло из почерневшего дуба, украшенное резьбой.
На троне сидел он.
Не чудовище, а почти человек. Триста лет немёртвого существования почти не изменили князя Чернышёва внешне. Строгие черты лица, аккуратная борода, прямая осанка воина. Только всё это было словно вырезано из серого камня и покрыто инеем. Кожа матово-белая, с сеткой черных вен под поверхностью, которые заметно пульсировали когда по ним струилась сама тьма. Борода и волосы седые, безжизненные, похожие на паклю.
В отличие от других Кощеев, которые превращали свое тело в оружие, бывший князь направлял свою силу на то, чтобы сохранить подобие прежней сущности. Но эту войну он проигрывал.
Украшенная самоцветами корона вросла в череп. Костная ткань покрывала её, превращая в уродливое завершение головы. Ржавые и расколотые доспехи также вросли в тело. Но самым жутким было не это. Глазницы, где обычно у бездушных клубился мрак, у Чернышёва были пустыми. Два шрама, словно их вырвали или вырезали.
Зато когда я подошел, многочисленные рубцы и порезы, которые покрывали всё тело Кощея вдруг раскрылись. Десяток глаз, рассыпанных по всему телу, уставились на меня черными зрачками.
Когда я приблизился, Кощей поднялся. Движение было плавным, почти человеческим — если не замечать неестественную скованность суставов, которые не сгибались три столетия.
— Вы пришли, — голос звучал иначе, чем у посланника. Глубже. Старше. С отзвуком чего-то, что когда-то было человеческим достоинством.
— Я держу своё слово.
Ритуал оказался проще, чем я ожидал. Архаичные формулы на старославянском — «передаю град сей и земли прилегающие», «принимаю бремя власти и долг защиты». Слова, которые князья произносили столетия назад, когда ещё верили, что подобные церемонии что-то значат. Кощей с хрустом вырвал из головы потемневшую от времени корону и протянул мне. Металл был ледяным.
И всё.
Никакой магии. Никаких вспышек света или мистических ощущений. Просто древний обряд, который для безумного мертвеца значил больше, чем для меня. Он верил в эту церемонию — верил, что без неё не сможет покинуть город. Что ж, если это помогло избежать кровопролитного штурма, я готов был произнести хоть сотню бессмысленных формул.
Кощей смотрел на меня своими пустыми глазами. В них что-то мелькнуло — и тут же погасло.
— Город ваш, — произнёс он.
Воздух вокруг мёртвого князя дрогнул. Пространство исказилось, словно отражение в потревоженной воде, — и Кощей исчез, словно утёк куда-то за пределы видимого мира.
Пространственная магия. Вот почему он не боялся входить в тронный зал. Вот почему так спокойно соглашался на мои условия. У него всегда был путь к отступлению — мгновенный, недоступный для перехвата. Почти недоступный...
Через долю секунды от Кощея осталось лишь лёгкое марево в воздухе. Потом исчезло и оно.
Я стоял в тронном зале, глядя на пустое место, где только что находился мёртвый князь. Тишина. Абсолютная, звенящая тишина мёртвого дворца.
Федот подошёл ко мне, встал рядом.
— Ваша Светлость… — голос командира гвардейцев был хриплым. — Всё? Мы победили?..
Я не ответил. Смотрел на пустой трон, на корону в своих руках, на косые лучи света, падающие через разбитые витражи.
Слишком просто. Слишком гладко. Триста лет этот кошмар длился — и закончился за одно утро?
Что-то было не так. Я чувствовал это — той частью себя, которая пережила тысячу битв и научилась не доверять лёгким победам.