В Лиссабоне пытали людей.
Это не было чем-то из ряда вон выходящим. Инквизиция вершила своё правосудие исправно, и дым от костров ауто-да-фе периодически примешивался к солёному воздуху гавани, где швартовались корабли, гружёные золотом и пряностями. Богатый португальский порт жил своей жизнью: кипела торговля, плелись интриги при дворе, а Святой трибунал неусыпно следил за чистотой веры, отправляя на очистительное пламя еретиков, колдунов и нераскаявшихся грешников. Город привык к этому, как привыкают к грозе или эпидемии.
Но пытки были лишь финальным актом. Им предшествовала тихая, методичная работа в каменных мешках подземелий Дворца Святой Инквизиции. Там, куда никогда не проникал солнечный свет, царил иной порядок вещей. Время текло иначе, измеряемое не сменой дня и ночи, а каплями воды, падающими с потолка, и промежутками между допросами. Воздух был густым и спёртым, пропитанным запахом страха, боли и затхлой сырости.
Именно сюда, в это царство безмолвия и криков, однажды доставили новую узницу. Её звали Сесиль Леруа. Всего несколько недель назад она была свободной молодой женщиной, художницей из французского Руана, в чьих глазах отражалось яркое португальское небо. Она приехала за вдохновением, за новыми сюжетами, за светом, которого так не хватало на севере. Её альбомы быстро заполнялись зарисовками уличных сцен, портретами моряков, видами могучего Тежу.
Но были и другие рисунки. Эскизы, на которых она изучала игру мышц на спине гребца, изгиб шеи уставшей служанки, чистую линию плеча девушки, ополаскивающей лицо у фонтана. Для Сесиль это была красота Божьего творения, достойная восхищения и увековечивания. Для бдительных стражей веры — доказательство порочности, ереси и служения дьявольским идеалам.
Пролог
*****
Солёный ветер, несущий на своих крыльях крики чаек и запахи далёких земель, рвал с головы Сесиль Леруа лёгкий капюшон. Она, не обращая на это внимания, впилась пальцами в влажную древесину фальшборта, её широко раскрытые глаза жадно впитывали открывавшееся зрелище.
Лиссабон.
Он раскинулся на холмах амфитеатром, ярусами поднимаясь от бирюзовой глади реки Тежу. Бесчисленные черепичные крыши, терракотовые, охристые, тёмно-красные, словно гигантская мозаика, сползали к воде. Над ними возносились острые шпили десятков церквей и массивные башни соборов, ощетинившиеся каменными кружевами. Белые стены домов слепили глаза под непривычно жарким для конца сентября португальским солнцем. В гавани теснился лес мачт; тяжёлые грузовые суда, нао¹, вернувшиеся из плавания к таинственным берегам Индии с которых разгружали тюки с пряностями. Воздух гудел, как растревоженный улей, — скрип блоков, окрики матросов на непонятном языке, ржанье лошадей на причале, смешение речи латинской, арабской, итальянской и всевозможных наречий.
— Что скажете мадемуазель Леруа? Впечатляет? — раздался рядом голос мессира Пьера, главы их небольшой купеческой делегации из французского Руана. Его обветренное лицо расплылось в самодовольной улыбке. — Говорят, отсюда начинается край света. И, что куда важнее, здесь начинаются несметные богатства.
Сесиль лишь кивнула, не в силах оторвать взгляд. Её пальцы сами собой потянулись к небольшой, заляпанной воском деревянной дощечке, притороченной к её поясу. Уголь. Ей нужен уголь, чтобы запечатлеть эту игру света на воде, эти причудливые тени от такелажа, эти силуэты разносчиков с корзинами на головах.
— Мессир Пьер, а вон тот дворец, на холме? Чьи это покои? — спросила она, сдерживая нетерпение.
— Дворец Алкасова, резиденция короля Жуана Второго, — с важностью изрёк купец. — Могущественнейший государь. Именно его корабли проложили путь в Индию. Говорят, в его казну ежедневно поступает столько золота, что хватило бы купить всю Нормандию.
