Флаги Академии шелестели, как крылья огромной птицы. По краю площади их тянулось столько, что казалось — отсюда можно взлететь, если просто шагнуть и позволить полотнищам подхватить тебя. Над шпилями парили магические огни: одни мерцали ровно, другие тянули за собой светящиеся хвосты, третьи вспыхивали короткими рунами, которые тут же растворялись, оставляя после себя запах озона и тонкую вибрацию в воздухе. Где-то вдалеке прогремел салют — бесцветный, чисто силовой. Волна прошла над переулками и рассыпалась на искры, не обжигая, но шевеля волосы.
Толпы первокурсников сомкнулись перед воротами, как приливная волна у пристани. Кто-то тянулся на цыпочки, высматривая своё имя в списках, кто-то спорил с дежурным магистром — мол, «букву перепутали, исправьте сейчас же», — кто-то просто стоял, ошеломлённый, не веря, что попал сюда. Родители суетились вокруг, поправляли воротники, гладили детей по плечам, шептали последние наставления, которые забываются уже к обеду первого дня. От кружка к кружку тянулись запахи разных городов — сушёной рыбы, табака, масла и дешёвых духов. Всё это сливалось в густой, приторный запах надежд.
Я шёл один. Без мешка напутствий за плечами, без обещаний писать письма. Просто шёл — среди чужого ликования, наблюдая, как мир празднует сам себя. После Разлома такие сборища казались странным сном: слишком много света, слишком мало смысла. Но пусть будет праздник. Они заслужили.
Под ногами мягко поблёскивали рунические дорожки, ведущие к воротам Академии. На стенах — барельефы с героическими сценами: человек, держащий в ладони ураган, женщина, заслоняющая собой город от каменной лавины, и дракон, прибитый к небу цепью рун. С детства нам внушали, что знание — это щит. Но я уже успел понять, что оно скорее нож. Кому-то — скальпель, кому-то — клинок в спину.
Слева на трибунах стояли преподаватели. Герои тут не задерживались — герои плохо вписывались в расписание. Зато были люди, чьи взгляды держат тебя, как игла ткань. Один, в тёмно-синем мундире, водил пальцами в воздухе, создавая невидимую сетку — проверял ауру каждого первокурсника. Другой просто улыбался, но глаза оставались холодными, как иней на стекле. Женщина с ровным пробором и хищно тонкими бровями глянула прямо на меня, будто поставила галочку в списке «наблюдать». Я не отвёл взгляда. Легко кивнул. Она едва заметно ответила — как арбитр, который видел нарушение, но даёт играть дальше.
— Следующий! — раздалось над толпой. — Подходим, проверяем списки, получаем ленту факультета, не задерживаем проход!
Ленты щёлкали, как костяшки: алые — боевикам, зелёные — целителям, бело-синие — исследователям, переливчатые — стихийникам. Были и другие, но их доставали неохотно, почти с раздражением, как ненужные бумаги из нижнего ящика. Я видел, как парень передо мной получил сизо-серую, без узора. Он неловко спрятал её под воротник. Его мать этого не заметила — обнимала, повторяя: «Главное, что поступил, остальное — дело времени».
Я нашёл свою фамилию без труда.
Львов Кирилл.
Группа 4-А. Пометка: универсальный профиль.
Время присяги — десять утра.
Вокруг шёлестело, как в лесу перед бурей. Я поднял голову — над площадью зависла иллюзия: орёл Империи с руническими перьями. Он моргал редко, экономя свет. На миг мне показалось, что в его глазу отражаюсь я — тёмная точка среди чужого сияния.
После лабиринта парады кажутся детским утренником. Но пусть будет праздник — заслужили.
Я стоял в стороне, прислушиваясь к себе. Ладони были сухими, движения — слишком точными, будто каждая мышца помнила недавнюю схватку. Мир стал чётче, чем следовало. Я знал, что здесь меня не ждут. Что «универсал» — слово, произносимое либо шёпотом, либо с жалостью. Что моя дорожка пойдёт не по плитам, а по швам между ними.
Где-то ударили барабаны — ровно, без изысков. В толпе прокатилась волна ожидания. На трибунах преподаватели обменялись взглядами. Тот, что ловил ауры, нахмурился — заметил во мне смешанный поток. Женщина с ровным пробором склонила голову и что-то коротко сказала соседу.
