Утро началось как всегда — с запаха дешёвого кофе, пережаренной яичницы и сердитого пыхтения чайника, оставленного без присмотра. Денис стоял в кухне у окна, торопливо курил и слушал, как жена плещется в душе. За окном моросил мелкий нудный дождь, и стекло быстро покрылось мутной сеткой капель. День обещал быть тяжёлым (впрочем, в последнее время, все дни были такими), и сегодня он это чувствовал особенно сильно. Почему-то внутри всё было натянуто, словно струна.
— Ты опять куришь натощак, — недовольно сказала Марина, шлёпая босыми ногами по полу. Волосы у неё блестели от воды, полотенце едва прикрывало аппетитную фигурку. Денис хмыкнул, выбрасывая «бычок» в окошко и поворачиваясь к супруге. Она не смотрела на него, занятая тем, что просматривала новости на своей страничке. — И пепельницу бы хоть почистил, вонь стоит по всей квартире.
Денис сжал зубы и отвернулся.
— Утро доброе, — буркнул он. — Сразу претензии, как обычно. Не надоело? Может, для начала кофе выпьем, позавтракаем вместе, как нормальные люди?
Марина достала из холодильника пакет молока и угрюмо посмотрела на мужа. Лицо её было усталым и каким-то… постаревшим, что ли. Усталость эта шла изнутри — от чего-то более глубокого, чем обычная бытовая скука.
— Денис, — она поставила молоко на стол и села, жестом приглашая его занять место напротив. — Нам нужно серьёзно поговорить.
Он усмехнулся. Эти слова звучали как удар. «Нам нужно поговорить» — всегда означало конец чего-то, не так ли?
— Поговорить? Ну, давай, поговорим. О чём на этот раз? Опять закончились деньги на карте? Или я мало внимания уделяю? Или… Что опять тебя не устраивает, Марина?! — он старался держать себя в руках, но уже чувствовал, как закипает глубоко внутри злость.
— Да погоди ты, — она произнесла это с такой досадой, что Денис растерялся. А Марина продолжала говорить, резко и визгливо:
— Всё куда серьёзнее. Я больше не могу так! Я разлюбила тебя, Денис. Давно. У нас с тобой ничего же нет! Совсем ничего!
Он долго смотрел на неё, не веря в услышанное. Слова повисли над столом вязкой жижей, смешавшись с запахом кофе и табака и не желая проникать в сознание. Марина не отводила настороженного взгляда. Это было не импульсивное признание, она всё обдумала заранее.
— Что значит «разлюбила»? — голос его пронзил тишину ржавым сверлом. — Ты просто устала, Мариш. Мы оба устали. Так бывает. Но это пройдёт.
— Нет, — она качнула головой. — Не пройдёт. Я уже почти год живу, убеждая себя, что всё пройдёт, но ничего не меняется. Я пыталась… Честно, пыталась! Но я не могу так больше! И ещё… у меня есть другой.
Денис закрыл глаза. Внутри что-то лопнуло, заливая горячим всю грудь. Боль была такой, будто к нему приложили раскалённое железо.
— Другой… — повторил он тихо, почти шёпотом. — И как давно?
— Два месяца. — Её честность звучала жестоко. — Он… он совсем другой. Я чувствую себя живой рядом с ним. Понимаешь?
Денис вскочил, отбросив в сторону стул, и выпучил налитые кровью глаза.
— Два месяца! — он ударил кулаком по столу, так что чашка подпрыгнула, расплескав давно подёрнувшийся маслянистой плёнкой холодный чай. — Два долбанных месяца ты жила со мной под одной крышей, спала под одним одеялом, а сама трахалась с ним? Ты играла в верную жену, готовила наскоро ужины, а потом шла к нему, едва проводив меня в ночную? Это мерзко, Марина! Мерзко!
Она вся дрожала, но не плакала. Слишком устала, слишком уже всё осточертело.
— Не кричи, — поморщилась она, потирая виски. — Соседи услышат.
— Да пусть! Пусть весь дом узнает, какая у меня жена! — он невольно сделал шаг к ней, сжимая кулаки, но заставил себя остановиться. Внутри клокотала ненависть, отчаяние, бессилие. — И что дальше? Что ты хочешь? Развестись? Вот так просто? Все наши девять совместно прожитых лет — на помойку, да?