Корабль с глухим стуком причалил к длинной каменной набережной. Началась невообразимая суета высадки. Сесиль, прижимая к груди свой скромный саквояж с одеждой и самым ценным — блокнотами для эскизов, пачкой заветных свинцовых штифтов и кусочков сангины², — сошла по трапу на твердую землю. Её ноги ещё подрагивали после долгого плавания. Сесиль не была торговым представителем. Она являлась компаньонкой и придворной художницей жены мессира Пьера, мадам Изабо, которой морское путешествие не пошло впрок и которая теперь, бледная, удалилась в покои, предоставив мужу заниматься делами.
И делами предстояло заняться серьёзными. Мессир Пьер надеялся заключить контракты на поставку нормандского сукна и брабантских кружев в обмен на те самые пряности, что делали португальцев баснословно богатыми.
— Мадемуазель, за мной, не отставайте! — скомандовал Пьер, пробираясь сквозь толпу носильщиков, матросов и таможенных досмотрщиков в цветастых камзолах. — Нас должен встретить сеньор Диогу ди Алмейда. Его отец, советник короля, должен оказать нам протекцию. Будем вести себя подобающе!
Сесиль едва успевала оглядываться. Её взгляд, привыкший выхватывать детали, скользил по лицам: смуглым, уставшим лицам моряков, надменным лицам дворян в коротких плащах, суровым лицам стражников с алебардами. Повсюду кипела жизнь, бурлила торговля. На лотках продавались диковинные фрукты, рыба невиданных расцветок, сладости из миндаля и яиц. И сквозь этот шум и гам проступала несокрушимая, древняя мощь каменных стен и мостовых.
Вот он, диковинный мир. Настоящий, большой, пахнущий не только солью и рыбой, но и корицей, перцем, пылью и человеческими страстями. Она чувствовала, как сердце её колотится в груди в такт этому новому, непривычному ритму. Руан с его узкими улочками и спокойной жизнью казался теперь далёким сном.
Она остановилась, чтобы пропустить группу монахов в тёмных рясах, несущих зажжённые свечи. Их лица были суровы и отрешённы. Контраст между их аскетичным видом и окружающей ярмарочной роскошью был разительным. Сесиль снова потянулась к своей дощечке. Этот момент… его нужно было запечатлеть.
— Мадемуазель Леруа! — окликнул её мессир Пьер, уже заметно раздражённый. — Если вы будете останавливаться на каждом шагу, мы никогда не доберёмся до места!
— Простите, мессир, — смущённо улыбнулась она, догоняя его. — Просто здесь столько всего… такого, чего я никогда не видела.
— Увидите ещё, — буркнул купец. — Главное — не забывать, зачем мы сюда прибыли. Не для праздного любопытства.
Но для Сесиль именно праздное любопытство, жажда увидеть и зарисовать всё — от королевского дворца до последнего нищего на паперти — и было главной причиной её присутствия здесь. Она мысленно дала себе слово: каждую ночь, в тишине своей комнаты, она будет переносить на бумагу всё, что увидела за день. Это будет её личный дневник открытий, её сокровище, куда более ценное, чем все пряности мира.
Она не знала, насколько опасным может оказаться это сокровище.
*****
Их встретил молодой человек лет двадцати пяти, одетый с изысканной, но строгой элегантностью: тёмно-зелёный дублет³, отделанный серебряной нитью, короткий плащ, наброшенный на одно плечо, и шпага на поясе. Его лицо с тонкими, правильными чертами и смуглой кожей было исполнено врождённого достоинства, а в тёмных глазах светился живой ум.
— Мессир Пьер из Руана? — он сделал изящный, чуть небрежный жест рукой. — Я — Диогу ди Алмейда. Мой отец, дон Афонсу, приветствует вас и просит извинить его отсутствие. При дворе неспокойные времена.
— Сеньор Диогу, — мессир Пьер склонил голову, стараясь скрыть лёгкое разочарование. Он ждал самого советника, а не его юного отпрыска. — Благодарю вас за оказанную честь. Это — мадемуазель Сесиль Леруа.
Диогу повернулся к Сесиль, и его взгляд оживился интересом. Он взял её руку и с лёгким поклоном коснулся губами кончиков пальцев.
— Вы из Франции? — спросил он. — Надеюсь, наш Лиссабон не разочарует вас после парижских красот.