Всё правильно. Пусть смотрят. Пусть запоминают.
Я тоже запоминаю.
На центральной площадке что-то щёлкнуло — короткий, сухой звук, будто открыли замок, и воздух перед воротами дрогнул. Толпа стихла. Перед Академией поднялась прозрачная стена света, постепенно вырастая в высоту. По краям прошёлся рой рун, и на гладкой поверхности заструилась иллюзия — парад факультетов.
Первым появился боевой факультет.
Над площадью вспыхнули символы стихий — пламя, вода, камень, воздух. Они взорвались каскадом, превращаясь в живую бурю света. Из огня вынырнули воины в броне, их силуэты горели и рассыпались искрами; воздух гудел, будто в самом деле ревел дракон. Магическая волна прокатилась по толпе, и у всех внутри дрогнули средоточия — простая демонстрация силы, чтобы каждый ощутил: эти умеют не просто управлять стихией, а подчинять её.
Факультет считался самым опасным — и самым уважаемым среди простолюдинов. Но в верхах к ним относились настороженно: слишком прямолинейные, слишком зависимые от силы.
— Боевые стихийники, — шепнул кто-то за спиной. — Половина не доживает до третьего курса.
— Зато те, кто доживает, становятся мастерами, — отозвался другой с восхищением.
Пламя и молнии свернулись, уступая место новому виду.
На сцене вспыхнуло серебристое сияние, и перед зрителями возникли исследователи — тонкие фигуры, окружённые вращающимися сферами. Те же стихии, но подчинённые разуму: руны, формулы, мерцающие линии энергий, сложенные в геометрические орбиты. Всё выглядело торжественно, даже изящно, но рядом с предыдущим зрелищем — бледно.
— Маги-теоретики, — пробормотал кто-то. — Слабые стихийники.
— Зато живут долго, — усмехнулся сосед.
Толпа слегка расслабилась: этот блок был не о войне, а о расчёте и знаниях, о тех, кто поддерживает систему в движении, но не претендует на славу.
Затем свет стал мягче. Из воздуха поднялись золотистые и зелёные волны, окутанные дымкой — целительский факультет.
Из сияния проявились образы трав, тонких рук, касающихся ран, и звенящий, почти певучий шёпот магии восстановления. Ветер разносил аромат свежести и мёда. Толпа притихла. После ревущего парада боевиков этот показ выглядел почти умиротворяющим.
— Целители... — с облегчением сказал кто-то. — Хоть кто-то без огня и крови.
Но мир не любит долгого покоя.
Следующий вихрь смёл зелень, оставив только гул силы. Воздух раскололся вспышками, и перед всеми возник величественный символ — факультет стихий.
Волны, огонь, ледяные спирали, вихри — всё это взлетело, словно собственная природа восстала. Здесь не было воинов и формул — только чистая энергия, красота и власть. Этих называли аристократами стихий, наследниками древних родов, теми, кто не столько учится, сколько наследует право управлять первоосновами мира. Их магия была изящна, как танец, и опасна, как шторм за улыбкой.
Толпа загудела восторженно:
— Стихийники! Вот кто истинные!
Кто-то даже зааплодировал.
А потом свет вдруг иссяк.
На месте пылающих вод и вихрей осталась одна-единственная пустая арка — без цвета, без символа, с тусклым мерцанием, будто иллюзию не успели закончить.
Несколько секунд стояла тишина.
А потом по толпе прокатилась волна смешков.
— Это кто?
— Универсалы, — лениво ответил парень в серебристой ленте. — Без профиля. Всё понемногу и ничего толком.
— А, значит, бесполезные.
— Ну… их ещё не запрещают, но, говорят, таких не берут дальше второго курса.
Я стоял, глядя на ту арку.
Тусклый свет едва дышал, будто сам стеснялся своего существования. И всё-таки в этом было что-то живое, упрямое — как уголь под золой.
— Универсал… — донёсся за спиной шёпот. — Без шансов. Стихийники его сожрут.
Я не обернулся.
Возможно. Но иногда то, что не имеет цвета, видит то, чего не замечают ослеплённые светом.
