Рассвет в Просеке был серым и безрадостным. Туман цеплялся за остроконечные крыши, словно не желая отпускать ночь. Кай почти не спал. Образ испуганных глаз Леры стоял перед ним, перемежаясь с обрывками кошмарных видений, что подкидывал Осколок. Его правая рука ныла, будто в нее вбили раскаленный гвоздь, а багровое свечение, кажется, стало чуть ярче.
Морвен разбудила его грубым толчком. — Вставай. Пора.
Они вышли на застывшую улицу и двинулись к самой окраине деревни, туда, где избы редели, а древний, темный лес смыкался над тропинкой, словно пытаясь поглотить последние следы человеческого жилья. Морвен остановилась у последнего строения — покосившейся избушки, которая казалась не просто старой, а первозданно древней. Ее стены из почерневших бревен поросли густым мхом так плотно, что казалось, будто хижина выросла из земли сама собой, а не была построена человеческими руками. Крыша провалилась в нескольких местах, но не выглядела аварийной — скорее, это было частью ее естественного состояния, как дупло в старом дереве. Тропинка к двери была едва заметна.
— Он здесь? — скептически спросил Кай. Место выглядело не просто заброшенным, а нежилым на протяжении десятилетий.
— Здесь, — коротко бросила Морвен и, не постучав, толкнула скрипучую, покосившуюся дверь.
Внутри пахло пылью веков, сушеными грибами, терпкой полынью и чем-то еще — слабым, но стойким запахом озонового воздуха после грозы. В слабом свете, пробивавшемся через единственное закопченное окошко, Кай разглядел комнату, больше похожую на логово или кладовую отшельника. Повсюду были разбросаны связки сушеных трав, причудливые коренья, камни странной формы и стопки потрепанных книг в кожаных переплетах. А посреди этого хаоса, в кресле-качалке, сделанном из причудливо переплетенных корней, сидел старик.
Он был очень стар. Не просто дряхл, а древен. Кожа на его лице и длинных, костлявых пальцах напоминала потрескавшуюся кору тысячелетнего дуба, испещренную морщинами-рубцами, в которых, казалось, застыла сама история. Длинные, спутанные седые волосы и такая же борода падали на его грудь, сливаясь с меховой оторочкой его потертого плаща. Но когда он поднял на вошедших взгляд, Кай почувствовал, как по спине пробежали ледяные мурашки. Глаза старика были не мутными и выцветшими от возраста, а пронзительно-яркими, цвета чистейшего горного льда. И в них светился не просто живой ум, а всевидящее, безжалостное знание, тяжесть которого, казалось, могла бы раздавить любого смертного.
— Морвен, — проскрипел старик. Его голос был похож на шелест сухих листьев под ногами поздней осенью. — Привела щенка. Чумного щенка. Пахнет страхом и отчаянием. И южной пылью.
Морвен фыркнула, усаживаясь на пень, служивший вместо табурета. — Его зовут Кай, Элрик. И он в дерьме по уши. Думаю, тебе будет интересно.
Кай слышал шепотки в деревне. Никто не знал, откуда взялся Элрик. Самые старые жители Просеки помнили его уже таким — древним, нестареющим, живущим на отшибе. Он не участвовал в жизни деревни, не ходил на сходки, и к нему не ходили. Его или боялись, или предпочитали не замечать, как боятся или не замечают старого, грозового валуна на краю поля — молчаливого, вечного и чуждого.
Элрик медленно перевел свой ледяной взгляд на Кая. Тот почувствовал, как под этим взглядом его тайное — пульсирующая рука, шепот в голове, сама скверна в крови — стало явным, обнаженным и беспомощно мелким.
— Подойди ближе, мальчик, — сказал Элрик. — Покажи мне свою руку.
Кай колебался, охваченный иррациональным страхом, что этот старик одним лишь взглядом может вырвать Осколок вместе с его душой. Но делать было нечего. Он сделал шаг вперед, вглубь этого странного жилища, и медленно снял перчатку.
Багровый свет озарил полутёмную избу, заставив плясать тени в углах. Осколок, вросший в ладонь, мерцал, словно дышало некое подземное чудовище.
Элрик не моргнул. Он внимательно разглядывал Осколок, его взгляд был сосредоточенным, почти клиническим, как у ученого, изучающего редкий, но знакомый экспонат.
— Искаженный Камень, — произнес он без тени удивления, словно констатировал погоду. — Осколок Южного Руша. Четвертый по силе. Интересно. Его излучение всегда было... беспокойным.
— Ты... ты знаешь, какой именно это осколок? — выдохнул Кай, пораженный.
