Ротмистра, а с ним и других погибших разведчиков, с почётом понесли по главной улице Ростова. В столь скорбный час народ провожал героев в последний путь, но ни герцог, ни граф Остроградский на церемонии официально не присутствовали. Однако последний в это время пробирался инкогнито сквозь траурную толпу.
Павел Викторович не счёл нужным отдавать дань уважения какому-то ротмистру. Более того, он был рад, что старика убрали из храма, потому как именно его железные порядки мешали кое-каким планам. Сдох и сдох, чёрт бы с ним. Выбравшись из толкотни, граф свернул на восточную сторону прихрамовой территории. В одном из местных хранилищ его ждал человек пухлой комплекции.
Он открыл дверь и любезно повёл рукой в сторону, приглашая войти в двухэтажное здание, когда-то бывшее торговым домом, а сейчас заколоченное с главного входа. Внутри скопилось много вещей от прошлого владельца: в основном сбитые наспех пустые ящики и плетёные корзины, наполненные всяким хламом, а также поставленные на пол глиняные кувшины со сколами. В верхнем углу блестела старая паутина с засохшей, даже не съеденной мухой.
— Материал готов? — спросил граф, снимая напяленный на голову капюшон потёртой накидки, вся одежда Его Сиятельства была отобрана у слуги, потому не привлекала лишнего внимания. — Куда вы их сложили?
Барон Черноярский тоже был под стать гостю: засаленная пожелтевшая рубаха из грубой ткани, серые штаны, грязные ботинки, поцарапанный жилет из дешёвой кожи и явно пожёванный кем-то головной убор.
— Иначе я бы вас не звал, пройдёмте сюда, — аристократ в этот раз шагнул в темноту первым и прихватил лежащий на полу фонарь, влив в него капельку магической энергии, он заставил дешёвенький артефакт ярко светиться голубоватым светом.
Пройдя с заднего двора внутрь, они миновали пустеющую просторную комнату, где по светлым пятнам на полу можно было составить карту расположения мебели прошлого владельца. Настолько давно она не передвигалась. Теперь же в зале было пусто, а шаги людей отдавались эхом.
— Это чуть дальше, чтобы всякие воришки не залезли, — Черноярский достал ключ и отодвинул декоративную доску в том месте, где дверь даже по очертаниям не угадывалась, настолько она была искусно спрятана.
Замок щёлкнул, замаскированный подвижный кусок стены сначала въехал внутрь сантиметров на десять, а потом открылся вовнутрь. Остроградский последовал за своим протеже, не забывая осматривать стены и потолок — отсюда тоже всё выгребли подчистую, но барона интересовала тяжёлая крышка подвала в полу.
Связка ключей звякнула во второй раз, и Черноярский без видимых усилий потянул на себя люк. Граф принюхался и одобрительно кивнул: никаких посторонних запахов. Вниз уходила каменная лестница. Аристократы спустились в просторный погреб торгового дома.
Мягкий свет фонаря выхватил оббитые зеленцом стены, пол и потолок — это была «коробка», внутри которой ничего не могло испортиться с течением времени.
— Сколько их тут? — спросил Остроградский, вклиниваясь в свободный от «товара» коридор.
— Четыреста пять, можно было и больше, но Смольницкие поднасрали — зачем им вообще этот хронолит? Идиоты. Флигель-адъютант со своими московскими ищейками каждую щель обнюхивали — пришлось вернуться.
— Это не Смольницкие, — ответил граф, широко распахивая ноздри и стараясь не выдавать своего отвращения, хоть он и привык видеть смерть, но от такого зрелища ни один нормальный человек не будет в восторге, погреб был завален трупами. — Он, конечно, сознался под пытками, но в его ситуации любой петухом запоёт, лишь бы всё закончилось.
— А кто ж их тогда обнёс? — с сомнением спросил Черноярский, поставив ботинок на лицо мёртвой женщины, чтобы подтянуть непослушную шнуровку.
Остроградский подметил её девичью нераспустившуюся красоту, чем-то даже напоминавшую его жену в молодости. Сейчас погибшая была бледна, руки покрыты трупными пятнами, а в волосах спрятался колтун с засохшей кровью. Ей пробили голову каким-то тупым предметом. Барон кряхтел, размазывая по её щеке грязь, и, наконец, грузно с облегчением распрямился.
— Павел Викторович, — напомнил он о себе, выводя графа из задумчивости.
