Глава 1: Тишина на Чапаева, 15
Улица Чапаева засыпала первой. В этом спальном районе областного центра, застроенными «хрущевками», будто сошедшими с одного конвейера, жизнь текла по заведенному еще с шестидесятых годов распорядку. К семи вечера стихали детские голоса с площадок, украшенных ржавеющими ракетами и грибками-беседками. К девяти закрывались двери продуктового «Овощи-Фрукты» и комиссионного магазина, где пылились сервизы и проигрыватели «Вега». К одиннадцати в окнах гас свет, и только редкие пятна голубоватого свечения от экранов телевизоров «Рубин-714» говорили о том, что кто-то не спит, досматривая позний сеанс «Телевизионного кафе».
Капитан милиции Алексей Иванович Гордеев знал этот ритм, как собственное дыхание. Его участок – это пятьдесят восемь домов, двенадцать тысяч двести человек населения. Он знал, что у пенсионерки Клавдии Петровны из второго подъезда дома №10 по утрам болит поясница, и он всегда спрашивал ее о здоровье. Знал, что молодые супруги Шевченко из №24 вечно ссорятся из-за того, кто должен мыть посуду, и он, бывало, проводил с ними профилактические беседы. Знал каждого хулигана-подростка и каждого старпома с речного вокзала, возвращавшегося из рейса с гостинцами.
Гордеев был своим. Не чужеродным элементом, не карающей дланью государства, а частью этого микромира. Коренастый, с широкими, будто вытесанными из дерева плечами, он двигался по своим владениям с неторопливой уверенностью бывалого солдата. Что, в общем-то, было правдой. Афганистан, «зеленка», два ранения и медаль «За боевые заслуги» – все это осталось там, в пыльном и жарком прошлом. Вернувшись на гражданку, он, отучившись, пришел в милицию. Не из-за карьеры или власти. Просто ему нужно было охранять. Охранять покой этих самых Клавдии Петровны и молодых Шевченко. Чтобы у них болели спины и ссорились они только из-за посуды.
Его кабинет в районном отделе внутренних дел был продолжением его характера – аскетичным и функциональным. Письменный стол с зеленым сукном, тяжелый сейф для оружия и дел, на стене – портрет дорогого Леонида Ильича, календарь с видом на Байкал и плакат «Бдительность – оружие пролетариата». Ничего лишнего.
Беспокойство началось с малого, с тех самых мелочей, на которые обычный человек не обратил бы внимания. Но участковый – это как врач-терапевт для целого микрорайона; он чувствовал его «температуру».
Первой пришла Валентина Степановна Луговая, бывший учитель литературы, женщина строгих правил и старой закалки. Она вошла в кабинет, оглядываясь, будто боялась, что за ней следят.
«Алексей Иванович,я, может, и старушка глупая, но… у меня за стеной по ночам странное дело творится».
Гордеев предложил ей сесть,налил чаю из своего литрового алюминиевого чайника.
«Что именно,Валентина Степановна? Соседи шумят?»
«Нет,что вы! – она отрицательно качнула седой головой. – Там же сквозная стена, соседей нет. Это… не шум. Это скрежет. Металлический, глухой. Как будто… как будто стальной червь по трубе ползет. И всегда в одно и то же время. Без пятнадцати три».
Гордеев записал в свой потрепанный блокнот: «Луговая В.С., д. 15, кв. 14. Ночные шумы. 02:45». Списал на старые трубы или бурную фантазию одинокой пенсионерки.
Через два дня его остановил во дворе молодой инженер Виктор Ковалев, жилец из квартиры 16, этажом выше Луговой. Парень был современный, в очках с большой роговой оправой, в модной клетчатой рубашке.
«Товарищ капитан,у меня к вам странный вопрос. Телевизор у вас не «глючит» по ночам?»
«В каком смысле?»– насторожился Гордеев.
«Да вот,дня три как, ближе к трем ночи, на пустом канале начинаются помехи. Не просто «снег», а ритмичные такие, щелчки. Прямо морзянкой какой-то. Жена спать не может, нервничает».
