Кристальный звон разбивающейся хрустальной люстры потонул в оглушительном грохоте обрушающейся части потолка. Крупные осколки стекла и лепнины, словно град, посыпались на головы гостей, заставляя их сбиваться в кучу с короткими вскриками.
Мраморная колонна, еще мгновение назад поддерживавшая свод бального зала, с противным, сухим треском раскололась пополам и рухнула, едва не придавив группу паникующих аристократов. Воздух, еще недавно наполненный сладковатыми ароматами дорогих духов и изысканных блюд, теперь был густ и тяжел от едкой известковой пыли и удушливого дыма догорающих гобеленов.
Я стоял, прислонившись спиной к шершавой поверхности уцелевшей стены, стараясь сохранять на лице маску благородного ужаса, подобающую перепуганному наследнику маркиза Шейларона, и прикидывал шансы.
Над тем, что осталось от крыши особняка, уже вовсю бушевало светопреставление. Слепящие вспышки маны — лиловые, алые, ядовито-зеленые — разрывали ткань ночного неба. Силуэты неизвестных Артефакторов сшибались с телохранителями гостей на фоне нарастающего хаоса и разрухи.
Один из таких охранников отчаянно парировал молот, целиком сотканный из сконцентрированного, почти белого света. Удар был настолько сильным, что от изящного артефактного клинка охранника во все стороны полетели снопы алых искр. Сам он, с выбитым из рук оружием, с глухим стоном рухнул на остатки банкетного стола, заливая дорогим вином и собственной кровью роскошный, но уже изорванный в клочья персидский ковер.
— Не двигайтесь! Никакого сопротивления! — крикнул я, резким движением хватая за запястье молодого дворянина, что стоял рядом и с безумными, выпученными глазами пытался активировать свой защитный браслет. Он дернулся, пытаясь вырваться, но мой захват, усиленный маной, был железным. — Они целенаправленно подавляют любого, кто проявляет агрессию. Хотите разделить его участь? — кивнул я в сторону телохранителя, который уже не подавал признаков жизни.
Аристократ побледнел еще сильнее, его губы задрожали, и он замер, беспомощно опустив руки. Я отпустил его запястье и вернулся к своему наблюдению.
Их было не больше трех десятков. Но личная сила каждого, дисциплина и сработанность… были выше всяких похвал. Такими, что даже мой батальон едва ли мог бы похвастаться.
Они действовали парами: один мощно и шумно атаковал, второй, как тень, наносил сокрушительные, прицельные удары с фланга или сзади.
Никаких лишних движений, никаких криков или эмоций. Чистая, безжалостная эффективность. Их тактика напоминала слаженную работу часового механизма, а не живых людей.
С оглушительным грохотом, от которого содрогнулся под ногами каменный пол, в самом центре зала приземлился один из гостей — седовласый полковник в парадном мундире, чей ранг, судя по мощи и плотности его ауры, был не ниже Кульминации Предания.
Он успел парировать первый размашистый удар алебарды одного из нападавших, но двое других, не сговариваясь, синхронно выпустили по нему снопы сковывающих сияющих энергий.
Золотистые, похожие на расплавленный металл нити оплели полковника с ног до головы, и он, с гримасой немой ярости и боли, с грохотом рухнул на колени, его собственная внушительная мощь оказалась мгновенно подавленной и бесполезной против идеально скоординированной атаки.
После этого последние очаги сопротивления были подавлены в считанные секунды. Те, кто пытался бежать через разбитые витражные окна, были быстро настигнуты, оглушены и обездвижены.
К сожалению, хотя на светском вечере присутствовало множество представителей разных дворянских родов, ни у кого из них не нашлось телохранителя ранга Эпоса.
Во-первых, потому что Эпосы, хотя и не были особо редки в Роделионе, обычно не занимались такой банальной вещью, как охрана, тем более если речь шла не о ключевых членах родов.
Во-вторых, потому что, хотя рабство и было разрешено, на него было наложено множество ограничений и само оно оставалось примерно таким же табуированным, как секс. То есть все об этом знали, почти все этим занимались, но в открытую об этом, тем более не с близкими, предпочитали не говорить. И на подобном мероприятии мало кому хотелось обсуждать рабство и свои потенциальные покупки в присутствии молчаливых и суровых телохранителей.
В-третьих, потому что гарантом безопасности был сам граф Орсанваль, организовывавший званый вечер. Вот у него, кстати, мог бы быть телохранитель ранга Эпоса, но то ли что-то пошло не так, то ли я, не имея артефактов-окуляров и доступа к «Юдифи», просто не заметил его появления и боя, но этот Эпос, если и был, так себя и не показал.
