Эта авантюрная идея родилась из стечения обстоятельств, пахнущих пылью, строительной грунтовкой и горящими от напряжения нервами. Ремонт в минской «двушке» вышел из всех смет и сроков, грозя перерасти в апокалипсис семейного значения. Перекантоваться у матери Алексея удалось лишь недели на три — дальше начались взаимные упреки и нервный тик. Нужно было куда-то съехать на полтора месяца. Хотелось бы верить, что только на полтора…
— У нас же есть эта… хата. Та самая, от тётки Павлины, — как-то вечером задумчиво проговорила мать Алексея, разливая чай. — Деревенский шарм, чистый воздух… Подумайте, ребятки. А хата хорошая, крепкая, печка, опять же, зимовать можно. Мне она после тёткиной смерти отошла, я, если честно, после похорон ни разу там не была. За свет только платила каждый год, там сущие копейки, понятно. А ездить не ездила. Далеко, одной неспокойно… Да и не тянуло меня никогда на эту деревенскую вольницу.
Алексей и Ирина переглянулись. Идея, которая ещё недавно показалась бы абсурдной, вдруг обрела черты спасительного компромисса.
— Ну, знаешь, мам… А почему бы и нет? — Алексей отодвинул ноутбук. — Ремонт дурных денег требует, съём мы точно не потянем. А дистанционно я могу и оттуда работать. С интернетом вопрос решу. Опять же, смена обстановки… И главное — бесплатно. Поедем.
Последнюю фразу он, глядя на жену, произнёс твёрдо, озвучив уже принятое решение.
Ирина, уставшая от жизни на чемоданах, уже хотела возразить: «Деревня? В октябре?», но мысль о собственном, пусть и ветхом притулке перевесила сомнения. Откровенно говоря, со свекровью уживаться становилось всё труднее, и лишних денег действительно не было. А тут всего полтора месяца в деревне, ну, пусть два. Зато сами по себе. Справимся!
Так и порешили.
Хата тётки Павлины встретила их глухим, набрякшим забвением. Она стояла на отшибе, заросшая бурьяном по самые окна, и выглядела безнадёжно одинокой. Ключ, вручённый матерью со словами «на, попробуй, может, и не подойдёт», с скрипом повернулся в замке.
Войдя внутрь, Алексей сдержанно выругался. Пахло трухлявым деревом, пылью и чем-то сладковатым, печальным, похожим на запах увядшего цветочного венка. Ирина, ступив на перекошенные половицы, сжала губы. «Крепкая хата», ну-ну… Обшарпанность и запустение были повсюду, и скудный искусственный свет, испускаемый маломощной лампочкой, только подчеркивал общее убожество. В дальней комнате лампочек в патронах не оказалось вовсе, но для первого впечатления хватило и уже увиденного. Ирина глубоко вдохнула — и медленно выдохнула. Хотелось многое сказать, но она была мудрой женщиной.
— Ну что, наше родовое гнездо, — с наигранной бодростью произнёс Алексей, озираясь по сторонам.
Ирина молча осмотрела закопченные стены, просевшие полы и огромную печь, в остывшем зёве которой гнездился мрак.
— Гнездо, точно, — с горкой иронией вздохнула она. — Только аисты здесь вряд ли жили.
Едва переступив порог, их чёрный кот Цмок, городской меланхолик и диванный философ, повёл носом, и в нём мгновенно проснулся хищник. Он бесшумно проскользнул в дальнюю комнату, канул под кровать, и оттуда донеслось настороженно-вопросительное «мрр-ыыы?».
Если кто и был в восторге от переезда, так это пятилетняя Алёнка. Она тут же ринулась исследовать заросли в саду; её светлые, растрепавшиеся кудри, выбившись из-под яркой шапочки, трепетали на пронизывающем ветру. Чуть позже, полностью обнюхав дом, к ней присоединился и Цмок. Его всегдашнюю меланхолию и созерцательность как рукой сняло. Он до самого вечера скакал по сухой траве заправской белкой, фырчал, нервно взмявкивал и гонялся за хохочущей Алёнкой, а с приходом первых сумерек уселся на крыльце, не сводя пристального взгляда с подступающего к огороду леса.
