Дни в Просеке слились для Кая в одно сплошное, напряженное полотно. Его мир сузился до покосившейся избушки Элрика, где пыль кружилась в лучах слабого света, и до темной каморки на постоялом дворе, где он пытался хоть немного отдохнуть от постоянной борьбы.
Учения старика были далеки от того, что Кай мог себе представить. Никаких заклинаний, никаких сложных ритуалов. Только жесткий, изнурительный труд по укрощению собственного разума.
— Скверна питается твоими слабостями, — говорил Элрик, его ледяной взгляд буравил Кая. — Страхом, гневом, желанием. Ты должен узнать их в лицо. Всех.
Он заставлял Кая часами сидеть в неподвижности, фокусируясь на шепоте Осколка, но не подчиняясь ему, а изучая его, как карту вражеской территории.
— Слушай, но не вслушивайся. Чувствуй, но не поддавайся. Отдели его голос от своего.
Это было невыносимо. Казалось, в его сознание вливали расплавленный свинец. Голоса нашептывали ему самые темные, самые потаенные мысли, которые он сам боялся признать. Они напоминали ему о каждом унижении, каждой неудаче, предлагая мгновенное и жестокое решение. Они показывали ему Леру — но не испуганную, а смотрящую на него с обожанием, покорную его воле. И самое ужасное, что часть Кая откликалась на это, с жадностью вдыхая этот ядовитый нектар. Потому что мысль о том, чтобы быть ею любимым, пусть даже ценой её свободы, была слишком соблазнительной для того, кто всю жизнь чувствовал себя изгоем.
Каждый такой сеанс заканчивался тем, что Кай валился с ног, его тело покрывал липкий пот, а из носа текла кровь. Но с каждым разом он мог выдерживать на несколько минут дольше. Миг тишины, достигнутый в первую встречу, теперь иногда удавалось растянуть на несколько тягучих, невероятных секунд.
Однажды Элрик принес из чулана странный предмет — черный, отполированный до зеркального блеска камень размером с ладонь.
— Обсидиановое Зеркало, — пояснил он. — Оно не показывает внешность. Оно показывает суть. Взгляни.
С неохотой Кай посмотрел на гладкую поверхность. Вместо своего отражения он увидел искаженный, пульсирующий багровый сгусток, пронизанный черными, как смоль, жилами. Это была его душа, пропитанная скверной. Но если присмотреться, в самом центре этого хауса тускло, но упорно теплилась крошечная искорка чистого серебристого света.
— Это ты, — сказал Элрик. — Тот, кто борется. Не дай ему погаснуть.
Эта искра стала для Кая точкой опоры. В самые тяжелые моменты он вспоминал ее, цеплялся за нее, как утопающий за соломинку. И все чаще в этой искре он видел не просто себя, а отражение другого света — темных, как спелая смородина, глаз Леры.
Он продолжал тайком наблюдать за ней, и это наблюдение стало для него одновременно пыткой и бальзамом. Он видел, как она работает в своем садике, ее гибкие пальцы с нежностью поправляли стебли лекарственных трав. Ее движения были полны спокойной, сосредоточенной грации. Когда она развешивала пучки растений для сушки, ее длинная, темная коса скользила по плечу, отливая синевой воронова крыла на солнце. Он ловил себя на том, что замирает, затаив дыхание, просто глядя, как она проводит рукой по шершавой коре старой яблони у своего дома, словно прислушиваясь к ее сокам. Она была воплощением тихой, естественной жизни, которой он был лишен. И он понимал, что она ему нравится. Не просто как символ надежды, а как женщина — своей силой, своей уязвимостью, самой своей сутью.
Страх в ее глазах постепенно сменился настороженным любопытством. Иногда их взгляды встречались через улицу, и она первая отводила глаза, но уже без прежней паники, скорее с легким смущением. Однажды он нашел на пороге постоялого двора небольшую связку успокаивающих трав — ту самую лаванду, что она подарила ему когда-то. Никакой записки, только цветы. Это был безмолвный вопрос. Возможно, даже предложение перемирия. И для Кая этот простой жест значил больше, чем все сокровища древних королей.