Когда последние отблески парада стихли, над площадью опустилась тишина — плотная, будто воздух сам затаил дыхание. Иллюзии рассеялись, оставив после себя еле заметное мерцание пыли, похожей на следы от звёзд. Толпа шевельнулась, когда на сцену вышел человек в тяжёлой чёрном мантии с серебряной отделкой.
Ректор.
Даже те, кто только вчера прибыл в столицу, знали его по имени и легендам. Старый маг, державший Академию железной рукой. Говорили, что он участвовал в экспедициях к великому разлому, видел, как мир горит и рушится, и вернулся живым, но уже не прежним. С тех пор носил при себе артефакт — кристалл, вживленный прямо в грудь, как второе сердце. Сейчас он мерцал глухим белым светом, напоминая, что даже старость тут не освобождает от службы.
Ректор поднял руку, и на площади стало по-настоящему тихо.
Голос его был не громким, но тяжёлым, как удар колокола.
— С этого дня, — произнёс он, — вы становитесь частью Империи знаний.
Толпа выпрямилась, сотни взглядов устремились к сцене.
— Служите ей умом, волей и честью. Не ищите лёгких путей. Не продавайте истину за славу и власть. Пусть сила, что вам дана, будет щитом, а не цепью.
Он говорил спокойно, без привычного пафоса, и от этого слова звучали весомее. Даже самые разговорчивые первокурсники замолкли. Ветер колыхнул флаги, словно поддакивая.
Когда ректор закончил, по площади прошёл слабый гул магии. В центре сцены появился длинный стол из чёрного камня, усыпанный пепельными знаками. На нём лежали свитки — магические пергаменты клятвы. Над каждым плавала крошечная сфера света, и когда к ней приближался человек, она реагировала, меняя цвет.
Студентов вызывали по фамилии.
— Артемьев Павел, факультет боевой!
Юноша шагнул вперёд, положил ладонь на пергамент. Сфера вспыхнула красным, потом золотом, воздух дрогнул от силы. Толпа одобрительно гуднула.
— Следующий!
— Власова Алина, целительский!
Её сфера засияла мягким зелёным, словно дыхание весны.
Я стоял ближе к концу списка. С каждым новым именем сцена становилась ярче — кто-то зажигал вспышку, кто-то едва заметную искру. Один парень вообще прошёл без света — сфера лишь холодно мигнула, и преподаватели переглянулись, записав что-то в таблицы.
Наконец я услышал:
— Львов Кирилл! Универсальный профиль.
Толпа чуть зашевелилась.
Шёпоты пошли по рядам, короткие, как удары ножниц.
— Тот самый?
— Говорят, выжил в лабиринте.
— Универсал? Да испытание простое было. Долго он здесь не протянет.
Я шагнул вперёд, стараясь не замечать взгляды.
Пергамент оказался прохладным, будто изнутри тянул холод.
Я положил руку, повторяя слова присяги вслед за ректором.
— «Служу Империи знаний. Храню её волю, её память и её честь. Пусть сила моя будет не оковами, но дорогой».
С последним словом свет шара вспыхнул.
Не красный, не зелёный, не золотой — смесь всех оттенков, как будто кто-то попытался соединить несовместимое. На миг по сцене прошёл перелив — не яркий, но глубокий, с едва различимым гулом.
Я почувствовал, как пергамент вздрогнул под рукой, будто что-то внутри узнало меня.
Потом свет медленно угас, оставив лёгкое послевкусие тепла.
На трибуне кто-то шепнул:
— Нестандартный отклик. Смешанная структура. Обычно универсалы вообще не вызывают эффекта.
Я поднял взгляд — один из наставников, мужчина в серой мантии с руной анализа на вороте, рассматривал меня через кристаллический моноскоп. Его взгляд был внимательным, но не враждебным. Скорее — заинтересованным.
Он что-то записал в планшет, кивнул и скрылся в тени колонны.
Я убрал руку, чувствуя, как лёгкий пульс от пергамента всё ещё бьётся где-то под кожей.
Ректор коротко кивнул, словно признал — да, клятва принята.
Я отошёл в сторону. Толпа снова загудела, кто-то хлопнул меня по плечу — из любопытства, не поддержки.
Для них всё это просто представление.
Для меня — напоминание, что даже среди света можно остаться тенью.