Пока Ирина выметала и отскребала от липкой пыли и паутины две небольшие комнатки, Алексей открыл почти сросшиеся с окнами ставни, и кое-как растопил печь. Вскоре в доме ощутимо потеплело, в старом сундуке нашлись допотопные ещё, но не перегоревшие лампочки, там что к первой своей ночёвке семейство Гончар хоть немного, да обуютило одичавшую без людей хату.
Спали, правда, тревожно. Улеглись вчетвером, все на огромном, привезённом из города надувном матрасе, который при каждом движении покачивался и слегка подкидывал не только того, кто пытался перевернуться на другой бок, но и всю компанию заодно. Старый дом жил своей потаённой жизнью: шорохами, скрипами, шуршанием чего-то на чердаке. За окнами тихо потрескивал сухостой, словно там бродил кто-то в ночном дозоре.
Цмок не выдержал и ушёл на печь. Чихнул несколько раз, повозился и затих — устроился, надо думать, в тепле и с куда большим комфортом, чем хозяева.
Алексей уже клял себя за эту авантюру: притащил семью чёрт-те куда, не удосужившись проверить, как тут обстоят дела. Ирина молчала, глядя сухими от злости глазами в непроглядную деревенскую тьму.
Потом пришёл тихий дождь, накрапал по оконным стёклам что-то утешительно-колыбельное, и все наконец-то забылись чёрным сном без сновидений.
Утром закрутили обычные хлопоты. Алексей нашёл в сарае тупую косу и стёртое точило, отбил, чертыхаясь, лезвие и подрубил сухой бурьян, освободив проход от калитки до крыльца. Ирина возилась в доме и прикидывала, на сколько им хватит инстантных каш, пюре и супов — осваивать готовку в печи совсем не хотелось. Хорошо хоть, мультиварку с собой прихватила.
Ближе к обеду их нашла бабка Ульяна, единственная ближайшая соседка. Принесла парного молока и, окинув хозяев и хату цепким взглядом, распевно спросила:
— Ну як, управіліся, папарадчылі ўсё? На Дзяды ж, мусіць, застанецеся? Тады трэба стол зрабіць, у цёткі Паўліны заўсёды правільны стол стаяў.*
Алексей и Ирина растерянно переглянулись, уловив лишь отдельные знакомые слова. Видя их озадаченные лица, бабка Ульяна вздохнула и, помолчав, заговорила снова — медленнее, уже на упрощённой «трасянке», стараясь донести суть до непонятливых городских.
— Дзяды — гэта… день предков. Паминальны. Прыдут яны к хате, надо их добра устрециць.
Ирина быстро уловила идею и улыбнулась, обращаясь больше к Алексею:
—А, это местный Самайн, что ли? Почти Хэллоуин.
Бабка Ульяна сердито насупилась, её сморщенное лицо стало похоже на высохшее лесное яблочко.
— Мы тут вашага Самана ци Хэловуна не ведаем, — отрезала она, и в голосе послышалась стальная твердость. — У нас Велесава ноч! Дзяды… Дзяды кажны год прыходяць. Галодные.
Она перевела на них серьёзный взгляд и проговорила, чеканя каждое слово:
— Пакуль Дзяды не пройдуць, з зямли у хату ничога не нясиця и стол для их накройце. Каб яны у этым годзе спакойныя были. Чуеце? Абавязкова трэбу паставце. Ваша хата з краю, з вас спрос асобы.
Алексей, рациональный и совсем не склонный к мистике айтишник, сдержанно кивнул. Сравнение с Хэллоуином и вовсе убедило его, что это все просто местный фольклор, не более чем деревенские суеверия. Водить хороводы вокруг снопов (или вокруг чего там пляшут эти одержимые бабки?) в его планы точно не входило.
— Спасибо, бабушка, учтём, — ласково, как психиатр, проговорил он, мысленно составляя список действительно важных дел.
Разумеется, предупреждение старухи сразу же растворилось в ворохе забот: протопить печь, разобрать вещи, стряхнуть десятилетнюю пыль. Не до обрядовых плясок было.