Совпадение двух жалоб из одного дома, да еще и с привязкой ко времени, заставило Гордеева насторожиться по-настоящему. Старушки бывают мнительными, телевизоры – капризными аппаратами, но чтобы и скрежет, и помехи в одно время? Это уже пахло не бытовухой.
Он провел плановый обход дома №15. Поговорил с жильцами. Все было тихо и благопристойно. В квартире 14, за стеной Валентины Степановны, как и указывалось в домовой книге, располагалось подсобное помещение ЖЭКа, запертое на тяжелый амбарный замок. Ключ, как выяснилось, был только у завхоза Сидорова, который уже второй месяц лежал в больнице с микроинфарктом.
И тут Гордеев совершил то, что не предписывала никакая инструкция. Он спустился в подвал.
Воздух здесь был густой, спертый, пахнущий сыростью, угольной пылью и лежалой картошкой из овощехранилищ. Фонарь выхватывал из мрака груды старого хлама, ржавые велосипеды без колес, ванну, заваленную мешками с чем-то. Пол был покрыт толстым слоем пыли. И на этом полу, в стороне от основного прохода, Гордеев увидел то, что заставило его замереть.
Свежие следы. Не одна пара, а несколько. И не хаотичные, а ведущие вглубь, к дальней стене, где стояли чугунные задвижки отопительной системы. Рядом с одним из следов, аккуратно притуленный о кирпич, лежал окурок.
Гордеев нагнулся, не касаясь, и поднес к нему фонарь. Это была не обычная «Астра» или «Беломор». Это был «Marlboro». Длинный, белоснежный, с плотно набитым качественным табаком. Такие сигареты в СССР были диковинкой. Их привозили из-за границы моряки, дипломаты, журналисты. Запах дорогого табака, все еще витавший в воздухе, явно не вязался с запахом сырости и мышиного помета.
Сердце Гордеева учащенно забилось. Это была уже не жалоба бабушки. Это была зацепка. Паук, которого он почуял, вил паутину не где-нибудь, а в подвале образцового советского дома.
Вернувшись в отдел, он вызвал своего напарника, сержанта Петренко, недавнего выпускника милицейской школы, бойкого парня с умными глазами.
«Серега,готовься к ночной прогулке. Есть одно дело. Тишину послушаем».
Ночь опустилась на улицу Чапаева, густая и непроглядная. Гордеев и Петренко, облачившись в темную форму, устроились в подсобке дворника в подъезде №15, откуда был прямой визуальный контроль над дверью в подвал. Было холодно. Время тянулось мучительно медленно. Петренко позевывал, Гордеев курил «Казбек», гася окурок в металлической пепельнице, принесенной из кабинета.
Ровно в 02:30 Гордеев тронул сержанта за плечо. Пора. Бесшумно, как тени, они выскользнули из подсобки и заняли позиции у двери в подвал. Гордеев приложил ухо к холодному дереву. Сначала была только тишина. Потом – легкий, едва уловимый скрежет, описанный Валентиной Степановной. Металл по металлу.
И затем... тишина снова. Но не полная. Сквозь толщу двери доносился другой звук. Тихий, монотонный. Не скрежет. Стук.
Петренко, прошедший в училище курс военной связи, насторожился, как охотничья собака. Он прильнул к двери рядом с Гордеевым, и его лицо в слабом свете дежурной лампочки стало серьезным.
«Алексей Иванович...— его шепот был едва слышен. — Это не просто стук. Это... код. Морзянка».
Гордеев почувствовал, как по его спине, от копчика до затылка, пробежал ледяной, отчетливый холодок. Не страх, а скорее яростное, охотничье возбуждение, смешанное с тревогой. В его доме, в его вотчине, под носом у всего района, кто-то вел радиоигру. Передавал информацию. Принимал ее. Шпионаж. Это слово тяжелым грузом легло на его сознание. Дело пахло уже не просто нарушением общественного порядка, а государственной изменой. Делом, которое могло стоить ему погон, а кому-то – свободы или жизни.