— Я знаю многие вещи, которые лучше бы не знать, — старик протянул свою иссохшую, корявую руку и, не дотрагиваясь, провел ладонью над Осколком. Кай почувствовал, как скверна внутри него встрепенулась, словно почуяв нечто одновременно знакомое и пугающе большее ее самой. — Он уже пустил корни. Говорит с тобой?
Кай молча кивнул.
— И что он обещает?
—Силу, — прошептал Кай. — Власть. Чтобы никто не мог меня обидеть... Чтобы все, чего я хочу, было моим.
Элрик усмехнулся, но в его усмешке не было веселья. — Классика. Они всегда начинают с этого. Как пьяница с первой кружкой дешевого эля. Легко, доступно, сулит забвение. А потом требуют больше. Всегда больше.
— Можно ли его снять? — в голосе Кая прозвучала отчаянная надежда.
Ледяные глаза Элрика сузились. — Можно. Но ты не выживешь. Осколок — это не заноза. Он стал частью твоего жизненного тока. Вырвать его — все равно что вырвать собственное сердце. Есть иной путь.
— Какой? — сердце Кая заколотилось чаще.
— Приручить, — сказал Элрик просто. — Признать его частью себя. Взять его силу, но не подчиниться его воле. Научить свой голос звучать громче.
— Это... возможно?
— Немногим удавалось, — старик откинулся в кресле, и оно жалобно заскрипело. — Большинство сгорают. Их воля оказывается слабее голода Камня. Но шанс есть. Цена, однако, высока.
— Какая цена? — спросил Кай, уже догадываясь о ответе.
— Отказ от тишины, — Элрик посмотрел на него прямо, и Каю показалось, что старик видит все его прошлые и будущие муки. — Ты никогда больше не будешь спокоен. Борьба станет твоим дыханием. Каждый день, каждый миг ты будешь на краю пропасти. Одно слабое мгновение, одна уступка... и падение. Готов ли ты к такой жизни?
Внутри Кая все сжалось. Он подумал о Лере. О страхе в ее глазах. Он подумал о клейме позора своих родителей и о том, что теперь он несет на себе еще и это физическое проклятие.
— У меня нет выбора, — тихо сказал он.
— Выбор всегда есть, — возразил Элрик. — Можно сдаться. Это тоже выбор. Быстрый и легкий. — Он помолчал. — Хочешь попробовать? Прямо сейчас?
Кай сглотнул и кивнул.
— Хорошо. Закрой глаза. Прислушайся к шепоту. А теперь... прикажи ему замолчать.
Кай сомкнул веки. Тотчас же на него обрушился хаос — голоса, образы, обещания. ДАЙ НАМ ВОЛЮ! МЫ УБЬЕМ СТАРИКА! МЫ ВОЗЬМЕМ ДЕВУШКУ! МЫ СТАНЕМ СИЛЬНЫ!
«Замолчи», — мысленно сказал Кай.
Шепот лишь усилился, насмехаясь над его слабой попыткой. Боль в руке стала острой, колющей.
— Он не слушается, — сквозь зубы прошипел Кай.
— Потому что ты просишь, — донесся до него спокойный голос Элрика. — А должен приказать. Ты — хозяин. Он — инструмент. Скажи ему.
Кай собрал всю свою волю, всю ярость, весь страх и отчаяние в один мысленный клич. Это был не шепот, а удар грома в пределах его сознания.
ЗАМОЛЧИ!
хНа мгновение все стихло. Шепот отступил, превратившись в отдаленный гул. Боль утихла. Кай открыл глаза, тяжело дыша. Он был покрыт холодным потом, но Осколок на его ладони светил ровным, почти смирным светом.
— Неплохо для первого раза, — оценил Элрик. — На мгновение ты стал хозяином положения. Запомни это чувство. Оно будет твоим щитом.
— Надолго? — спросил Кай, все еще дрожа.
— Нет, — старик покачал головой. — На несколько мгновений. Потом он снова попробует. И снова. И снова. Путь приручения — это не победа, мальчик. Это путь. Бесконечный путь. Ты все еще хочешь идти по нему?
Кай посмотрел на свою руку. На притихший, но все еще живой Осколок. Он снова почувствовал тот миг абсолютной власти над ним. Миг тишины. Это было трудно, мучительно, но это был выход. Не быстрый и не легкий, но его выход.
— Да, — сказал он твердо. — Я хочу.
Элрик кивнул, и в его ледяных глазах мелькнуло нечто, похожее на одобрение.
— Тогда начнем. Скажи мне, мальчик... что ты чувствовал, когда приказал ему замолчать? Опиши это. Каждую деталь.