— Денис! — Марина подняла на него холодный взгляд. — Мы даже ребёнка не завели за это время. — Она поднялась и теперь тоже заговорила громче. — Поэтому — да! Я хочу развестись. Я хочу, чтобы ты ушёл. Квартира останется мне, уж не обессудь — сам знаешь, я больше в неё вложилась.
— Квартира? Тебе?! — он издал сдавленный смешок — настолько нелепыми показались ему слова жены. — Я пахал как раб, чтобы заработать на эту квартиру! Я крутился, подрабатывал, брал кредиты, выплачивал их и снова брал! А ты… Ты просто решила выгнать меня, как собаку?
— Да! — выкрикнула Марина со слезами в голосе. — Иначе не получится. Ты же сам понимаешь, мы только мучаем друг друга. Мы ругаемся из-за всего: из-за денег, из-за того, что ты не можешь найти нормальную работу, из-за твоего вечного молчания и тупых обещаний, что скоро всё изменится! Мне это больше не нужно! Я устала!
— А мне нужно? Ты думаешь, я счастлив? Думаешь, мне нравится слышать твои вечные упрёки и видеть кислую физиономия по утрам и вечерам? — Денис подошёл ближе, заглянул ей в покрасневшие глаза. Марина отшатнулась, испугавшись его безумной улыбки. Супруг усмехнулся и присел к столу, уронив голову в ладони.
— Но, знаешь, я хотя бы старался, — горько заметил он. — Я тебя не предавал. А ты…
Марина отвернулась и, скрипнув зубами, ответила:
— Я всё решила. Чем быстрее ты уйдёшь, тем лучше.
В этот момент Денис сильней всего почувствовал, что стены кухни сжимаются. Шкафы, плита, облупившийся подоконник — всё давило, захватывая в свои объятия. Он видел, что Марина с трудом держит себя в руках, но глаза её светились облегчением: она высказалась, выплюнула в него свою правду, сбросила груз. А он остался ни с чем. Совсем. Пустой и никчёмный, как лопнувший воздушный шарик.
— Ты разрушила всё, — сказал Денис тихо. — Всё, понимаешь?
— Нет, Денис, — её голос был ровным и тихим. — Всё разрушилось давно. Просто ты не хотел этого видеть.
Он стоял, глядя на неё, и думал, что не чувствует больше ничего. Внутри осталась только гулкая пустота. Ни боли, ни злости — лишь пустота.
Вечером они опять сцепились. Он пришёл домой поздно, после долгой бесцельной прогулки по городу. На столе стояла тарелка с холодным супом, рядом с ней — записка: «Развод обсудим завтра. Давай без истерик». Он смял бумагу и швырнул её в угол.
Марина вернулась утром, и сразу завязалась очередная ссора. Она говорила спокойно, методично, словно нотариус, зачитывающий завещание. Он снова злился, кричал, требовал, умолял. Жена повторяла одно и то же: «Всё кончено. Уходи». Они ещё долго перебрасывались упрёками: он орал, что она ленива и алчна, что никогда не поддерживала его; она отвечала, что он бездарь и неудачник, что устала жить с человеком, у которого нет будущего. Потом вдруг замолчали оба, и наступила звенящая тишина. Марина захлопнула дверь спальни, оставив его в кухне наедине с бутылкой дешёвой водки. Денис пил прямо из горлышка, слушая, как за стеной она разговаривает по телефону. Сейчас голос у неё был совсем другой — мягкий, нежный, каким с ним она не говорила уже несколько лет. Он понял, с кем говорит Марина. И понял, что в этой квартире он больше никто.
Следующая ночь была ещё тяжелее, чем день. Лёжа на диване, он думал о том, что утром ему придётся собрать вещи и уйти. Уйти в никуда. Отец с матерью живут в старом доме на окраине, но возвращаться туда… одна лишь мысль об этом вызывала тошноту и липкий страх. Там его ждал холодный взгляд отца и вечные упрёки. Но выбора не было.