Он жестом приказал Петренко продолжать слушать и записывать, а сам, крадучись, поднялся на первый этаж и, не зажигая света, подошел к окну, выходящему во двор. Город спал мирным, глухим сном. Окна были темными. Где-то там, в этой спящей ночи, был «Голос» – условный позывной того, кто сидел сейчас в подвале. И где-то был тот, кто его слушал. Другой «Голос». Или, может, не один.
«Голос» был здесь, под землей, в двух шагах от него. А где был его напарник? Где был тот, кому он стучал свои предательские точки и тире? В одной из этих темных квартир? Или далеко за пределами города, за границей?
Гордеев сжал кулаки. Охота началась. Но он еще не понимал, кто в этой охоте – охотник, а кто – добыча. Он приказал Петренко никому не рассказывать о находке, доложить лично ему. Им предстояла долгая, кропотливая работа. Нужно было вычислить не только того, кто сидит в подвале, но и всю цепочку. Нужно было понять, что именно передается. И главное – кому.
Он посмотрел на спящий дом, на темные прямоугольники окон. Кто-то здесь был не тем, за кого себя выдает. Кто-то из этих образцовых советских граждан вел двойную игру. И он, капитан милиции Алексей Гордеев, должен был этого кого-то найти.
Последующие три ночи стали для Гордеева и Петренко испытанием на прочность. Они дежурили в промозглой темноте подъезда, сменяя друг друга, чтобы не замерзнуть и не потерять бдительность. Каждую ночь, с пугающей точностью швейцарских часов, в 02:30 раздавался тот же скрежет, а за ним – серия стуков. Петренко, с блокнотом на колене, при свете карманного фонарика, зарисовывал точки и тире. Его лицо становилось все более озабоченным.
«Алексей Иванович, это не просто сообщения, – делился он наблюдениями на утро, в кабинете Гордеева, за стопкой горячего чая. – Здесь есть система. Одни и те же позывные в начале и в конце. Это сеанс связи. Кто-то выходит на связь и подтверждает прием».
Гордеев молча кивал, изучая испещренные знаками листки. Для него это были лишь закорючки, но он чувствовал их опасность. Он доложил о ситуации начальнику райотдела, подполковнику Михееву. Тот, человек осторожный и не любивший лишнего риска, нахмурился.
«Шпионаж, говоришь? – он закурил свою неизменную «Яву». – Дело серьезное, Гордеев. Очень серьезное. Нам одному не справиться. Нужно подключать компетентные органы».
Гордеев понимал его правоту, но в душе сопротивлялся. Это был его участок, его дом. Он хотел докопаться до истины сам, почувствовать себя не просто винтиком, а настоящим сыщиком. Но приказ был приказом.
Через два дня в кабинет вошел незнакомый мужчина в штатском. Высокий, сухопарый, в идеально отутюженном сером костюме и с таким же бесстрастным, серым лицом. Его глаза, цвета мокрого асфальта, казалось, ничего не выражали и все видели.
«Майор Семенов, – представился он, не протягивая руки. – Ваше дело по улице Чапаева передано мне. Докладывайте».
Гордеев, чувствуя невольную скованность, изложил все известные факты: жалобы Луговой и Ковалева, окурок «Мальборо», ночные сеансы связи. Показал расшифровки Петренко. Семенов слушал молча, не перебивая, его пальцы с ровно подстриженными ногтями медленно барабанили по столу.
«Хорошо, – сказал он наконец. – Продолжайте наблюдение. Но теперь – под нашим контролем. Вы здесь свой, капитан. Ваш участковый – лучшая легенда для прикрытия. Никаких лишних движений. Никаких вопросов жильцам без моего разрешения. Вы – мои глаза и уши. Понятно?»
Гордеев кивнул. Он чувствовал, как из хозяина положения превращается в подручного. Но ослушаться было нельзя.
В тот же день Гордеев, под предлогом проверки противопожарной безопасности, снова осмотрел дом №15. Но теперь его взгляд был иным, прицельным. Он замечал все: свежую царапину на замке двери в подвал, крошечный обрывок изоляционной ленты на перилах лестницы. Его мозг работал, как компьютер, анализируя и сопоставляя.