В воздухе повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием пламени, сдерживаемыми рыданиями женщин и зловещим скрипом накренившихся балок, на которых агонизировал некогда великолепный особняк.
Потолок над нами зиял черными дырами, сквозь которые был виден холодный и равнодушный, усыпанный звездами купол неба Роделиона и парящие, замершие в ожидании фигуры захватчиков, начинавшие медленно, как хищные птицы, спускаться в зал.
Человек двадцать или около того, видимо кто-то остался снаружи или, возможно, был ранен в бою. Теперь, когда пыль начала понемногу оседать, я наконец разглядел их одеяния.
Простое, грубое белое полотно, без единого шва, без каких-либо украшений или знаков отличия. Длинные, аскетичные робы, скрывавшие фигуры и закрывавшие головы глубокими капюшонами.
У меня внутри что-то холодное и тяжелое сжалось в комок. Эта одежда… я видел ее раньше. Не здесь, не в Роделионе, а в Зейсе.
Один из белых роб, казавшийся лидером, сделал негромкий шаг вперед. Ясно было только то, что это была женщина.
Ее лицо было полностью скрыто в тени капюшона, но голос, усиленный и очищенный маной, прозвучал на весь разрушенный зал, звонко и безжизненно четко.
— Суетная жизнь ваша, полная греха и тщеславия, окончена. Отныне вы — пленники воинов Истинной Веры. Ваши души и тела принадлежат Церкви Чистоты. Сопротивление — кощунство.
Голос, прозвучавший из-под белого капюшона, был молод и чист, ярко контрастируя с оглушительным хаосом и разрушением, что царили вокруг, делая его еще более чужеродной и пугающей.
— Граф Орсанваль! — произнесла она, откинув капюшон и показав миловидное личико с немного слишком широко расставленными глазами и копну каштановых волос, скрывающими пару крупных деревянных сережек. Все взгляды, полные животного страха, разом устремились на тучного, бледного как свечной воск аристократа, прижимавшего к груди окровавленную, бессильно повисшую руку. — Твое новое детище… этот рынок, где ты торгуешь живыми душами, как скотом, оскверняет саму душу этого мира. Он — последний оплот разнузданного гедонизма, язва, которую мы пришли прижечь каленым железом.
Она медленно, почти невесомо прошла через зал. Ее белые робы, грубые и бесформенные, словно не касались разбросанного повсюду битого мрамора и щепок, создавая иллюзию, будто она парит в сантиметре от пола.
Я внимательно наблюдал. И заметил, что от нее исходило едва уловимое, но давящее физически поле. Тихое, почти неощутимое для остальных, но для меня совершенно явное — вязкая, тяжелая волна мировой ауры, сконцентрированная и упорядоченная.
Эпос. Однозначно. Эта девушка, выглядевшая на двадцать с небольшим лет, была полноценным Артефактором уровня Эпоса. Вот это сюрприз. С таким кадром шутки плохи.
— Мы требуем, — продолжила она, замирая в паре шагов от графа. — Ты немедленно отдашь приказ. Твой рынок рабов будет разрушен до основания. Каждая цепь должна быть разорвана, каждая клетка — вскрыта. Все, кого ты поработил, получат свободу. Без условий.
Граф Орсанваль, дрожа крупной дрожью, вытер платком обильно выступивший на лбу пот.
— И… и это все? — его голос сорвался на визгливый, жалкий писк. — Вы… вы отпустите нас, если я это сделаю?
Она улыбнулась. Это была безжизненная, вымученная улыбка-маска, абсолютно не достигавшая ее ледяных глаз.
— Это, граф, было бы слишком просто для искупления твоих многочисленных грехов. Уничтожение этого позорного места — лишь первое, самое незначительное из наших требований. Необходимая гигиеническая процедура. Предварительное условие для того, чтобы мы вообще сочли возможным вести с тобой дальнейший разговор.
Она сделала шаг, молниеносный и абсолютно нечитаемый для обычного глаза. Ее рука, тонкая и бледная, метнулась вперед и сжала горло графа с силой стального капкана.
Он захрипел, его глаза полезли на лоб от шока, ужаса и нарастающей нехватки воздуха. Что характерно, никто из ее людей даже не пошевелился, сохраняя то же самое каменное, отрешенное спокойствие.
— Но сначала — приказ, — ее голос прозвучал прямо у его уха, тихо, но с металлической, не терпящей возражений отчетливостью. — Прямо сейчас. Твоим подчиненным. Разрушить рынок. Освободить рабов. Я не намерена повторять.