— «Всё разрушилось давно», — вспомнил он вдруг Маринины слова. — Врут все они. Сами всё рушат, а потом делают вид, что так и должно быть.
Опять захлестнула злость. В голове было одновременно и тяжело, и пусто. Денис провалился в беспокойный сон, полный мутных видений: коридоры, без конца и начала, двери, ведущие в темноту, и лица — бесконечно равнодушные и холодные.
Утром, бросая свои вещи в сумку, он чувствовал, что уходит не только из квартиры, но и из собственной жизни. Всё, что он брал в руки, казалось чужим и ненужным. Марина стояла у двери и молча наблюдала. Денис бросил взгляд на неё напоследок — её лицо было спокойным. Марина уже жила другой жизнью, где ему не было места. Он вышел на улицу под холодный дождь и понял: впереди — ничего хорошего.
***
Небольшой деревянный дом родителей стоял на окраине города, в старом районе, где асфальт давно потрескался, где редкий свет фонарей по ночам казался праздником. Сырость и запах гнили тянулись от подвала, как будто дом умер и теперь медленно разлагался.
Денис вошёл, тяжело переступив порог. В прихожей неприятно пахло жареным луком и капустным варевом. Мать — тихая, сгорбленная женщина в затасканном халате — выбежала ему навстречу, обняла, заплакала, будто сразу догадалась, что произошло.
— Динька, сынок, это ничего, ты возвращайся… всё будет хорошо, вот увидишь. — Её слова звучали жалко и фальшиво. Она гладила его по спине, будто маленького, прижимая его голову к костлявому плечу.
Сын неловко отстранился.
— Мам, хватит. Всё нормально. Я просто поживу тут немного. Недолго, правда.
Она отстранилась и кивнула, вытирая глаза. Но тут за его спиной загрохотал голос отца.
— «Нормально»? — раздались тяжёлые шаги, и в дверях появился он. Это был высокий, плечистый, с седыми висками, но ещё крепкий и прямой мужчина. Глаза — холодные, колючие, быстро ощупали Дениса с головы до ног. Губы искривились в презрительной усмешке: — Мужик, которого жена выгнала из квартиры, как паршивую собачонку, не может говорить, что всё нормально. Это позор!
Денис сжал зубы.
— Привет, отец. Я устал. Давай без этого.
— Без чего? — в голосе звучала издёвка. — Без правды? У тебя в сердце гнильца, вот что. С такими, как ты, всегда так заканчивается. Ни жены, ни семьи, ничего. Только бутылка да пустота внутри. Да, гнильца…
— Хватит, отец, — мать робко потянула его за рукав. — Ну, зачем ты так? Он же только пришёл…
— Заткнись! — рявкнул отец, отдёргивая руку. — Ты у нас осмелела, защитница? Тебя всю жизнь терплю, а теперь ещё и его жалеть? Пусть знает, какой он есть на самом деле.
Денис почувствовал, как внутри закипает ярость. Хотелось ударить отца, закричать, но сил не было. Он прошёл в комнату, которая на вид оказалась такой же, как десять лет назад: облезлые обои, старый покосившийся шкаф с треснувшим зеркалом, кровать с продавленным матрасом, застеленная выцветшим пледом… Всё напомнило безрадостное детство. И ненависть ко всему миру захлестнула с новой силой.
Потянулись унылые дни. Денис пытался найти работу, но ничего не получалось. Он шатался по городу: срывал объявления и шёл по адресам, где снова и снова получал отказ, возвращался под вечер и слышал одно и то же:
— Мужик, который не может удержать женщину, — не мужик. У тебя в сердце гниль. Я же говорил. И работу тебе не найти. Да…
Слова отца ввинчивались в голову, пронзая мозг. Повторялись, звенели эхом, не давали заснуть. «Гнильца… в сердце… гнильца…»
Мать старалась быть рядом, но её присутствие было призрачным. Она готовила еду, убирала дом, стирала, и тихо шептала, проходя мимо и оглядываясь — нет ли отца поблизости:
— Не обращай внимания, сынок, потерпи… — Но этот шёпот только раздражал, ведь так было и в детстве — все материнские ласки строго пресекались и высмеивались, каждая слезинка, каждая жалоба наказывалась ремнём.
