Глава 1. Белый шум пустоты
Лопасти старенького Ми-8 рубили плотный, колючий воздух с натужным рокотом, который, казалось, вмерзал в саму ткань бытия. Максим смотрел в мутный иллюминатор, но не видел ничего, кроме бесконечной, слепящей белизны. Земля давно исчезла, слившись с низким, свинцовым небом в однородную молочную муть. Он летел в никуда, и это ощущение, впервые за долгие месяцы, приносило ему подобие покоя.
— Почти прилетели, — прохрипел в переговорное устройство пилот, пожилой, обветренный мужик с лицом, похожим на карту старых дорог. — Твоя келья.
Максим коротко кивнул, хотя пилот вряд ли это увидел. Келья. Подходящее слово. Последние полгода его жизнь в большом городе напоминала гулкий, переполненный вокзал, где каждый звук — от визга тормозов до чужого смеха — отдавался в голове набатом. Он, профессиональный звукорежиссёр, человек, чья жизнь была соткана из частот, тембров и гармоний, разучился слышать тишину. Она исчезла из его мира вместе с…
Он тряхнул головой, отгоняя наваждение. Именно за тишиной он и летел на край света. На полярную метеостанцию «Холодный Яр». Шесть месяцев абсолютной изоляции. Только он, приборы и белый шум пустоты. Идеальная звукоизоляция от прошлого.
Вертолёт дёрнулся, пошёл на снижение, и сквозь снежную дымку наконец проступили очертания. Станция выглядела именно так, как он её и представлял: приземистое бетонное здание, вросшее в мерзлоту, несколько хозяйственных построек и высокая, ажурная мачта метеорологического радара, похожая на скелет доисторического животного. Вокруг — ни деревца, ни холмика. Лишь ровная, как стол, тундра, укрытая многометровым саваном снега. Место, где горизонт — это просто линия, придуманная человеком.
Сменявшийся Максимом смотритель, угрюмый тип по имени Егор, ждал у посадочной площадки. Он не выказал ни капли радости, лишь нетерпеливо потоптался на месте, пока Максим, сгибаясь под порывами ледяного ветра, выгружал свой скромный скарб.
— Принимай хозяйство, — бросил Егор вместо приветствия, и его голос был таким же бесцветным, как и окружающий пейзаж.
Экскурсия по станции заняла не больше пятнадцати минут. Жилой блок с крохотной спальней и кухней, совмещённой с кают-компанией. Рабочее помещение, уставленное современными мониторами и блоками, мерцающими зелёными и оранжевыми огоньками. Дизель-генераторная, склад с годовым запасом консервов, солярки и медикаментов. Всё было до стерильности функционально и безлично.
— Связь со «большой землёй» по спутнику, раз в неделю, по расписанию. Данные метеосводки уходят автоматом каждые три часа. Если что-то ляжет, инструкция на столе. Дизель не глуши, ни в коем случае. Замёрзнет — не заведёшь до весны. Всё, — Егор посмотрел на Максима выцветшими глазами. — Вопросы?
— Нет, — коротко ответил Максим.
— Ну и ладно.
Егор уже мысленно был там, в вертолёте, летящем к теплу и людям. Он двигался быстро, торопливо, словно боялся, что место его не отпустит.
Уже стоя у трапа, он обернулся. Ветер трепал его капюшон, превращая слова в обрывки шёпота.
— Тут… ночами бывает, ветер воет по-особенному. В трубах, в вентиляции… Ты не слушай. Просто ветер.
Максим ничего не ответил, лишь плотнее запахнул куртку. Он приехал сюда не слушать. Он приехал, чтобы наконец оглохнуть.
Вертолёт взмыл в небо, и его рокот, последний звук цивилизации, растаял в белой мгле. И тогда на Максима обрушилась тишина.