Он обратил внимание на дворника, дядю Мишу. Старик, всегда приветливый и разговорчивый, сегодня был угрюм и молчалив. Он нервно метался по двору, словно что-то искал, а когда Гордеев окликнул его, тот вздрогнул и чуть не выронил метлу.
«Что, дядя Миша, не в духе?» – спросил Гордеев, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно.
«Да так,голова болит, – буркнул старик, отворачиваясь. – Возраст, наверное».
Но Гордеев почуял фальшь. Он знал дядю Мишу как отличного рассказчика, всегда готового поделиться новостями или пожаловаться на начальство ЖЭКа. Сегодня он был другим. Напуганным.
Вечером, собравшись с мыслями, Гордеев и Петренко снова заняли свой пост. Майор Семенов расположился в служебной «Волге» в соседнем переулке, на связи по рации. Ночь была холодной, с колючим ветром, завывавшим в вентиляционных трубах.
Ровно в 02:30 все повторилось. Скрежет. Пауза. И снова стук. Петренко, стиснув зубы от холода и напряжения, записывал. Но на этот раз что-то пошло не так. Стук прервался на полуслове, послышался приглушенный звук, словно кто-то споткнулся о железную батарею, и затем – торопливые, уже не скрываемые шаги по бетонному полу подвала.
«Он торопится! Нештатная ситуация!» – прошептал Петренко.
Гордеев, не раздумывая, рванул дверь в подвал. Дерево поддалось с глухим скрипом. Он включил мощный фонарь, луч которого прорезал густую тьму, выхватывая из мрака знакомые очертания хлама. Шаги впереди участились, кто-то бежал вглубь, к запасному выходу в угольную котельную.
«Стоять! Милиция!» – крикнул Гордеев, устремляясь вперед.
Петренко был за ним. Они бежали, спотыкаясь о невидимые в темноте ящики, их дыхание стало частым и громким. Впереди, в конце узкого коридора между стеллажами, мелькнула тень. Невысокая, сгорбленная.
«Перекрывай выход к котельной!» – скомандовал Гордеев Петренко.
Сержант рванул направо, а Гордеев – прямо, пытаясь настичь беглеца. Луч фонаря выхватил спину человека в темном, потрепанном ватнике. Знакомый ватник.
В этот момент сзади, со стороны котельной, раздался грохот и возня, а затем голос Петренко: «Стой! Куда?! Ах ты ж...»
Гордеев ускорился. Беглец был уже у чугунной колонны, за которой, как он помнил по плану, была та самая ниша с трубами. Но вместо того, чтобы бежать дальше, человек вдруг остановился, обернулся, и луч фонаря упал на его испуганное, осунувшееся лицо.
Это был дядя Миша.
Его глаза были полны не животного ужаса, а какой-то странной, почти обретенной покорности. Он поднял руки.
«Я...я все объясню, Алексей Иванович», – прошептал он, и голос его дрожал.
В ту же секунду со стороны котельной послышались новые шаги – тяжелые, уверенные. В проёме показалась высокая фигура майора Семенова. Его лицо в свете фонаря было холодным и неумолимым, как лезвие гильотины.
«Молодец, капитан. А теперь отойдите. Преступник задержан. Мы берем дело на себя».
Но Гордеев не двигался с места. Он смотрел на дядю Мишу, на его старые, рабочие руки, на ватник, пропахший махоркой и щелоком. И его взгляд упал на то, что старик сжимал в одной, все еще сжатой в кулак руке. Не оружие. Не шпионские приборы. А маленький, потрепанный томик в картонной обложке. Гордеев разглядел название: «А.С. Пушкин. Стихотворения».
И тут же, на полу, рядом с ногой дяди Миши, валялась нехитрая, собранная кустарным способом конструкция из проводов и транзисторов, подключенная к старой батарейке «Сатурн». Самодельный передатчик.
Семенов сделал шаг вперед, его рука уже тянулась к наручникам на поясе. Но Гордеев, перекрывая его, резко спросил старика, глядя ему прямо в глаза:
«Михаил Игнатьевич?Что вы передавали? Кому?»