Ночами Денис лежал в темноте и слышал, как за стеной скрипят половицы — отец ходит по дому, что-то бормочет себе под нос. И в каждом звуке, в каждом слове было осуждение и презрение. Денис начинал ненавидеть эти шаги, ненавидеть сам воздух этого дома. И отца, которого и так никогда не любил.
Как-то вечером, когда они сели втроём ужинать, отец снова завёл разговор. Он пил из гранёного стакана, ел медленно, нарочито шумно, а потом вдруг сказал:
— Эй, ты знаешь, почему у тебя ничего не получается?
Денис не поднял глаз, ковыряя вилкой безвкусные макароны. Отца это не смутило, и он безжалостно продолжал:
— Всё потому, что ты слабак. В сердце у тебя гниль. Люди чувствуют это, и от таких отворачиваются. Воняете вы, вот что.
Денис с силой сжал вилку, изрядно погнув её.
— Может, хватит уже? — прошипел он сквозь зубы.
— Не хватит. Я буду повторять, пока ты не поймёшь. — Отец откинулся на спинку стула, похлопывая себя по набитому животу. — Мужчина с гнильцой в сердце не может быть ни мужем, ни отцом. Да и сын из тебя — никакой.
Мать сжалась, словно хотела исчезнуть; в глазах её блеснули слёзы.
Денис резко поднялся, со скрежетом отодвинув стул.
— Ты сам всю жизнь издеваешься над матерью. Ты думаешь, у тебя нет гнили? Посмотри на свою жену! Она же боится и слово сказать. Ты её убил давным-давно!
Отец усмехнулся.
— Да что ты понимаешь, щенок? Я держу свою семью в порядке. Я — её опора. А вот ты… ты — ничто.
Денис выбежал из дома, громко хлопнув дверью. Его трясло. В груди всё клокотало, в ушах звенело. «Гнильца… гнильца…» — стучало в голове.
Ещё через неделю он перестал искать работу. День за днём просиживал в комнате, курил в окно, запивая горечь холодной водой. В зеркале Денис видел не себя, а чужого, худого, с синяками под глазами и перекошенным ртом рано постаревшего мужчину. Иногда ему казалось, что отец стоит за дверью и повторяет громким шёпотом: «Гнильца… гнильца в сердце». Денис подкрадывался и резко открывал дверь, за которой никого не было. Но шёпот никуда не исчезал.
В одну ночь он проснулся в холодном поту. Сердце колотилось о рёбра. В тишине вдруг услышал Денис стук — будто внутри груди. Не его собственный пульс, а что-то чужое, как будто сердце билось не в нём, а рядом, под подушкой, или под кроватью, или… «Посмотреть, — подумал он. — Надо посмотреть, есть ли вообще эта гнильца в сердце. Найти и убрать её».
Мысль была безумной, но с этой ночи она не исчезала больше. Каждый вечер Денис исподтишка смотрел на мать: на её худые суетливые руки, на нервные подрагивания век, и думал: «Она точно скрывает что-то. Может, она чувствует свою гнильцу?». Отец всё чаще уходил на ночные смены на завод. Возвращался утром злой, пропахший машинным маслом, и, наевшись до отвала, валился спать прямо в грязной спецовке. А ночью снова уходил. И эти ночи становились для Дениса временем, когда шёпот в голове становился громче.
Однажды мать зашла в его комнату с подносом еды.
— Динька, ты так мало ешь… Вот, возьми, я супчик твой любимый сварила, с курочкой.
Он смотрел на неё слишком долго и пытливо. Она заметила это, нервно поправила волосы, отвела взгляд.
— Мам… — сказал он тихо. — Ты ведь тоже знаешь про гнильцу, да?
Мать растерянно моргнула.
— Что ты, сынок?Чего ты?..
— В сердце. Внутри. Она есть у всех, я знаю. Просто нужно найти её и убрать. Тогда всё будет хорошо.
Мать побледнела, поставила поднос и поспешно вышла, утирая рукавом слёзы.