Она не была похожа на ту студийную, «мёртвую» тишину, к которой он привык. Эта была живой, плотной, давящей. Она гудела на ультранизких частотах, закладывала уши, вибрировала в костях. Он стоял посреди снежной пустыни, и ему казалось, что он слышит, как стынет воздух и как под ногами ворочается промёрзшая насквозь планета. Это было именно то, что он искал.
Первые несколько дней он приходил в себя, привыкая к новому ритму. Утром — проверка систем. Днём — чтение, просмотр скачанных на жёсткий диск фильмов. Вечером — снова проверка. Он скрупулёзно следовал инструкциям, находя в этой рутине спасительный якорь. Он готовил простую еду, пил обжигающий чай и часами смотрел в окно на однообразный пейзаж, который медленно погружался в долгие полярные сумерки. Тишина работала. Голоса в голове стихли, сменившись ровным гудением дизеля и редким поскрипыванием конструкций станции.
На пятый день, во время очередной инспекции оборудования, он наткнулся на него. В дальнем углу рабочего помещения, под брезентовым чехлом, стоял старый коротковолновый трансивер. Массивный, с тусклой металлической панелью, усеянной тумблерами и большой верньерной ручкой настройки. Ламповый монстр из середины прошлого века, реликт давно ушедшей эпохи. Максим из профессионального любопытства провёл пальцем по пыльному корпусу. Судя по шильдику, это был Р-250М2, «Кит». Легендарный аппарат. Зачем он здесь, когда есть спутниковая связь? Наверное, просто забыли вывезти.
Он не стал его трогать. Это был призрак из мира звуков, от которого он сбежал.
Полярная ночь вступила в свои права. Теперь солнце лишь на пару часов в день окрашивало горизонт в болезненные фиолетово-оранжевые тона, а затем снова проваливалось в бездну. Станция превратилась в крошечный островок света и тепла посреди ледяного океана тьмы. Ветер, как и предупреждал Егор, действительно запел. Он бился о стены, скрежетал по обшивке, завывал в вентиляционной шахте тоскливо и протяжно, словно заблудившаяся душа. Максим не обращал на это внимания. Это был всего лишь ветер. Аэродинамические шумы. Он мог разложить их на составляющие, отфильтровать и забыть.
Но в одну из ночей, когда за окном разыгралась настоящая пурга, он проснулся от странного ощущения. Дизель гудел как обычно, ветер стонал в трубах, но сквозь этот привычный фон пробивалось что-то ещё. Что-то ритмичное.
Он сел на кровати, прислушиваясь. Звук был едва различим, он терялся в какофонии бури. Похоже на человеческую речь. Очень тихую, прерывистую. Морзянка? Нет, не то. Просто голос, монотонно повторяющий что-то неразборчивое.
Максим встал и подошёл к стене, отделявшей его спальню от рабочего помещения. Звук шёл оттуда. Наверное, какое-то из устройств сбоит. Накинув свитер, он вошёл в полутёмную комнату, освещённую лишь всполохами экранов.
Тишина. Никакого голоса. Только гул приборов и вой ветра за бронированным стеклом. Он постоял минуту, вслушиваясь в каждый шорох. Ничего. Показалось. Нервы, одиночество, сенсорная депривация. Мозг, изголодавшийся по привычным раздражителям, сам начинает их генерировать. Он знал этот эффект.
Он уже собирался вернуться в постель, когда его взгляд упал на старый радиоприёмник в углу. Брезент с него был слегка сдвинут, будто кто-то его откидывал. И ему на секунду почудилось, что большая круглая шкала настройки тускло светится изнутри фосфорическим зелёным светом.
Максим моргнул. Нет. Просто отблеск от монитора. Конечно.
Он плотнее запахнул чехол и вернулся в спальню, стараясь не думать о том, что прежде чем уйти, он отчётливо уловил запах, которого на станции быть не могло. Едкий, сладковатый запах перегретой канифоли и озона. Запах работающей ламповой техники.