Дядя Миша, глядя куда-то мимо него, в темноту, глухо проговорил:
«Я...я читал стихи...»
В голове у Гордеева все перевернулось. Шпионаж? Стихи Пушкина? Ничего не сходилось. Он чувствовал, что за этой внешней простотой скрывается что-то гораздо более глубокое и трагичное. И он понимал, что если Семенов сейчас заберёт старика, то настоящая правда, как тот самый стальной червь, уйдет в темноту и растворится в ней навсегда.
Он стоял между майором КГБ и старым дворником, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног. Все было не так. Совсем не так. И он должен был понять что, пока не стало слишком поздно.
Семенов резко обернулся к Гордееву, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то острое, хищное.
—Капитан, я сказал, дело передано мне. Не мешайте проведению операции.
Но Гордеев не отступал. Он смотрел на дядю Мишу, на его трясущиеся руки, сжимающие томик Пушкина. Этот образ не вязался с образом матёрого шпиона-радиста.
— Товарищ майор, прошу прояснить ситуацию, — голос Гордеева прозвучал твердо, по-военному. — Это мой участок. Я отвечаю за происходящее здесь. И если задержанный готов дать показания, я должен их выслушать.
Семенов смерил его холодным взглядом, полным презрения к этой попытке неподчинения. Однако открытый конфликт с участковым, пользующимся авторитетом в районе, был ему невыгоден. Он кивнул, коротко и резко.
—У вас есть три минуты. Пока мои люди осматривают место.
Гордеев шагнул к дяде Мише. Старик выглядел сломленным. Все его бравада, все его бесконечные истории испарились, оставив лишь горстку страха и усталости.
— Михаил Игнатьевич, что здесь происходит? — спросил Гордеев, опускаясь на одно колено, чтобы быть с ним на одном уровне. — Вы что, передавали не секретные данные, а... стихи?
Дядя Миша кивнул, и по его щеке прокатилась слеза, оставляя чистый след на запыленной коже.
—Леночке... моей дочке... — он прошептал. — Она там, за границей. В Канаде. Еще с пятидесятого года. Ее мать уехала, когда меня... когда меня забрали. А ей было шесть лет.
Гордеев почувствовал, как у него внутри все сжалось.
—Забрали? Куда?
— По пятьдесят восьмой. «Измена Родине». Я был филологом, переводил французских поэтов. Один из них оказался... не тем. Отсидел десять лет. Потом реабилитировали, но... но все было уже не то. Жена не вернулась, дочку я больше не видел. Только знал, где она.
Он сжал книжку так, что костяшки пальцев побелели.
—А как же иначе я мог с ней говорить, Алексей Иванович? Письма не дойдут, телефон... какой уж там телефон. А тут я в старых журналах схему нашел, радиолюбительскую. Собрал потихоньку. Она — умница, инженер, — на своей стороне такой же приемник собрала. И вот... мы с ней, как в старые добрые, по «голубиной почте». Я ей — Пушкина, Лермонтова, она мне... она мне о своей жизни. О том, что у нее двое внуков растут, которых я в глаза не видел.
Гордеев слушал, и гнев, и возмущение, и жалость клокотали в нем. Он обернулся к Семенову.
—Товарищ майор, вы слышите? Это не шпионаж! Это...
— Это незаконная радиосвязь с иностранным государством, — холодно, словно читая статью Уголовного кодекса, отчеканил Семенов. — Использование самодельного передающего оборудования. Передача информации за кордон. Формального состава преступления достаточно. А мотивы... мотивы следствие установит.
К Гордееву подошел Петренко. Он был бледен.
—Алексей Иванович, аппаратура... она действительно кустарная. Мощность мизерная. Никаких шифров, только голос в эфире. И... — он понизил голос, — я слышал последнюю передачу. Он читал «Я помню чудное мгновенье...». И плакал.
Семенов тем временем уже отдавал приказы своим людям, одетым в такую же, как у него, безликую штатскую одежду.
—Изъять всю аппаратуру. Обыскать помещение. Задержанного доставить для допроса.