Денис сел на край кровати, не обращая внимания на еду. Мысль в его голове сформировалась окончательно. «Начать нужно с неё».
***
Ночь выдалась глухая, безлунная. В старом доме слышалось только тиканье часов да редкий скрип половиц. Отец опять ушёл в ночную смену, оставив мать и Дениса вдвоём. Она уже давно легла, но её сон был тревожным, прерывистым.
Денис, поджав под себя ноги, сидел в темноте на жёсткой кровати. Перед ним лежал кухонный нож. Холодный металл отражал бледный свет лампы, проникающий в комнату из коридора. Денис поглаживал пальцами лезвие и думал. Он очень хотел помочь матери, сделать её жизнь хоть немного светлей, счастливее. «Если у неё внутри действительно есть гнильца, то я должен её найти. Я должен знать правду. Отец твердил мне всю жизнь про эту заразу. И теперь я слышу её вонь. Если я увижу, если уничтожу её — всё встанет на свои места. Тогда я, наконец, смогу всё исправить».
Мысль была назойливой, зудящей. Денис сам себя убеждал, снова и снова. Каждый аргумент складывался в логичную цепочку, и в конце оставалась только одна необходимость. Он поднялся и вышел в коридор. Доски пола застонали под ногами. В руках Денис крепко сжимал нож. Но вдруг он понял, что пальцы его немеют: ладони вспотели, рукоять ножа тошнотворно холодила кожу. Ему стало стыдно, как мальчишке, пойманному на краже, и эта липкая, детская стыдливость неожиданно отрезвила. «Сейчас отнесу нож на место, вернусь в кровать, и всё пройдёт». Он сделал полшага назад, но пол скрипнул и дом шевельнулся. Денису почудилось, будто кто-то под полом с силой ударил кулаком. Сердце ухнуло в пятки, а затем, грохоча в висках, подстегнуло его: посмотри.
Дверь в спальню матери была приоткрыта. Внутри тускло светил старенький ночник, отбрасывая бледное пятно на стену. Мать лежала на спине, вытянув иссохшие руки вдоль тела, и дышала неровно, вздыхая и постанывая. Лицо её казалось почти прозрачным.
Денис подошёл к кровати и долго смотрел на мать. Внутри него боролись два голоса. Один кричал: «Оставь её, и без того всё плохо, уйди, беги!». Другой голос нашёптывал: «Сейчас или никогда. Ты узнаешь правду. Ты поймёшь. Поможешь ей!».
Он наклонился ближе, с болью заглянул в её лицо. Мать вдруг проснулась, увидела над собой сына и вздрогнула. Глаза у неё были те самые, из детства — чуть влажные, виноватые, грустные, как когда она прикрывала его от отцовской ругани. Внутри у Дениса всё сжалось. На миг он увидел себя со стороны: худой, небритый, с безумным взглядом мужик с ножом над женщиной, которая всю жизнь его жалела и берегла. Его затошнило; он на секунду зажмурился, чтобы не видеть родного лица, и едва не уронил нож.
— Динька? — голос её был хриплым со сна, испуганным. — Что ты, сынок? Ночь же…
Он замер, но потом заговорил тихо и ласково, как говорил бы с ребёнком, утешая его:
— Мамочка, не бойся. Я просто хочу узнать. Всю жизнь отец говорил, что в сердцах у нас есть гниль. Что именно она делает нас слабыми, никчёмными. Я должен проверить. Я должен помочь тебе, пока мы не сошли с ума!
— Динька, — мать села на кровати, выставив перед собой дрожащие руки. — Сынок, ты не должен слушать его. В людях нет никакой гнили. Это всё его слова, его жестокость. Что поделаешь? Характер… А ты добрый, я знаю. Ты просто устал, тебе тяжело. Иди, милый, ложись спать, прошу тебя…
— Нет, мама, — он покачал головой. Голос его звучал спокойно и уверенно, словно он объяснял что-то простое и очевидное. — Я давно уже не могу спать. Каждую ночь я слышу, как сердце бьётся у меня в груди. Но я знаю — оно не моё, а чужое. Оно стучит в стенах, в подвале, в моей голове. Оно хочет, чтобы я посмотрел. Если я не посмотрю — я никогда не узнаю, правда ли я гнилой.