Алёнка, открывшая для себя деревенскую свободу, ничего и знать не знала о заботах родителей — гоняла по улице на детском велосипеде, играла в саду, устраивая «секретики», строила из сухих палочек шалаши для своей Барби. Цмок везде следовал за ней по пятам, добровольно подрядившись в няньки. После ночного дождя неожиданно потеплело, хотя солнце по-прежнему пропадало за плотной пеленой туч, и Ирина была только рада, что дочка заняла себя и совсем ей не докучает. В деревенской жизни начали прорисовываться определённые преимущества.
Найти свистульку Алёнке помог сам Цмок. Кот надолго завис у старого, наполовину сгнившего пня в конце сада. Сперва что-то тщательно вынюхивал, потом принялся царапать землю лапой и тревожно мяукать.
— Цмочик, что ты там нашёл? — подбежала к нему девочка.
Из тёмной, влажной земли, у самых корней, что-то выпирало округлым боком. Алёнка подкопала пальцами и вытащила странный предмет. Им оказалась глиняная пузатая птичка, полая внутри, с дырочками в хвосте и клювике. Алёнка осторожно поднесла её к губам и подула, однако свистулька не издала ни звука — одна из дырочек оказалась залеплена засохшей грязью. Птичка была холодной и шершавой на ощупь, а из её глаз, словно слёзы, сочилась жирная грязь. Девочка, восхитившись своей находкой, потёрла свистульку о куртку и понесла хвастаться.
— Папа, мама, смотрите, какая птичка!
— Фу, грязная! — поморщилась Ирина, отвлекаясь от расстановки посуды. — Ты ещё и сама перемазалась! Выбрось в мусор!
— Ни в коем случае! — возразил Алексей, осторожно принимая свистульку от дочери. — Это же наследие! Возможно, ещё со времён тёткиного детства. Посмотри на форму. — Он провёл пальцем по едва заметным спиралям на крыле. — Мы её отмоем, и будет у нас своя семейная реликвия.
Алёнка, обрадованная поддержкой отца, побежала мыть находку. Вода потекла тёмно-бурой струей. Чистая свистулька оказалась тускло-красной, цвета запёкшейся крови.
Конечно, Алёнка тут же решила опробовать новую игрушку. Она осторожно поднесла свистульку к губам и дунула что было сил.
Случилось нечто странное. Глиняная птичка словно бы ожила в её ладонях — её округлые бока едва заметно расправились, наполнившись воздухом, крылышки слегка приподнялись, но вместо ожидаемого резкого свиста из глиняного клювика раздалась одна-единственная, неожиданно хрустальная трель. Она была такой чистой и такой бесконечно печальной, словно звала кого-то, заблудившегося в тумане, или плакала по кому-то, навсегда ушедшему.
Звук затих, растворившись в тёплом воздухе хаты, но Ирина, застывшая с тарелкой в руках, почувствовала, как по спине ледяными лапками промаршировали «мурашки». Странный этот, печальный свист кольнул её в сердце внезапной, ничем не обоснованной тревогой.
Первым её порывом было забрать свистульку, но Алёнка подняла неслыханный рёв. Уговоры и посулы не помогали. Прибежавший с улицы Алексей разрешил конфликт, как обычно, приняв сторону дочери, и довольная Алёнка, мигом утешившись, ускакала обратно на улицу, сжимая в кулачке заветную свистульку. Ирина лишь рукой махнула: делайте что хотите, сил на вас никаких нет!
Алёнка, на всякий случай отбежав подальше от хаты, снова поднесла глиняную птичку к губам. И снова та ответила ей той же хрустальной, тоскливой нотой.
С каждым разом печальный зов, рождавшийся в глиняном тельце, становился всё отчётливее. Он будто прорезал прохладный воздух, делаясь тоньше, острее, настойчивее, — и тянулся, тянулся туда, к рыжеющей кромке осеннего леса. Теперь в этой трели слышался не просто горестный клич, а нетерпеливое ожидание — словно кто-то, долго спавший в холодной земле, наконец услышал и начал медленно, с трудом, пробуждаться, откликаясь на этот печальный свист.
