Ветер метался по дворам, гоняя по деревне Долгонь листья и озябших осенних духов, кружил по грунтовой дороге, по опустевшей площади, немилосердно выл в трубах, заставляя креститься старух и пугая малых детей.
Тяжёлые тени древних домов нависли над узкими улочками, перешептываясь о чём-то таинственном и потустороннем. В каждом окне мерцали свечи, из печных труб валил белесый дым, но двери были заперты на двойные замки — здесь знали: ночью начнётся Фестиваль мёртвых.
Мария приехала в деревню, спасаясь от творческого онемения. Городской свет казался ей плоским и фальшивым, а её картинам не хватало глубины, той самой, что прячется в тенях и тишине. Заброшенные пейзажи Долгони манили её обещанием подлинности, той первобытной правды, которую она тщетно искала в своих работах. Однажды она услышала, как местные, понизив голос, объясняли паре заезжих туристов, почему нельзя выходить на улицу в эту ночь: тем, кто не владеет навыками общения с духами, лучше держаться поближе к теплу и свету.
«Мёртвые приходят к нам, это их время, — шептала старуха Люба, хозяйка снятого Марией флигеля в огромном яблоневом саду и глядела на девушку с непонятной жалостью. — Ты такая бледная, дитя. Тебе бы лучше отдохнуть, а не бродить в такую ночь».
Но предостережение лишь разожгло в Марии жгучий, почти болезненный интерес. Легенды — это и есть та самая свежая, неприукрашенная правда, которую она искала. Эта ночь была её шансом увидеть то, что скрыто, вдохнуть самую суть страха и перенести её на холст. Нет, ни за что не останется она дома в такое время!
Вечером, едва солнце скрылось за горизонтом, Мария вышла на улицу. Вокруг было пусто и сыро. Ветер, казалось, совсем ошалел. Он то и дело швырял ей в лицо сморщенные мёртвые листья. Они приставали к пальто, запутывались в волосах, но Мария не обращала на это внимания — она жадно вбирала в себя ощущение надвигающейся жути, эту сладковато-гнилостную атмосферу осени.
Она шла по главной улице, когда услышала негромкие шаги позади. Обернувшись, она увидела фигуру высокого мужчины в элегантном чёрном пальто. Пожалуй, Мария могла бы его нарисовать: узкое бледное лицо аристократа с тёмными блестящими глазами, волевой подбородок, точёная линия скул, тонкие губы... Явно не местный.
— Прекрасная ночь для прогулки, не правда ли? — его голос был низким, с лёгкой хрипотцой. — Особенно когда весь мир прячется от теней...
Мария улыбнулась. Что-то в этом мужчине и привлекало, и вызывало у неё беспокойство. Взглядом художника она отмечала его непривычно бледное, словно из матового мрамора, лицо, резкие и несколько неестественные движения.
— Я художница, — ответила она, стараясь казаться непринуждённой. — Ищу новые сюжеты. Люди тут такие суеверные…
— Суеверные? — он усмехнулся, наклоняя голову и будто изучая её. — Они не боятся. Они просто… помнят.
Он произнёс это так уверенно и серьёзно, что у Марии пошли мурашки.
Неожиданно с площади донёсся слабый монотонный звук: кто-то речитативом бормотал странно знакомые слова, призывая тени из тьмы. Да-да, Мария определённо где-то уже их слышала!
Мужчина резко повернул голову на звук, его глаза вспыхнули холодным светом.
— Начинается, — сказал он, и его голос стал глуше, словно доносился из-под земли. — Хотите увидеть истину?
Она почувствовала, как горло пересохло и сильнее забилось сердце. Появилось горячее желание вернуться в уютный флигель, но любопытство — то самое, что привело её сюда, — взяло верх.
Они вышли на площадь. Там среди мрачных силуэтов деревьев стояла группа людей в длинных тёмных плащах — не обычные жители, а словно хранители древнего ритуала. Они медленно двигались по кругу, шёпотом произнося что-то на незнакомом, гортанном языке. Туман поднимался с земли, обволакивая всё вокруг, и воздух становился по-зимнему колющим. В центре круга возникло новое движение: из ночных теней и стужи появился человек — его кожа была серой, глаза закрыты, он молча раскачивался на одном месте. Мария замерла. Это был мертвец!
— Мы зовём их каждый год, — тихо сказал мужчина рядом с ней, его голос превратился в зловещий шёпот, и Мария задрожала. — Мы открываем для них дверь. И каждый год мы отдаём им долг. Напоминаем им и себе, кто мы есть.
Мёртвые начали медленно появляться один за другим. Их лица были искажены, руки беспомощно и монотонно поднимались и опускались в безжизненном танце. Но когда Мария отважилась взглянуть на их лица, она с ужасом поняла, что среди них есть и те, кого она часто встречала в деревне, кого считала живыми...
— Это невозможно… — прошептала она, отступая назад. Её взгляд упал на лужу, освещённую отблеском далёкого фонаря. В тёмной воде отражались дома, звезды и луна... но её собственного отражения там не было.
— Они всегда здесь. Мы все — чьи-то тени, чьи-то воспоминания, — сказал мужчина. Его лицо становилось бесцветным, словно туман пронизывал его сущность. — Может показаться, что мы далеко, но мы всегда рядом. Особенно те, кто сам открыл эту дверь.
Мария силилась убежать, но ноги не слушались. Она почувствовала, как леденящий холод забирает её тело, вытесняя из него жизнь, которой, как она теперь понимала, там и не было. Внезапно её руки начали сами, помимо её воли, ритмично подниматься и опускаться, кожа стала серой и холодной, как камень...
— Вы пришли не просто так, — мужчина стоял совсем близко и теперь был почти прозрачным, его глаза горели мрачным светом запредельного знания. — Вы уже давно с нами, Мария. Вы забыли... Но теперь вы вспомните...
И она вспомнила. Вспышка: острый холод стали на запястье, алый цвет, растекающийся по белоснежному холсту в её флигеле, последний отчаянный взгляд на яблони в саду за окном... и тишина. Забвение. Холод. И этот Фестиваль, на который она возвращалась каждый год, десятилетие за десятилетием, всегда думая, что она здесь впервые. Она давно уже была одной из них — тех, кто раскачивался в странном танце посреди деревенской площади под завывание ветра и речитатив хранителей обряда.
Последним, что Мария увидела, прежде чем её сознание угасло, поглощённое коллективной памятью мёртвых, был золотой огонь свечи в окне её флигеля. Огонёк, который горел не для нее. Скоро она снова забудет. До следующего октября. До следующего Фестиваля.