— Господи, — прошептала мать, слёзы блеснули на её лице. — Что же он сделал с тобой…
— Он дал мне подсказку, — спокойно сказал Денис. — Теперь я знаю, как исправить нашу жизнь. Просто надо немного потерпеть. Хорошо, мам?Или скажи, что я не прав, и я уйду. Денис шептал, судорожно цепляясь за последнюю возможность отступить. Мать качала головой, повторяя его имя, и от этого мягкого, беззащитного «Динька» в нём что-то оборвалось. Чужой удар сердца — глухой, настойчивый — отозвался из стен и всё заглушил. Руки перестали ему принадлежать.
Её крик, короткий и слабый, быстро перешёл в стон и стих.
Тело Денис спрятал в подвале. Ночь была долгой. Он смотрел на свои окровавленные руки, и внутри зарождалась надежда.
«Я не нашёл у неё ничего. Никакой гнили. Только плоть. Значит, дело не в маме. Может быть, гнильца у отца? Может быть, в нём всё дело? Да, у него точно есть. Это же он всегда говорил про неё. Наверное, он знал, что эта дрянь в нём самом, но не хотел признавать». Теперь в голове поселилась лишь эта мысль. Денис не мог больше ни о чём думать. Он дрожал от нетерпения и ожидания свободы.
Два дня Денис ходил по дому, не замечая времени. Он курил на крыльце, смотрел на пустую улицу и думал о том, что, наверное, подвал не сможет долго скрывать его тайну. Отец, вернувшись утром и не увидев мать, поначалу взбесился, но Денис вяло и сбивчиво пояснил ему, что та ушла проведать расхворавшуюся тётку. Послонявшись по дому, отец завалился спать. Денис сидел в соседней комнате, слушал его храп и представлял, как сердце внутри груди отца бьётся гулко и хрипло, едва справляясь с гнильцой.
«Там эта зараза, точно — там. Я чувствую её. О, боже, страшно-то как! Но я должен спасти отца, пока он совсем не пропал». Денис несколько раз заглядывал в комнату, но видя храпящего на кровати бугая, робко отступал, ругая себя за слабость.
Вечером, когда отец собирался на работу, между ними завязался долгий разговор.
— Эй, — сказал отец, брезгливо морщась, — я вижу, ты совсем опустился. Глаза пустые, руки дрожат. Так не живут. Я ведь твердил тебе всю жизнь: если в сердце есть гнильца — всё рухнет. И смотри, так и вышло. Ты потерял всё. Жену, дом, будущее. Потому что изнутри ты прогнил уж давно.
Денис слушал его и чувствовал, как внутри растёт что-то горячее, раздувается, душит, подползая к горлу.
— Отец, — ответил он тихо, — а может, это у тебя в сердце гниль? Может, ты всю жизнь видишь только её, потому что сам ею пропитан?
Отец замер, резко повернулся к сыну, страшно выпучив глаза.
— Что ты сказал?
— Ты всегда бил мать, кричал на неё, унижал. Ты считал, что держишь семью, а на самом деле разрушал её каждый день. Может, это и есть гниль? Твоё собственное проклятие?
На лице отца красными пятнами проступила ярость.
— Заткнись! Ты ещё смеешь меня судить? Ты — никчёмный, слабый, пустой. Я всю жизнь кормил тебя, а ты теперь смеешь упрекать меня? Да я…
— Да, папа? Что — ты? — Денис неожиданно для себя сделал шаг вперёд, и голос его стал вдруг удивительно спокойным и твёрдым. — Что ты сделаешь? Кричать будешь? Опять назовёшь слабым? Это не изменит сути. Ты и сам боишься. Ты боишься, что я прав.
Отец тяжело выдохнул, сжимая пудовые кулаки.
— С таким сыном стыдно и на люди выйти. Но я всё равно скажу: твоя жизнь кончена. — Он хлопнул дверью и ушёл. Денис долго ещё стоял в тишине, слушая, как эхо крепких шагов тает во дворе.
«Сегодня. Сегодня я всё узнаю», — пообещал он себе.