Алёнка, поглощённая игрой, не замечала, как Цмок, сидевший неподалёку, сжался в комок, прижал уши и тихо, почти беззвучно завыл. Она не видела, как в поблёкшем небе мечутся в панике стаи грачей. Она лишь дула в свою новую игрушку, а та звала и звала кого-то потерянного, и этот зов, прозрачный и невесомый, начинал медленно менять мир вокруг, наполняя его незримым присутствием.
Вечером того же дня Цмок, мирно дремавший на печке, вдруг поднял голову. Его уши насторожились, тело напряглось. Он спрыгнул на пол и уставился на дверь. Из его горла вырвалось низкое, раскатистое шипение, какого от него никогда не слышали. Шерсть на спине встала дыбом, хвост распушился толстой «щёткой». Он попятился назад, потом резко выскочил в сени и принялся яростно когтить дверной косяк. Алексей выпустил его во двор, решив, что коту «срочно приспичило», но когда зверь не вернулся в дом ни через десять минут, ни даже через полчаса, Ирина пошла его искать. Цмок сидел на крыльце, неподвижный, как статуэтка из эбенового дерева.
— Цмок! Что с тобой? — позвала Ирина, но кот даже ухом не повёл. Вернуть его в хату не удалось. Он сидел, уставясь в темноту, и на все попытки взять его на руки отвечал глухим предупредительным ворчанием.
Ночью Аленка проснулась от странных звуков. Это были вкрадчивые шорохи, будто в соседней комнате кто-то бродил босиком, оставляя влажные земляные следы, тыкался слепо в закрытую дверь, водил по стенам чуткими пальцами. Искал… Девочка повернулась на другой бок, как её учила мама, и крепко зажмурилась — но в этот момент на чердаке кто-то не то пробормотал, не то зевнул: «…охо-хо-нюшки, горюшко-о-о горько-ое…», и сон окончательно слетел.
— Мама, там кто-то есть, — испуганно прошептала Алёнка.
— Спи, доченька, это дом усаживается, — сонно ответила Ирина, подгребая дочку под бок. — Спи.
Утром их встретил новый сюрприз. В хате витал стойкий запах: сырой, промозглой земли и горькой полыни. Они проверили все углы, заглянули в подпол — источник найти не удалось. Запах будто исходил от самих стен.
— Наверное, так пахнет настоящая деревенская осень, — пожал плечами Алексей и щёлкнул клавишей электрического чайника. — Сырость, деревянный дом, все дела. Привыкнем.
После завтрака Алёнка, собираясь на улицу, заметила что-то странное. Из-под печки, из самого тёмного её нутра, на неё смотрели два горящих уголька. Девочка прищурилась, вглядываясь. Угольки мигнули. И тогда она разглядела его: сморщенного, словно корень мандрагоры, старичка в засаленной рубахе. Маленький, ростом с кота, он сидел, обхватив колени, и его острые мохнатые уши нервно подрагивали.
Старичок приложил короткий, узловатый палец к бескровным губам, а потом погрозил Алёнке. Знак был понятен и без слов: Молчи. Ни слова.
В этот момент Цмок, вбежавший в дом, подскочил к печи, выгнув спину, и с любопытством потянулся к старичку лобастой головой. Кот не шипел, а лишь тихо урчал, будто приветствовал старого знакомого. Старичок фыркнул и, словно отгоняя назойливую муху, легонько щёлкнул кота по мокрому носу. Цмок отпрыгнул, тряхнул головой и сел в почтительной позе, внимательно наблюдая.
— Мама! — радостно сообщила Алёнка, вбегая на кухню. — А под печкой маленький дедушка живёт! Он Цмоку по носу щёлкнул, а Цмок не обиделся!
Ирина, резавшая овощи, застыла с ножом в руке. Лицо её побелело. Она резко обернулась. Пространство под печкой было пустым, если не считать старого веника.
— Какой ещё дедушка? Что ты выдумываешь! — голос её дрогнул.
— Да вот же он! — настаивала девочка, тыча пальцем в пустоту. — Ну, такой маленький, сморщенный, а глазки светятся! И молчать велел!