После присяги нас выстроили в несколько длинных рядов. Толпа гудела, переминаясь с ноги на ногу — кто-то нервно пересчитывал в уме факультеты, кто-то повторял историю формирования разломов, будто от этого что-то зависело. Перед нами возвышался камень распределения — огромный кристалл, полупрозрачный, с золотистыми прожилками внутри. Он светился мягко и неравномерно, будто дышал.
Ректор уступил место группе магов — представителей факультетов. Каждый держал в руках кристалл-резонатор, синхронизированный с камнем.
Боевой, исследовательский, целительский, стихийный... и где-то сбоку, почти у края — универсальный.
Маг в сером, с уставшим взглядом, как будто сам не верил, что его направление ещё существует.
— Начинаем распределение, — объявил ведущий магистр. Его голос звенел в воздухе, как струна.
Одно имя за другим.
Каждый подходил к камню, клал ладонь, и тот вспыхивал нужным цветом. Красный — боевые. Зелёный — целители. Серебристый — исследователи. Голубой — стихийники. Всё просто.
Толпа радостно реагировала на яркие вспышки, охала, когда камень едва тлел — и, казалось, жила этой игрой.
Я стоял в конце списка. Чем ближе подходила очередь, тем гуще становился воздух — от волнения, от чужих ожиданий, от магии, скапливающейся в кристалле.
— Львов Кирилл! — наконец произнёс магистр.
На мгновение всё стихло.
Потом послышались шёпоты.
— Львов?.. Это тот, кто дольше всех торчал в лабиринте?
— Универсал, да? Бездарность, которой повезло выжить.
— Пусть попробует выжить среди нас.
Я вышел на площадку. Под ногами дрогнул звук шагов — слишком громко в этой тишине. Камень сиял ровно, будто ждал.
Я положил ладонь на поверхность. Она оказалась прохладной, даже ледяной.
Мгновение ничего не происходило, и я уже хотел отдёрнуть руку — но в глубине кристалла зашевелились потоки.
Сначала — красный. Потом голубой. Следом зелёный, серебристый... и всё разом смешалось. Камень запульсировал, засиял всеми цветами сразу, словно не мог выбрать, к какому факультету меня отнести.
Толпа зашумела. Кто-то свистнул, кто-то нервно хмыкнул.
На лицах преподавателей промелькнуло раздражение.
— Опять нестабильный тип, — буркнул целитель.
— Смешанная структура, — заметил исследователь, глядя на меня поверх очков. — Похож на перекрёстное ядро.
— Значит, универсал, — коротко подытожил представитель стихийников, будто ставил крест.
Они переглянулись, и главный магистр записал что-то в список.
— Львов Кирилл. Профиль — универсальный, подтвержден. — произнёс он.
Камень вспыхнул в последний раз и погас.
Я убрал руку, отступил на шаг.
Тишина. Ни аплодисментов, ни улыбок. Только взгляды — настороженные, оценивающие, иногда презрительные.
Я стоял, чувствуя, как будто весь воздух в зале обернулся против меня.
Ректор наблюдал со стороны, не вмешиваясь.
Когда наши взгляды встретились, он слегка кивнул. Не одобрительно, не осуждающе — просто отметив: вижу. Запомнил.
Толпа уже переключилась на следующего. Шум вернулся, голоса перекрывали друг друга.
А я остался стоять чуть дольше, чем нужно.
Камень ещё хранил след моего прикосновения — тусклое, еле заметное сияние всех стихий сразу.
Странное чувство. Будто я не просто прошёл проверку, а разбудил что-то, чему следовало спать.
Толпа постепенно редела. Камень распределения больше не светился, преподаватели собирали записи, студенты переговаривались — одни радостно, другие сдержанно, кто-то просто стоял, не веря, что всё уже закончилось.
Я собирался уходить. Хотел побыстрее соскользнуть со сцены, пока не начались вопросы о «нестандартной структуре потока» и «смешанной природе дара». Но едва сделал пару шагов, как над площадью что-то громко щёлкнуло, будто воздух треснул пополам.
— Эй, двуногие! — раздался над головами визгливый, но отчётливо наглый голос. — Кто тут главный?! Я требую компенсацию за моральный ущерб!
Толпа замерла.
С неба — точнее, с самого потолка защитного купола — спикировала крупная птица, с переливчатыми крыльямм, хорошо знакомая мне пернатая скотина. Пёстрая, наглая и слишком громкая для этого академического балагана.