— Я из Руана, сеньор, — поправила его Сесиль, чувствуя, как краска заливает её щёки. — И ваш город… он великолепен.
— Он — оплот истинной веры и могущества Португалии, — с гордостью ответил Диогу, выпуская её руку. — Позвольте, я провожу вас в ваше временное пристанище. Отец распорядился снять для вас дом на улице Золотых Дел Мастеров. Это недалеко от главной площади.
Он ловко повёл их по узким, извилистым улочкам, где дома почти смыкались крышами, оставляя внизу прохладную тень. Сесиль шла следом, продолжая жадно смотреть по сторонам. Вдруг она заметила, что людской поток перед ними стал гуще, а настроение в толпе изменилось — праздная суета сменилась напряжённым, почтительным ожиданием.
— Что происходит? — тихо спросила она у Диогу.
— А, — тот обернулся, и на его лице появилось выражение торжественной значительности. — Сегодня ауто-да-фе⁴. Акт веры. Вы увидите зрелище, которое редко где ещё увидишь. Наше Святое Правосудие вершит свой суд. Это поистине великий день для очищения города от скверны.
Толпа сгустилась, образовав живой коридор. В воздухе повис гул приглушённых голосов, смешанный с запахом ладана, который несло откуда-то впереди. Сесиль, поднявшись на цыпочки, попыталась разглядеть, что происходит.
И вот показалась процессия.
Впереди шли монахи доминиканского ордена в чёрно-белых рясах⁴. Они несли распятия и хоругви с мрачными изображениями Страшного Суда. Лица их были суровы и аскетичны. За ними тянулась вереница фигур, от вида которых у Сесиль похолодела кровь.
Это были люди, облачённые в грубые балахоны ярко-жёлтого цвета — санбенито. На груди и на спине каждого были нашиты косые красные кресты — кресты Святого Андрея, знак позора. Некоторые из них держали в руках зажжённые свечи, другие шли с опущенными головами, иные что-то беззвучно шептали, уставившись в землю. Их лица были бледны, искажены страхом, стыдом или покорностью отчаяния. Некоторых вели под руки стражи, так как сами они едва держались на ногами.
— Обращённые, — с лёгким пренебрежением в голосе пояснил Диогу, наклонившись к Сесиль. — Новые христиане. Иудеи, принявшие крещение. Но старая кровь и старые привычки берут своё. Многие из них втайне продолжают исповедовать иудаизм. Оскверняют святые дары, тайком справляют свои субботы. Святая Инквизиция выводит их на чистую воду.
Сесиль не могла отвести взгляд. Она видела среди осуждённых не только мужчин, но и женщин, даже подростков. Одна женщина, совсем ещё молодая, с безжизненным, остекленевшим взором, шла, механически перебирая чётки. Её санбенито⁶ было разукрашено чудовищами и языками пламени — знак особо упорной ереси.
— А что… что с ними будет? — выдохнула Сесиль, чувствуя, как у неё похолодели пальцы.
— Покаявшиеся и примирившиеся с Церковью будут прощены, — голос Диогу звучал почти благочестиво. — Им назначат епитимью. Некоторых ждёт конфискация имущества в пользу Церкви и короля. Это справедливо — их богатства нажиты ростовщичеством и обманом. А тех, — он кивнул в сторону женщин с огненными санбенито⁵, — кто упорствует в заблуждениях или уличен в отступничестве… их ждёт костёр. Милосердный костёр без пролития крови. Такова воля Господа и его наместников на земле.
В его словах не было ни жалости, ни сомнения. Лишь холодная, уверенная убеждённость в правоте происходящего. Для него это было зрелище, укрепляющее веру, демонстрация силы и благочестия Португалии.
Для Сесиль же это был ужас. Чистый, первобытный ужас. Она смотрела на эти измождённые лица, на эти глаза, в которых не осталось ничего, кроме страха, и её душа содрогалась. Она выросла в более свободной, северной атмосфере. Схоластические споры в университетах, зарождающийся гуманизм, искусство, воспевающее человеческую красоту — всё это было частью её мира. Здесь же, под палящим южным солнцем, она столкнулась с чем-то мрачным и беспощадным.