Ирина перевела испуганный взгляд на Алексея, который как раз зашёл в хату.
— Всё, — твёрдо сказала она, откладывая нож. — Хватит с нас этих фантазий. Это всё из-за той дурацкой свистульки. Ребёнок явно переиграл.
На этот раз Алексей, увидев испуг жены и странный блеск в глазах дочери, не стал возражать.
— Доченька, мама права. Давай сюда свою птичку. Отдохнёшь от неё немного.
Свистульку, несмотря на тихий, но искренний рёв девочки, отобрали. Алексей, почувствовавший внезапный озноб от прикосновения к глине, поставил её повыше — на полку в красном углу, где под слоем пыли темнели лики старых икон. Почему именно туда, и сам сперва не понял. А потом усмехнулся: возможно, рассчитывал, что намоленность места усмирит тёмную магию артефакта?
А из-под печи на них смотрели два горящих глаза, полных немого укора. Домовой, которого потревожили и не послушались, лишь покачал головой. Он сделал всё, что мог. Теперь оставалось только ждать.
Ночью снова что-то шуршало, чмыхало, медленно бродило по хате, водя по стенам гнуткими пальцами. Незваных гостей, кажется, стало больше. Цмок негромко, но угрожающе подвывал с печи. Алёнка лежала, свернувшись калачиком, и старательно зажмуривалась. Если никого не видно, значит, никого и нет.
Родители спали мертвецким сном.
Вечером 1 ноября бабка Ульяна принесла чугунный горшочек, накрытый чистым полотенцем.
— Вось, дзеткi, куцця тутачкi — она зачем-то оглянулась по сторонам и прошептала: — Для іх. На стол пастаўце. Каб усё як заўсёды у Паўлiны было. Калi ласка.**
Они поблагодарили, поставили горшок на кухонный стол и и тут забыли о нём. Мысли о том, чтобы накрывать ритуальный стол для каких-то невидимых «продкаў», не возникало и в помине. У них были свои, живые дела.
В ту ночь легли спать, так и не вспомнив о горшке с кутьей. Поминальная каша осталась стоять на столе, покрываясь тонкой корочкой.
Сначала всё было как обычно: скрипы, шорохи, шаги. Но ближе к полуночи дом замер. Повисла неживая тишина. Цмок, сидящий в засаде на печи, не издавал ни звука, превратившись в напряжённый комок тьмы.
Потом он коротко взвыл, и началось страшное.
Алёнка проснулась первая. Комнату заполонили тени, но эти тени были иными — густыми, плотными, почти телесными. Они неподвижно зависали над полом; от них исходило молчаливое, давящее ожидание — и тусклый, зеленоватый, как от гниющей головни, свет.
И в этом потустороннем свете она увидела, как из красного угла, от икон, медленно сочится чёрный, маслянистый дым. Он стелился по полу, густел и тянулся к столу, на котором стоял забытый горшок. В этот момент тишину разорвал шёпот. Он шёл не из одного источника, а сразу отовсюду, из каждого угла, из-под половиц, с чердака, от стен — тихий, но отчётливый, полный обиды и голода:
«Треба… Трэба… Нам трэба… Дайце трэбу…»
Это был не вопрос, а требование. И Алёнка закричала.
Родители проснулись одновременно — от крика дочери и от леденящего холода, пронизавшего дом, несмотря на протопленную с вечера печь. Призрачные «гости» полностью заполнили комнату. Они были бледными и безликими, но их присутствие ощущалось невыносимым, как физическое давление.
— Что… что это? — прошептал Алексей, сжимая руку жены.
— Это они, — сдавленно выдохнула Ирина. — Предки. Мы… мы стол не накрыли.
Шёпот нарастал, становясь громче, настойчивее, злее: «Трэба! Нам трэба!». Тени теснили ряды, дрожали от гнева и вожделения, тянули бледные руки к живым. Тени требовали своё: каплю живого тепла, памяти, полузабытого вкуса — жизни, жизни, жизни!
А чернота, сочившаяся из свистульки, уже обрела форму — огромная птица с пустыми глазницами и клювом-расщелиной медленно поворачивала голову в их сторону.