Двух оперативников взяли под руки дядю Мишу. Старик не сопротивлялся. Он лишь посмотрел на Гордеева, и в его взгляде было столько боли и благодарности, что у Гордеева перехватило дыхание.
—Скажите Леночке... что я ее люблю, — прошептал он, прежде чем его вывели из подвала.
Гордеев стоял посреди подвала, в лучах утреннего солнца, которое уже пробивалось через зарешеченное оконце. Пахло пылью и несправедливостью. Он чувствовал себя не милиционером, восстановившим порядок, а соучастником чего-то грязного и неправильного.
Семенов, закончив распоряжения, подошел к нему.
—Дело, считайте, закрыто. Вы свою работу выполнили, капитан. О результатах доложу куда следует. Вам будет объявлена благодарность.
— Благодарность? — горько усмехнулся Гордеев. — За что? За то, что посадили старика, который читал дочери стихи?
— За то, что проявили бдительность, — поправил его Семенов. Его взгляд снова стал непроницаемым. — Не позволяйте сомнениям подтачивать вашу преданность, Гордеев. Государство не терпит самодеятельности. Ни в радиосвязи, ни в мыслях. Запомните это.
Он развернулся и ушел, его четкие шаги отдавались эхом в пустом подвале.
Через неделю Гордеев получил ту самую благодарность в приказе. Через месяц дядю Мишу осудили по статье за антисоветскую агитацию и пропаганду и незаконную радиосвязь. Давали семь лет, но, учитывая возраст и состояние здоровья, отправили в колонию-поселение. Дело было списано в архив как успешно раскрытое.
Гордеев продолжал ходить по своему участку. Он все так же здоровался с Клавдией Петровной, мирил Шевченко и гонял подростков. Но что-то в нем изменилось. Он чаще смотрел на людей задумчиво, видя за их советскими лицами целые жизни, полные тайн, потерь и тихого, никому не видимого героизма или отчаяния.
Он поймал не шпиона. Он поймал эхо чужой сломанной судьбы. И это эхо теперь навсегда осталось с ним, тихим, настойчивым стуком в его собственной душе. Он смотрел на темные окна дома №15 по улице Чапаева и понимал, что тишина — она обманчива. Под ней скрывается целый океан человеческих драм. И его работа, как он теперь понял, была не в том, чтобы глушить эти голоса, а в том, чтобы среди тысяч чужих историй все-таки уметь отыскивать правду. Даже если эта правда была никому не нужна.
Первая охота капитана Гордеева завершилась. Но впереди были новые. И он был готов к ним, но уже не с пылкостью неофита, а с тяжелой мудростью человека, познавшего цену молчания и цену слова.
Отлично, вот вторая глава первого цикла, которая продолжает развивать сюжет, вводя новые тайны и обрываясь на самом интересном месте.
Глава 2: Тень в подвале
Прошло три недели с того дня, как дядю Мишу увезли в «Волге» майора Семенова. Осенние дожди окончательно промыли небо над городом, сделав его хмурым и безнадежно низким. Улица Чапаева жила своей обычной жизнью, но для капитана Гордеева она изменилась навсегда. Теперь, идя по двору, он не просто видел дома и людей – он видел слои тихих трагедий, скрытые за штукатуркой фасадов.
Официально дело было закрыто. Гордеев получил свою благодарность в приказе, а Петренко – премию в сорок рублей. На оперативном совещании подполковник Михеев назвал их действия «образцом оперативной работы и бдительности». Гордеев сидел с каменным лицом, чувствуя на себе тяжелый, оценивающий взгляд майора Семенова, присутствовавшего на совещании как представитель «компетентных органов». Казалось, Семенов ждал от него какой-то реакции – радости, гордости. Но Гордеев молчал. Его молчание было громче любых слов.
Однажды вечером, разбирая завал старых бумаг в своем кабинете – предстояла очередная проверка из обкома, – он наткнулся на опись изъятого у Михаила Игнатьевича Лугового (так по паспорту звали дядю Мишу) имущества. Список был коротким: «Самодельный радиопередатчик №1, блок питания, томик А.С. Пушкина, фотография 1 шт.».