— Думай, кому это могло быть выгодно, — без запинки произнёс Остроградский, поворачиваясь к барону спиной, впереди один на другом были свалены другие мертвецы, лишённые жизни ударом меча, копья или дубины. — Скорее всего, твой закадычный дружок Рындин. Аркадий на опале Смольницкого сильно поднялся, — немного подумав, он добавил. — Либо Владимир.
— Мой? Ха, — Черноярский засунул руки в карманы, приготовившись отпустить грязную шуточку или ругательство в отношении своего ублюдка, но нарвался на слишком уж серьёзный взгляд графа. — Думаешь, он?
— Я думаю, тебе стоит повнимательней отнестись к своему окружению. Поверь, в случае провала смерть Смольницкого покажется нам милосердием. Закрывай тут всё, держи, — он передал барону толстую пачку крупных банкнот. — В следующий раз позовёшь, как приготовишь столько же. Этого пока мало.
Граф прошёл мимо грузного живодёра, не в силах больше терпеть его тупое безразличие. Некроманту даже не пришлось вытравливать из него человечность, её и так не было. Впрочем, кто бы говорил.
— Четыреста пять, — с ужасом прошептал Остроградский себе под нос.
Именно об этой цифре он сегодня доложит, когда отправится на свидание с женой.
* * *
После похоронной церемонии, Таленбург.
Отзвучали громкие пафосные речи, выплаканы искренние и проплаченные слёзы, брошена на могилку последняя горсть земли. Вышло пышно, с размахом, старые друзья не забыли Оболенского, и это прекрасно, но мы плавно перенеслись из мира мёртвых в мир живых, где по-прежнему довлели насущные человеческие проблемы.
В Таленбурге до следующего утра почти никто не работал — люди либо сами выбирались в Ростов, либо к ним приезжали родственники. Мой торговый партнёр Ейчиков долго не заставил себя ждать, и теперь в центре поселения возле одного из погребов развернулись три крытых ряда, ломившихся от товаров.
Купец пока прощупывал предпочтения местной публики, поэтому захламил прилавки всем, чем только можно: от практичных вещей и предметов обихода до безделушек и украшательств.
Быт в нашем феоде был простенький, обустроенный ровно настолько, чтобы человек оставался сытым и здоровым, а вот уюта и расслабленной атмосферы не хватало. Например, в каждом доме были однотипные фонари, купленные большой партией, а Ейчиков предлагал парочку замысловатых вариантов.
Бойко расходились большие перьевые подушки, новенькое постельное бельё, одежда и сапоги, как для работы, так и для выезда в город, различные сорта табака. В складчину была куплена музыкальная шкатулка и аккордеон — кто-то из рабочих умел играть и обещался скрашивать суровые осенние вечера. Женщины предпочли набрать сладкого, новые гребни и потрясающие ткани для будущих нарядов.
Хоть мужики и отсылали деньги своим семьям, но их доход был не в пример выше, чем в том же Ростове, оттого появлялись излишки. При плотной работе девать их особо некуда, и средства потихоньку скапливались. Идея с лавкой многим пришлась по душе. Рабочие подходили, обстоятельно рассматривали товары, разговаривали с продавцом и между собой. Кто-то покупал сразу, а кто-то приценивался на будущее.
Сам факт наличия такого места уже воспринимался как эдакое развлечение. Ейчиков знал, кого послать — смешливого мужичка с языком без костей, непрестанно сыпавшего колкостями и прибаутками.
— Много баить не подобаить, братцы, но я вам вот что скажу: человек без доброго слова, что собака без пайки — звереет. Вот вы, голубчик, кому собираетесь брать? — поинтересовался он у бритого мужичка, крутящего в руках шелковые трусы.
— Родственнику, — смущённо буркнул тот и потянулся за рублями.
— Какой заботливый гражданин, — обратился ко всем продавец. — Дорогие подарки дарит, но помни: есть родственники, а есть уродственники. Смотри не прогадай, а то в одних трусах и останешься.
— Сам разберусь, — лесоруб под смешки друзей засунул покупку в карман.
— А как их носить-то? — спросил другой, тоже беря в руки нижнее бельё и напоказ вертя его туда-сюда.
Продавец картинно откашлялся.
— Внимание! Внимание! Инштрукция после первого пользования: жёлтеньким вперёд, коричневеньким назад! — торжественно объявил он, собрав довольный гогот, на что кто-то из толпы крикнул в ответ.
— Спереди солёные, сзади подкопчённые!