Ирина, обезумев от ужаса, сорвалась с места, заметалась между столом и холодильником. Дрожа, она ставила на стол всё съестное, что попадалось под руку: хлеб, колбасную нарезку, крекеры, бутербродную намазку. Потом, спохватившись, сорвала полотенце с горшка с кутьёй и в завершение высыпала на стол все ложки, какие нашлись в посудном ящике.
Потом, сама себе удивляясь — ровно кто на ухо нашептал! — поклонилась в пояс и проговорила громко и чётко:
— Святые дзяды, зовём вас, идите до нас. Тут есть всё, что Бог дал, чем дом богат.
Шёпот стих. Тени предков разом обратили бледные лица к импровизированному столу. На мгновение воцарилась мёртвая тишина, которая, впрочем, тут же сменилась влажными, чавкающими звуками — гости принялись вкушать предложенное.
Этого мгновения хватило Алексею. Он ринулся к полке, схватил свистульку, сграбастал жену и дочь и так, в охапку с ними, вывалился из хаты в стылую ночь.
— Бежим к лесу! Надо закопать! — закричал Алексей, но в темноте и панике запнулся, и глиняная птичка выскользнула из его пальцев.
Её подхватила Алёнка. Казалось, сама древняя глина потянулась к её теплу. Девочка, не раздумывая, поднесла свистульку к губам и дунула.
Тот самый хрустальный, печальный звук прорезал ночь. Тени, которые уже вкусили угощения, обернули свои безликие лица к Алёнке и потянулись за ней. Медленно, беззвучно, как загипнотизированные, они поплыли за этим зовом, покидая тёплые стены хаты и уходя в холодную тьму.
Впереди, словно указывая путь, побежал Цмок, вздев пушистый хвост восклицательным знаком. Он не оглядывался, не искал поддержки — он вёл за собой. Казалось, кот помнил каждую кочку на этой тропе, будто бегал по ней много раз — или кто-то шептал ему дорогу на ухо.
Алёнка шла, не переставая свистеть. Её тоненькая фигурка, освещённая бледным светом пролившейся сквозь тучи луны, вела за собой безмолвную процессию призраков.Этот свист был уже не просто зовом, а напутствием, он пел о покое, о сне, о возвращении домой.
Алексей и Ирина, обнявшись, шли за дочерью, чувствуя на своих спинах ледяное дыхание призраков. Они шли, казалось, целую вечность, пока не добрались до самой границы леса. Там Алёнка, не прекращая свистеть, опустилась на колени и показала отцу жестом: здесь.
Вместе, дрожащими от холода и волнения руками, Алексей и Ирина выкопали ямку. Девочка бережно опустила в неё глиняную птичку. Последний вздох свистульки ушёл под землю.
Когда они подняли головы, тени медленно таяли в воздухе, как клочья тумана на утреннем солнце. Вскоре на опушке никого не осталось. Стояла глухая тишина. Только Цмок, сидя у пня, невозмутимо вылизывал лапу, будто только что вернулся с обычной прогулки.
Утром, когда первое ноябрьское солнце золотило крышу, Алексей вышел во двор и увидел бабку Ульяну, с целеустремлённым видом ковылявшую куда-то в сторону леса.
— Бабушка! — окликнул он её. — Что там? В лесу-то?
Старуха остановилась, поправила платок.
— Ну як што? Могiлкi. Там продкi спяць. Добра их пачаставалi, вось яны і спяць, нікога не турбуюць.***
Она кивнула Алексею и пошла дальше. Он ещё долго смотрел ей вслед, пока его не окликнула жена, вышедшая на крыльцо с кружкой горячего чая.
Начинался день. Обычный, тёплый, свой.
_____________
* Ну как вы, прибрались, навели порядок? На Деды, наверное, тут останетесь? Тогда нужно стол накрыть. У тётки Павлины всегда правильный стол стоял…
** Вот, детки, кутья тут. Для них. На стол поставьте. Чтоб всё, как обычно у Павлины, было. Пожалуйста.
*** Ну как что? Кладбище. Там предки спят. Хорошо их угостили, вот они и спят, никого не тревожат.