— Да… хорошо… я согласен! Сделаю все! — выдавил Орсанваль, его тело обмякло в ее железной хватке, выражая полную капитуляцию. Она слегка ослабила давление пальцев, позволив ему говорить, но не отпуская. Он, задыхаясь и давясь собственным слюной, дико обернулся к перепуганному, трясущемуся слуге в изодранной ливрее, прижавшемуся к уцелевшему участку стены. — Ты слышал?! Беги, немедленно! Передай капитану стражи… мой приказ… разрушить все до основания! Все павильоны, все клетки! Всех… всех пленных отпустить! Сию же минуту!
Слуга, не веря своему счастью, судорожно кивнул и, спотыкаясь, бросился прочь, перескакивая через груду обломков. Всех остальных слуг отпустили вместе с ним.
Девушка следила за ними холодным, не моргающим взглядом, пока они не скрылись из виду в дымном полумраке разрушенной галереи, лишь затем разжала пальцы. Граф, словно подкошенный, тяжело рухнул на колени, давясь надрывным кашлем и судорожно хватая ртом воздух.
Она смотрела на него сверху вниз, ее лицо снова стало бесстрастной маской.
— Хорошо. Когда до меня дойдет подтверждение, что твой гнусный рынок перестал существовать, мы продолжим нашу беседу о мере твоего личного искупления. Приготовься, граф. Оно потребует от тебя куда большего, чем несколько приказов.
###
Тишину в разрушенном зале, нарушаемую лишь приглушенными стонами раненых, прорезал новый голос. Он не был оглушительным, но обладал странным, давящим качеством — звучал с такой неестественной силой и четкостью, будто его источник находился в двух шагах от каждого из нас, а не снаружи, за стенами осажденного особняка.
— Внимание, захватчики! Особняк графа Орсанваля полностью окружен! — прогремел он, и я мысленно отметил качественную работу мощного артефакта-усилителя, вероятно, полкового уровня. — Силами не только графской гвардии, но и элитными подразделениями тех знатных домов, чьи представители находятся сейчас в ваших руках. Внешний периметр заняли легионы Имперской армии Роделиона! У вас нет ни малейшего шанса на прорыв или спасение. Сложите оружие, освободите заложников и выходите с поднятыми руками. Это ваша единственная и последняя возможность избежать уничтожения. Говорит Гиринал фон Орсанваль, главнокомандующий гвардией графства!
По залу пронесся сдавленный, но единый вздох облегчения, смешанный с зарождающейся надеждой. Аристократы зашептались, некоторые из тех, кто был ближе к разбитым окнам, даже попытались осторожно приподняться, чтобы бросить взгляд наружу.
Но белые тени у стен лишь плотнее сжали рукояти своего оружия, их взгляды из-под капюшонов были прикованы к девушке, ожидая приказа.
После того, как сбежал посланный графом слуга, она так и стояла посреди зала, даже не шевелясь, закрыв глаза. Вокруг нее сгустился воздух, наполнившись той самой тяжелой, первичной энергией мировой ауры.
Когда она заговорила, ее голос не гремел, как у Гиринала, но пронизывал насквозь, словно тончайшая ледяная игла, вонзающаяся прямо в сознание каждого живого существа в радиусе сотни метров. По ощущениям ее навык манипуляции мировой ауры был куда выше, чем у главнокомандующего гвардии графства.
— Гиринал фон Орсанваль, — произнесла она, и ее голос, казалось, звучал одновременно и в разрушенном зале, и в головах солдат, стоящих снаружи в оцепении. — Я — Инола, говорю от лица Истинной Церкви Чистоты. Наше ервое требование еще не выполнено. Пока все наши условия не будут исполнены в полном объеме, ни один воин Истинной Веры не сложит оружие. Каждый из нас, стоящих здесь, готов принести свою жизнь в жертву во имя очищения этого мира от скверны, которую олицетворяете вы и подобные вам.
Она сделала короткую, рассчитанную паузу. Ее ледяной, безразличный взгляд медленно скользнул по перепуганным, бледным лицам заложников, собравшихся в кучу у дальней стены.
— И усвой это раз и навсегда, командующий. Прежде чем ваши солдаты успеют сделать хотя бы шаг к штурму, прежде чем первый выстрел или луч маны пересечет порог этого здания, мы отправим в Высшую Сферу каждого из этих грешников. Мы уйдем из этого мира, совершив акт высшего очищения, и возьмем их с собой как последнее свидетельство вашего слепого неповиновения воле Небес. Их кровь, вся до последней капли, ляжет на ваши руки и на вашу совесть. Своим напором вы не спасаете их. Вы подписываете им смертный приговор.
Тишина, воцарившаяся снаружи после этих слов, была красноречивее любых криков или угроз. Я почти физически ощущал, как Гиринал, опытный вояка, мысленно лихорадочно перебирает все возможные варианты и осознает, что не находит ни одного, где бы он не рисковал жизнями кучи дворян.