Но именно эта надежда, это зарождающееся чувство делали его ужасно уязвимым.
Однажды ночью, когда Кай пытался заснуть, шепот нашептал ему особенно жестокую картину: Лера, плачущая над телом своей тети, обвиняющая во всем его, Кая, и Стражей, которые пришли за ним и устроили расправу.
ОНИ ПРИДУТ, — шипел голос. — ОНИ УБЬЮТ ВСЕХ РЯДОМ С ТОБОЙ. ТОЛЬКО МЫ МОЖЕМ ЗАЩИТИТЬ ЕЕ. УБЕЙ ПЕРВЫМ. УБЕЙ СТРАЖА, КОТОРЫЙ СПИТ В КОНЮХНЕ. ПОКАЖИ СВОЮ СИЛУ!
Желание было таким острым, таким соблазнительным. Защитить ее. Обезопасить. Избавиться от угрозы, которая могла бы причинить боль тому единственному свету, что оставался в его жизни. Багровый свет залил каморку. Кай вскочил с постели, его рука сама потянулась к двери, повинуясь инстинкту, что был уже не совсем его.
Он почти выбежал на улицу, дыша, как загнанный зверь. Рука с Осколком пылала, предлагая свою разрушительную мощь. Он видел себя врывающимся в конюшню, испепеляющим ничего не подозревающего человека одним прикосновением...
И тогда он увидел ее. Леру. Она вышла из дома, чтобы поправить ставню, и ее силуэт вырисовывался в лунном свете. Она увидела его, стоящего с искаженным яростью лицом и светящейся, как факел, рукой. Ужас снова вернулся в ее глаза, затмив то хрупкое доверие, что только начало прорастать между ними.
Этот ужас стал для Кая ушатом ледяной воды. Мысль о том, что он сам, своими руками, разрушает этот хрупкий мост, была невыносима.
Он отступил назад, в тень, сжимая голову руками.
НЕТ! — это был его голос, полный отчаяния и решимости. Я НЕ ТВОЕ ОРУДИЕ! Я НЕ УБИЙЦА! Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ОНА БОЯЛАСЬ МЕНЯ!
Он упал на колени, сконцентрировавшись на той самой серебристой искре в Обсидиановом Зеркале. Но теперь он наполнял ее не просто своей волей. Он наполнял ее ею. Ее образом. Ее спокойной улыбкой при виде первых ростков. Ее серьезным взглядом, когда она что-то обдумывала. Тихой мелодией ее голоса. Он думал не о лаванде на своем пороге. Он думал о том, что хочет однажды подойти к ней и сказать «спасибо» не мысленно, а вслух. И услышать ее ответ.
Шепот не исчез. Но он отступил, затих, превратившись в фоновый гул, как отдаленный шум водопада.
Кай поднял голову. Свет от его руки померк, став едва заметной пульсацией. Он был изможден, но трезв. Он посмотрел в ту сторону, где стояла Лера. Она все еще смотрела на него, но теперь в ее взгляде читалась не только боязнь, но и смятение, и даже тень понимания. Она видела его борьбу. И, возможно, впервые увидела, что он борется за что-то. Или за кого-то.
Он медленно поднялся и, не говоря ни слова, вернулся в свою каморку.
На следующее утро Элрик встретил его своим обычным ледяным взглядом.
— Ночью была буря, — констатировал он.
— Да, — коротко ответил Кай.
— И ты не поддался.
— Нет.
Старик кивнул. — Ты научился не слушать. Теперь учись слышать. Скверна — это часть мира, как гроза или землетрясение. Ее нельзя уничтожить, но можно понять ее природу и предсказать путь. Она говорит с тобой? Говори с ней в ответ. Не как с господином. И не как с врагом. А как с диким зверем на тропе. Покажи, что ты не добыча.
Это был новый, еще более опасный уровень. Но Кай был готов. Он чувствовал, что прошел через некий рубеж. Он не победил скверну. Но он доказал, что может с ней бороться. И этот маленький огонек надежды, который теперь был неразрывно связан с образом Леры, горел в нем ярче, чем когда-либо.