В такой манере и проходили торги, собиравшие не только покупателей, но и сторонних зрителей. До конца дня заниматься было особо нечем, так что я провёл его с Гио, Александром и Склодским в переносном домике. Лукична прямо туда принесла нам холодные закуски, а заодно поведала о своих ощущениях после заклинания «Предел».
— Зинуша, садись, в ногах правды нет, — мигом подскочил Джанашия. — Расскажи нам всё, а мы послушаем, — а сам пристроился сзади, разминая ей шею.
— Выше, да вот так, — довольно прикрыв глаза, сказала она.
— Нравится? Это в бытность кадетом мне банщик один московский показал. Расслабься, радость моя, ты в надёжных руках.
— Ты к каждой юбке тянешь свои «надёжные» руки, в краску-то хоть не вгоняй перед Его Превосходительством. Значит, что изменилось… — женщина скосила глаза вверх, старательно прислушиваясь к внутренним ощущениям. — Да пожалуй, ничего такого, голова только уставать меньше стала. Хочется чего-нибудь эдакого почитать, газетёнку хотя бы, мозги занять. Беда у нас с этим.
— Отличная идея, попрошу нашего нового друга, чтобы привозил корреспонденцию, — кивнул я и взял со стола книгу, которую недавно закончил и занёс владельцу. — А пока вот, советую присмотреться.
— Что там? — не шевелясь, спросила повариха.
— Много всякого про готовку, новые ингредиенты и прочее такое.
— Эх, ну, давайте про готовку, — вздохнула Лукична, явно рассчитывавшая на что-то более приземлённое, художественное.
Когда Гио закончил демонстрацию своих навыков в массаже, она забрала томик про шаманизм, поправила причёску и вышла на свежий воздух.
— Скоро вернусь, — облизываясь, как кот, старик вышел следом.
Как выяснилось, Зинаида обучилась грамоте, много лет работая в доме Рындина. Там же и пристрастилась к французским переводным женским романам и прочей беллетристике. Времени было в достатке — барон не всегда столовался в Ростове, мотаясь между родовым имением и посиделками в ресторанах с торговыми партнёрами. Так она и коротала долгие вечера, сдружившись с горничной, таскавшей ей книги из библиотеки Аркадия Терентьевича.
Это у нас в феоде Лукичне каждый день приходилось кормить под шестьдесят ртов, а с недавнего времени ещё и четверых глипт. Выдохнула она только с появлением помощниц. Со временем я подумывал выделить ей целый штат работников кухни, но сейчас мне надо, чтобы она попыталась освоить ещё что-то, кроме готовки, либо раскрыла в этом навыке какие-то новые грани.
— Что ж, господа, тогда и я пойду. Поздно уже, а завтра с утра в дорогу, — откланялся Склодский.
— И я тогда тоже спать.
— Спокойной ночи, — попрощался я с ними.
Сам же около часа сидел один посреди всех этих аккуратно разложенных инструментов, колб, мерной посуды, простейших артефактов, купленных для создания других артефактов и прочего хлама, назначения которого я не знал и вряд ли когда-нибудь узна́ю.
Всё это было логово мастера. Как будто ты заглянул внутрь пианино и увидел ряды струн, резонансные деки, молоточки и кучу непонятных деталей, из которых рождался божественный звук. Каждый мог нажать на клавишу, но не каждый мог создать симфонию. Накатило какое-то умиротворение, и я пялился в одну точку, вроде бы о чём-то думая, но в голове гуляла тишина и редкое перекати-поле.
Утром прибыла Марина Троекурская в сопровождении десяти новеньких копейщиков. Эдуард Фомич, их негласный лидер, в точности выполнил все приказания и был готов сопровождать меня в путешествии по феоду. Мы с девушкой уселись в походной карете, а остальные поехали на лошадях в качестве сопровождения, в том числе и Мефодий со Склодским. В довесок мы прихватили с собой три телеги с провизией для раздачи нуждающимся.
Владения предстояло объехать немалые — сто пять тысяч гектар. Не в каждый уголок заглянуть, а только в деревни и хутора, что достались мне после раздела имущества отца. К сожалению, феод пока без городов, но ничего страшного — построю свой. Таленбург должен стать точкой притяжения, а для этого надо сначала, чтобы подданные узнали о его существовании.
Немного цифр из полученных нами документов. В моё единоличное управление перешли 61 деревня и 250 хуторов. В общей сложности по прикидкам Анжея Марича и Троекурской там проживало порядка 31 000 душ, из которых 15% — это взрослые мужчины-работники (4650).