Один из осуждённых, пожилой мужчина с интеллигентным, исхудавшим лицом, поднял голову. Его взгляд скользнул по лицам зрителей, полным любопытства и осуждения, и на мгновение встретился с взглядом Сесиль. В его глазах она прочитала не мольбу, а бесконечную усталость, горькую иронию и вопрос. Немой вопрос, на который у неё не было ответа.
Она невольно отшатнулась, прижав руку к груди.
Диогу заметил её бледность.
— Вы нездоровы, мадемуазель? — в его голосе прозвучала лёгкая насмешка. — Вид правосудия может быть суров для неподготовленных душ. Но не опасайтесь. Инквизиция печётся лишь о спасении душ. Даже в огне есть милосердие, ибо он очищает душу для жизни вечной.
— Да… прошу прощения, сеньор, — прошептала Сесиль, с трудом отводя взгляд от процессии. — Просто жара и толпа…
— Конечно, — кивнул Диогу, предлагая ей руку. — Позвольте нам удалиться. Я проведу вас другой дорогой. Наше Святое Правосудие не должно смущать гостей королевства.
Он повёл её по боковой улочке, прочь от давящей толпы и запаха ладана. Но Сесиль уже не видела красот города. Перед её глазами стояло бледное лицо старика и безжизненные глаза молодой женщины. И гордые, уверенные слова Диогу звучали в её ушах зловещим эхом.
«Очищение от скверны… Милосердный костёр… Святое Правосудие…»
Она украдкой взглянула на своего спутника. Всего несколько минут назад он казался ей изящным, галантным собеседником. Теперь же в его профиле, в твёрдом взгляде, устремлённом вперёд, она увидела нечто иное — слепую веру в догму, готовность принять ужас как нечто само собой разумеющееся.
Лиссабон внезапно показался ей не золотым городом надежд, а огромной, прекрасной ловушкой, где за блеском дворцов и богатством гавани таилась непроглядная, холодная тьма. И она, со своими блокнотами, штифтами и желанием зарисовывать всё подряд, чувствовала себя здесь крайне уязвимой и чужой.
Она молча шла рядом с Диогу, сжимая в кармане платья кусочек сангины. Ей вдруг страстно захотелось зарисовать то, что она только что видела. Не парадную мощь инквизиции, а страх в глазах тех людей.
— Надеюсь, это зрелище не слишком опечалило вас, мадемуазель, — голос Диогу прозвучал совсем рядом, заставив её вздрогнуть. — Порой истинная вера требует суровых уроков. Но в доме отца вам не о чем тревожиться. Там царит благочестие и порядок...
*****
Сноски к главе 1-й
Нао¹ — крупное парусное судно, широко использовавшееся в Португалии и Испании в эпоху Великих географических открытий для дальних океанских плаваний и перевозки грузов.
От португ. «nau» — «судно». Отличалось значительной вместимостью и прочностью, но было менее маневренно, чем каравелла.
Сангина² — материал для рисования в виде палочки-карандаша красно-коричневых тонов.
Изготавливается из природной красной охры и каолина. Широко использовалась художниками для набросков и эскизов, ценилась за мягкость и богатство оттенков.
Дублет³ — короткая облегающая куртка, мужская верхняя одежда, популярная в Европе в XV–XVII веках.
Часто шился на подкладке или имел ватную стёжку для придания груди и плечам модного в то время расширенного силуэта. Был предшественником жилета.
Ауто-да-фе⁴ — публичная церемония, во время которой оглашались приговоры инквизиции. Само сожжение осуждённых (казнь «без пролития крови») проводилось светскими властями отдельно.
От португ. «auto da fé» — «акт веры». Являлось масштабным общественным событием, призванным продемонстрировать мощь и незыблемость Церкви.
Доминиканцы⁵ — члены католического монашеского ордена, основанного святым Домиником в XIII веке.
Официальное название — «Орден братьев-проповедников». Их называли «псами Господними» (лат. «Domini canes»). Именно папа римский передал ордену функции инквизиции.
Санбенито⁶ — позорная одежда желтого цвета, которую обязаны были носить осуждённые инквизицией.
От итал. «sacco benedetto» — «благословенный мешок». Украшалось изображениями чертей и языков пламени, которые символизировали грехи приговорённого и предстоящее ему горение в аду.