Молниеносный штурм был невозможен. Снайперы — бесполезны против такого количества заложников и фанатичной готовности террористов к немедленной смерти. Любая провокация означала бойню.
Прошло несколько томительных, тягучих секунд. Кажется, даже пламя в углу зала перестало потрескивать. Наконец, голос Гиринала прозвучал снова, но теперь в нем явственно сквозила вынужденная, горькая уступчивость.
— Говорите свои требования. Мы слушаем.
В зале повисла гнетущая тишина. Ее нарушал лишь неравномерный треск догорающих где-то в глубине здания деревянных балок и приглушенные, сдавленные всхлипывания какой-то молодой женщины в разорванном платье.
Снаружи не доносилось больше ни единого звука. Гиринал, судя по всему, отдал приказ отступить, понимая, что любая случайная провокация может стать роковой.
Минуты растягивались, сливаясь в тягучие, монотонные часы. Я нашел относительно уцелевшее кресло у стены и устроился в нем, стараясь сохранять на лице маску напуганного, изможденного и покорного судьбе аристократа.
Внутри же я безостановочно анализировал каждую мелочь. Их тактика была выверена до миллиметра.
Эта вынужденная пауза — не просто выжидание. Это продуманное психологическое давление и на осаждающих, и на нас, заложников. Однако целью такого молчания не могла быть просто попытка вселить во всех страх.
Мой взгляд скользнул по неподвижным фигурам в белых робах. Они стояли как вкопанные, словно изваяния, расставленные по периметру. Ни единого признака усталости, нетерпения или даже обычного человеческого любопытства в повороте головы. Их выучка и самоконтроль были поистине пугающими.
Гиринал еще дважды пытался вызвать Инолу на разговор. Его голос, лишенный прежней командирской уверенности, звучал с нарастающим раздражением и скрытой тревогой.
— Ответьте! Мы готовы обсуждать ваши условия! Дайте нам понять, что с заложниками!
— Церковь Чистоты! Мы требуем гарантий безопасности заложников! Подтвердите, что все живы!
Ответом ему была лишь гробовая тишина, становившаяся все более зловещей. На тех, кто пытался как-то подать сигнал, тут же налетали белые робы и ударами сбивали на пол.
Инола продолжала стоять на том же месте, закрыв глаза.
Прошло около четырех долгих часов, когда она вдруг встрепенулась, повела головой, будто слушала одной ей слышимый голос, потом медленно, почти лениво кивнула и наконец открыла глаза.
Ее голос, вновь усиленный и пронизанный мировой аурой, прорезал спертый воздух зала, заставляя вздрогнуть даже тех, кто, казалось, уже впал в оцепенение.
— Гиринал фон Орсанваль. Я получила подтверждение. Твой рынок рабов перестал существовать. Цепи разорваны, клетки пусты. Это — хорошее, первое, хоть и незначительное начало на долгом пути очищения этого места от скверны.
Она сделала театральную паузу.
— Теперь слушайте следующее требование Церкви Чистоты. Каждый дворянский род, чьи представители сейчас находятся в этом зале, в течение следующих семидесяти двух часов должен уничтожить один рабовладельческий рынок, находящийся в его прямой собственности или под его контролем.
По залу пронесся сдавленный гул возмущения, ужаса и бессильной ярости. Инола резко подняла руку, и тишина вернулась мгновенно, как по мановению волшебной палочки.
— Если у какого-либо рода нет в собственности такого рынка, — ее голос стал жестче и холоднее, — что я лично считаю почти невозможным для знати Империи, тогда он должен уничтожить одно игорное заведение, одно казино. Я не верю, что среди вас найдется хоть один дом, кто не запятнан владением таким грехом, как торговля живыми душами или развращение слабых азартом.
Она медленно обвела взглядом съежившихся заложников.
— Если ровно через семьдесят два часа какой-то род не выполнит это требование, их представитель здесь, в этом зале, будет публично казнен. Без предупреждений, без дальнейших переговоров, без права на апелляцию.
Она повернулась, словно обращаясь к пустоте за обрушенными стенами, но ее слова, пронизанные аурой, были адресованы Гириналу и каждому солдату в окружении.
— На этом наши переговоры завершены. Я не буду отвечать ни на какие вопросы, ни на какие просьбы или уговоры в течение этих трех дней. Ни один солдат, ни один Артефактор не должен приближаться к периметру особняка ближе чем на километр. Если я почую приближение хоть одного из ваших воинов, мы немедленно начнем казнить заложников. Не выборочно, а всех подряд, начиная с самых знатных. Помните об этом. У вас есть ровно семьдесят два часа. Отсчет начался.