Мы разбили всю территорию на части с контрольными точками в самых густонаселённых деревнях. Одной из них стала Ушкуйниково с населением в пятьдесят дворов. Скажу сразу — никого о своём визите я не предупреждал, потому появление на горизонте вооружённой процессии вызвало переполох.
К моему разочарованию никто обороняться не собирался. Все попрятались по домам, когда мы заехали внутрь. Деревня сразу опустела, только слышно было кряканье одинокого гуся, да лай хриплой дворняги. Заборы, которые мне пришлось увидеть, заставили внутреннего хозяйственника сморщиться — одно гнильё, да повалившиеся «пьяные» плетни.
Про избы я вообще молчу. Почерневшие от времени, скосившиеся набок, а некоторые и вовсе ушедшие в землю, как если бы по ним ударил лапищей великан. Дворы захламлены непонятно чем: огрызками досок, прохудившимися корытами, рваными рыболовными сетями. Изредка торчали в этих кучах шляпки деревянных вёдер с рыжими ободками.
Дополняла картину разбушевавшаяся сорная трава, высохшая от первого морозца. Она, как начинка дырявой уродливой подушки, выпирала из каждого забора наружу, грозясь захватить ещё и дорогу.
К слову о ней — повезло, что сейчас середина осени, иначе застряли бы в непроходимой хляби, а так всё подморожено и вполне проходимо. Я с ужасом представил, как тут местные «плавают» в грязи весной. Всё намекало о полном запустении и нищете.
— Тятенька, — раздался слабый голос из-за робко открывшейся воротины, а следом сухой кашель, я велел остановить кареты и спрыгнул на землю.
Оказавшись внутри заброшенного двора, я наткнулся на худенькую чумазую девочку в обносках. Она устало посмотрела на конных копейщиков своими взрослыми глазами, а потом перевела их на меня. Ребёнок исхудал до такой степени, что виднелись скулы на когда-то милом лице, а руки стали похожи на две сухие палки.
— Дай покушать, тятенька, — снова попросила малая, ей лет десять на вид, волосы не мыты и сбились в патлы.
— Где твои родители? — спросил я, присаживаясь рядом с ней на корточки и оценивая степень худобы, она реагировала на это вяло, послушно вертясь. — В доме кто-то ещё есть?
— Брат, — ответила она и снова зашлась кашлем. — Родителей нет.
— А где староста живёт?
Она объяснила в двух словах, показав за забор пальцем.
— Понял тебя… Леонид, — обратился я за спину. — Займись обоими и накорми.
Лекарь одобрительно покачал головой и прихватил мешок провизии из телеги. Взяв девочку за руку, он отправился в дом, что-то тихо ей объясняя. Мы подобрались к более-менее приличной хате, и Мефодий грозно постучал кулаком по воротам.
— Хозяин, отпирай! Барон в гости пожаловал!
Не услышать его голос, а тем более стук, мог только глухой. Грохот не прекращался, и, я уж было подумал, берсерк сейчас выломает всё к чертям. Дверца скрипела и тряслась от страха, как и выбежавший наружу хозяин.
— Иду-иду, Ваше Благородие! — снаружи бодро засеменил полноватый мужчина в накинутых наскоро высоких сапогах и с медвежьей шубой на плечах.
Послышался скрип щеколды, нам отворили.
— Чего так долго? — грозно посмотрел на него Мефодий. — Ты староста?
— Я, я староста, — с готовностью кивнул хозяин: губы толстые, блестят от жира, в волосах серебрилась первая проседь, нос и щёки красные, со рта пахнет луком и самогонкой.
— Идём, поговорить надобно.
— Спали-с, кто ж знал… Кто ж знал? — заохал он, проводя нас внутрь.
Копейщики остались на посту снаружи, привлекая внимание местных, начавших робко выходить наружу. Я, Марина с папкой в руках, да Куликов пригнулись и попали в хоромы.
— Неплохо ты тут устроился, Лаврентий, — снимая верхнюю одежду, сказал я и уселся за стол, на котором в изобилии была разложена еда, вместе с мутной призывно бултыхавшейся бутылкой.
— Трапезничали-с, не успели убрать…
— Ты ж сказал, спал? — спросил Мефодий, обводя взглядом уютную избу.
Не утаился от внимания богатый комод с зеркалами, а также икона в позолоченной раме. Всё дышало изобилием и достатком.
— Только встали-с, не обессудьте. Может, горяченького чего, я Марфушке мигом скажу оформить… Марфа! Марфа! — кликнул он жену.
— Хорошие у тебя ковры, Лаврентий, поди, у каждого в деревне такие?
