Поезд остановился так мягко, будто боялся разбудить город.
Лёгкое шипение, дрожь металла — и тишина. Такая, в которой слышно, как снег касается перрона. Я вышел на площадку, вдохнул холод — резкий, северный — и почувствовал, что воздух здесь другой. Густой. Как будто плотнее обычного.

Город встретил меня так же, как и много лет назад: тёмные дома, вытянутые окна, фонари на длинных чугунных ножках. Только одно изменилось — в свете фонарей словно появилась пауза, едва заметное смещение, как если бы свет падал с другой стороны.

Но я списал это на усталость дороги.

Я шёл по перрону среди редких пассажиров. Кто-то курил, кто-то шаркал ногами по снегу, кто-то искал такси. Всё — обычное. Всё — без признаков той странной жёсткости мира, которую я помнил мальчишкой.

У выхода стоял извозчик.
Он узнал меня первым.

— Веретёнов?
Голос хриплый, но узнаваемый — Пантелей, старый городовой извозчик, который ещё моего отца возил по делам.

— Я, — сказал я.

Он не удивился. Наоборот, будто ожидал.

— Садись. Управление ведь? Архив?

— Управление.

— Тогда по знакомой дороге.

Мы ехали молча.
Снег под колёсами скрипел сухо.
Город тянулся вдоль реки, как тень — тёмный, вытянутый, с домами, похожими на укрытых в плащ людей. Я смотрел на окна — и пару раз мне показалось, что в них кто-то стоит, совсем неподвижно. Узкие силуэты, чуть смещённые. Но когда я смотрел дольше — там не было никого.

Привыкну.

Ворота городского управления были приоткрыты.
Пантелей высадил меня, пожелал тихой ночи и уехал так быстро, будто хотел покинуть это место до того, как включатся ночные фонари.

Я поднялся по ступеням, толкнул тяжелую дверь — и вошёл внутрь.

Коридор

Внутри пахло бумагой, чернилами и холодом коридоров, которые никогда не прогреваются до конца. Здание почти не изменилось: те же тёмные панели на стенах, те же лампы, падающие полосами на каменный пол, тот же звук — лёгкое эхо шагов.

Только это эхо…
на секунду не совпало со мной.

Я сделал шаг — и где-то в глубине коридора услышал второй, чуть задержанный.
Как будто кто-то повторил моё движение, не успев вовремя.

Я остановился.
Задышал тише.
Слушал.

Тишина была густой.
Такой, в которой прячутся невидимые вещи.

Я двинулся дальше.
И шаги за мной прекратились.

Кабинет

Дежурный сидел за высоким столом и, увидев меня, поднялся.

— Даниил Константинович Веретёнов?
— Да.
— Приказ получен. Кабинет выделен. Ключи — вот.

Он подал массивную связку.

— И ещё… — дежурный замялся. — Комната 204. Не пугайтесь, если ночью будет казаться, что кто-то ходит наверху. Старые здания. Дают усадку.

Его взгляд говорил другое.
Совсем другое.

— Понял, — сказал я.

Врать себе я не стал: он не о здании говорил.

Поднимаясь по лестнице, я снова услышал тот странный, опаздывающий шаг.
Не эхо.
Не звук дерева.
Скорее… повтор. Нечёткий.

Я прошёл до дверей с номером 204, открыл ключом, вошёл.

Комната

Комната была простой: стол, две полки, маленькая кровать, тумбочка. Окно выходило на узкую улицу, где фонарь отражал жёлтый разрез света на мокром булыжнике.

Я поставил чемодан, сел на край кровати и закрыл глаза.

И почувствовал это снова — не звук, а смещение.
Как если бы мир чуть дёрнулся в сторону, а я остался на месте.

Когда я открыл глаза, тень от шкафа была длиннее. На пару сантиметров. И угол падения света стал другим, хотя фонарь стоял всё там же.

Я подошёл к окну.
Улица была пустой.

Но в свете фонаря, прямо на камнях, лежала двойная тень.

Я отпрянул.
Посмотрел снова.

Осталась только одна.

Я выдохнул медленно.

Эта ночь станет длинной.

Письмо

Я открыл чемодан, вытащил конверт, который пришёл ко мне накануне.
Без обратного адреса.
Внутри — одна строка:

«Город всё слышит.
Особенно шаги.»

И подпись — угловатая, резкая:

Н.

Я знал только одного Н. в этом городе — Николай Погодин, бывший сыскной помощник, пропавший без вести пять месяцев назад.

Официально — ушёл без объяснений.
Неофициально — исчез так, как исчезают только те, кто видел что-то лишнее.

Я положил письмо обратно в конверт.

И в этот момент услышал шаг.
Не в коридоре.
Не внизу.

Внутри комнаты.

Сзади.

Я повернулся.

Там никого не было.
Только тень от шкафа снова стала длиннее.

Ночь

Я сел за стол.
Зажёг настольную лампу.

Записал первую строку своего возвращения:

«Город встречает меня странностями.
Но странности появляются только тогда, когда я двигаюсь.»

Страннее всего было другое:

На чистой странице, в углу, ещё до того как я начал писать, висела еле заметная пылевая полоска — словно кто-то уже провёл по бумаге.

И когда я провёл по ней пальцем, линии исчезли.

Не стерлись.
А как будто ушли глубже, под бумагу.

Я поднял голову.

Комната была той же.
Но воздух в ней стал плотнее, чем должен быть.

В коридоре кто-то тихо прошёл.
Но шагов было два:
один — как обычно,
второй — следом, запаздывающий на долю мгновения.

Город слышал мои шаги.
И учился ходить за мной.