Дениса разбудила скрипнувшая дверь — отец вернулся. Он вошёл тяжёлой поступью, усталый, в спецовке, пропахшей машинным маслом. Вместе с ним в дом ворвался густой перегар. Отец сразу прошёл к кровати и завалился спать, не раздеваясь. Весь день Денис просидел у себя в комнате, собираясь с духом. Когда на небо выкатилась луна, а дом погрузился в темноту, отец заворочался и проснулся. Денис стоял над ним, слабо улыбаясь, нож в руке дрожал, но в голове прояснилось.
Отец не сразу заметил его.
— Ты чего не спишь? — голос был хриплым. — Опять бродишь, как привидение. Чего надо?
Денис оскалился и ответил:
— Я ждал тебя. Хочу проверить одну вещь.
— Опять чушь несёшь? — отец нахмурился. — Пошёл вон, пока я…
Его следующие слова утонули в крике.
Дом наполнился звуками борьбы, тяжёлыми ударами, глухими стонами. Потом наступила тишина. Денис сидел на полу, обессиленный, весь в поту. Его трясло, но не от страха или напряжения. Он смотрел на неподвижное тело отца и чувствовал разочарование: «И здесь никакой гнили. Как же так? Неужели всё зря?»
Прошло ещё несколько дней. Денис почти не ел, мало спал. Иногда ему казалось, будто мать с отцом подсмеиваются над ним там, в подвале. Большую часть времени Денис проводил на крыльце, глядя на убегающую вдаль пыльную дорогу. В голове всё чаще появлялось новая мысль: «Какой же я идиот! Я искал совсем не там. Зараза в её сердце, в Маринином. Она же первая предала. Ну, точно! Как же я сразу не сообразил?» Совсем скоро эта мысль вытеснила все остальные.
***
Квартира, где теперь жила Марина с новым мужем, казалась совершенно чужой. Денис долго стоял под дверью, слушая приглушённые голоса и смех. Сердце его билось неровно, рывками, то замирая, то пускаясь вскачь. В голове шумело.
«Сейчас. Сейчас я узнаю. Теперь — точно узнаю», — шептал Денис, нашарив в кармане ключи.
Когда дверь распахнулась, и он ворвался в комнату, вопли прорезали ночную тишь. Крики были долгими, надрывными, и казалось, что стены не выдержат, рухнут вместе с жертвами. Первым умер тот, кто отнял у Дениса семью, несколькими минутами позже — Марина. Денис стоял над бездыханными телами, разворачивая их грудные клетки, и всё время шептал:
— Я должен найти её. Теперь точно должен! Чёрт возьми! Где же эта дрянь?!
Денис успел уйти до приезда полиции, вызванной соседями. До самого утра он просидел на крыльце родительского дома. Рассвет был серым, хмурым, под стать ему. Денис смотрел в пустоту; руки его были в запёкшейся крови, глаза покраснели и опухли.
«Неужели… я всё искал не там? Неужели отец говорил правду и гнильца не в их сердцах, а в моём?!» Мысль была тихой, осторожной, но от неё Денису стало по-настоящему страшно. Он прислушался. Тишина вокруг сгущалась, становилась плотной. И в ней, в этой тишине, проступил знакомый звук — глухой, тяжёлый стук. Сначала редкий, потом быстрее и громче. Денис замер, ладони вспотели. Он осознал: это не его сердце бьётся в груди, а чужое, где-то рядом — в стенах дома, под землёй, прямо под его ногами. Стук не прекращался, наоборот, раздавался всё отчётливей, будто приближался. Бух. Бух. Бух.
Денис зажал уши, но звук всё равно разрывал голову изнутри. Он упал на колени и завыл. «Нет, нет, это не моё… Это не моё сердце!» Но чем громче он кричал, тем яснее стук отзывался в его собственных рёбрах.
Когда солнце взошло высоко, он по-прежнему сидел на крыльце. Сухие потрескавшиеся губы растянулись в улыбке, глаза остекленели и смотрели в пустоту. И казалось, что каждый его выдох выпускает в воздух тяжёлый запах разложения.
Потому что гнильца была здесь. Всегда была. В нём.