— Не у каждого, — гордо выпрямился мужчина, но потом понял, что сморозил глупость и поправился. — Так, то дешёвка! Сын в Ростов катался на рынок, вот и привёз. Афганский, тьфу ты, таких тьма. Вы угощайтесь… — он заметно нервничал и указал на стол.
— Вшивый пёс, ты барона объедками потчевать собрался?! — взревел Мефодий и одним махом смёл со стола надкусанного гуся, сало, лук, хлеб, тарелки с кашей и супом, а также прочую снедь.
К ужасу Лаврентия, всё это полетело на тот самый ворсинчатый ковёр. Богатырь без видимых усилий схватил мужичка за шкирку и бросил в изножье стола.
— Садись! — проорал он ему на ухо, да так, что вошедшая к нам впопыхах жена старосты выронила чашу с нарезанными экзотическими фруктами: ананасы, киви, бананы — всё покатилось по полу.
Всё это время она принаряжалась наспех. Я подошёл к ней и протянул ладонь к шее. Женщина сжалась от страха и дёрнулась, когда я коснулся её.
— Интересное украшение, — сказал я, приподнимая блестевшее на свету голубоватое ожерелье из неизвестного мне межмирового минерала, а потом переключился на её уши с такого же цвета серьгами. — Наверное, дорогой подарок? — спросил я её.
— Дура, ты чего расфуфырилась? — взвыл Лаврентий, но Куликов мягким движением усадил его на стул.
— Вижу, вы с супругом неплохо устроились, — улыбнулся я ей, показывая на внутреннее убранство избы, контрастировавшее с тем, что я увидел по пути сюда. — А что по оброку?
— Так, мы ж всё заплатили! — раздался сзади испуганный голос старосты. — Вот те крест заплатили, Ваше Превосходительство, месяца не прошло, помилуйте…
— Да в курсе, что заплатили, — вздохнул я. — Но тогда мой батюшка был вашим хозяином, а теперь я, — строго произнёс я, оборачиваясь к побледневшему Лаврентию.
Мужчина выпучил глаза и упал в ноги, поспешно подползая на коленях.
— Не губи, барон, и так впроголодь живём, какой оброк? Что я людям скажу? Детишкам хлебу не хватает…
— Про детишек вспомнил? — я сорвал с шеи хозяйки ожерелье и бросил ему в мерзкую харю. — А это на что куплено? На какие деньги? Марина Васильевна, подскажите, какая недостача в этом году по Ушкуйниково?
— Пятая часть оброка, — с готовностью ответила Марина, заглядывая в свои записи.
— А что с прибыли за хлеб?
— Ноль.
— А как это так получается? С такими-то плодородными землями и нет излишков хлеба? — холодно спросил я, и тут на колени бухнулась ещё и заревевшая тучная жена старосты.
— Дык нет скотины, люди болеють, цены на хлеб падают год от года, инструмента нема, всё старое, заржавленное… Нечем, да некому поля обрабатывать, — оправдывался взахлёб староста. — Мало-мальски грамотные в город поуезжали. Посылали мы к вашему батюшке за вспоможением — никакого ответа, ни привета, а денег дай. Сам-2 только собрали в этом году, Ваше Благородие, тут бы самим прокормится, какие продажи? Не вытянем мы второй оброк, помилуй батюшка! — захныкал Лаврентий и ухватился за ногу.
— Кусок падали, — сквозь зубы прошептал я, Мефодий оттащил его от меня, держа за шкирку, а зарёванную жену прогнал в другую комнату. — Не собираюсь я брать с вас второй оброк.
— Правда? — сглотнув, переспросил проворовавшийся староста, но, увидев моё брезгливое выражение лица, зашёлся в благодарностях. — Спасибо, спасибо, вот и славно, а то переживал за ребятишек, больно взглянуть: кожа да кости…
— Я вижу, как ты распереживался. Так значит… — я облокотился о стол, смотря на виновника исподлобья. — У тебя два пути, Лаврентий: либо добровольно уходишь в Межмирье со всей семьёй, либо я тебя повешу одного за воровство, выбирай.
Визави не знал, что я видел его поганый общественный статус:
«Казнокрад» — вор, чья жадность и махинации разъедают устои государства.
Мефодий достал из шкафа ещё одну бутылку самогона и наполнил до краёв красивую хрустальную стопку, взятую оттуда же.
— На.
Староста трясущимися руками принял на грудь и обречённо поднял осоловевшие глаза.
— Вешай.