Фотография. Гордеев помнил, как она выпала из книги в подвале. Он поднял трубку телефона и позвонил в архив.
«Здравствуйте,Мария Ивановна. Это Гордеев. К делу Лугового приобщена фотография. Она на месте?»
«Так точно,Алексей Иванович. Все по описи. Лежит в пакете».
«Принесите,пожалуйста, ко мне. Нужно для отчета», – солгал он.
Через десять минут пожилая архивариус принесла коричневый картонный конверт. Поблагодарив ее, Гордеев запер дверь кабинета и с странным чувством трепета, словно собирался вскрыть чужое личное дело, вытряхнул содержимое на стол.
Фотография была старой, пожелтевшей по краям, но отпечатанной качественно. На ней был молодой, улыбающийся Михаил Игнатьевич – не дядя Миша, а Михаил Игнатьевич, человек с ясным, умным взглядом и уверенной осанкой. Рядом с ним – красивая женщина в легком платье, а между ними – маленькая девочка лет пяти-шести с огромным бантом в волосах. Леночка.
Гордеев перевернул снимок. На обороте, аккуратным, филологическим почерком, было выведено: «Лена, 1957 г. На память о поездке. Шахта «Глубокая-2».
Шахта «Глубокая-2»? Гордеев нахмурился. Он знал эту шахту. Вернее, знал о ней. Это была одна из старых, заброшенных угольных выработок на самой окраине города, законсервированная еще в конце 60-х из-за нерентабельности. Место было глухое, нехоженое. Что мог делать там филолог с женой и маленькой дочкой в 57-м? Это была не курортная зона.
Его размышления прервал стук в дверь. Вошел Петренко. Он выглядел возбужденным.
«Алексей Иванович,вы не поверите. Помните того инженера, Ковалева, который жаловался на помехи?»
«Ну?»
«Так вот,я сегодня в райкоме комсомола по своему делу был, а он там как раз активничает. И слышу, он кому-то рассказывает, что его чуть ли не в командировку за границу отправляют! В Чехословакию! На стажировку!»
Гордеев насторожился. Виктор Ковалев работал инженером-конструктором на заводе «Эталон», который выпускал, в том числе, измерительные приборы для народного хозяйства. Не секретные, но все же... И после всей этой истории с шумом в эфире, который он так точно описал, его вдруг отправляют в соцстрану, но все же за кордон? Слишком большое совпадение.
«Серега, — медленно проговорил Гордеев, — а ты не находишь, что все это как-то... слишком гладко складывается? Старика-радиста поймали, молодого перспективного инженера – за границу. Как будто кого-то отвлекают или кого-то убирают».
Петренко присвистнул.
«Вы думаете,Ковалев...?»
«Я пока ничего не думаю.Но щекотливо это все».
В этот момент зазвонил телефон. Гордеев поднял трубку.
«Слушаю,капитан Гордеев».
«Алексей Иванович,это майор Семенов», — в трубке прозвучал ровный, лишенный эмоций голос. Гордееву показалось, что по спине пробежал мурашек. Словно майор знал, о чем они только что говорили.
«Слушаю вас,товарищ майор».
«Мне нужна та фотография из дела Лугового.Вы ее брали?»
Гордеев сглотнул.Как он узнал? Архивариуса? Или у него везде свои глаза и уши?
«Да,брал. Для уточнения некоторых деталей в отчете».
«Принесите.Ко мне в кабинет. Сейчас», — приказ прозвучал неоспоримо. Семенов назвал адрес и бросил трубку.
Гордеев посмотрел на фотографию, лежавшую на столе. Шахта «Глубокая-2». Молодой Луговой. Счастливая семья. И холодный голос майора, требующий вернуть этот кусок картона. Почему он так ею заинтересовался? Что в ней было такого важного?
«Петренко, — быстро сказал Гордеев, снимая с вешалки шинель. — Едем. Ты за рулем».
Они выехали на улицу. Петренко вел служебную «Волгу», Гордеев молча смотрел в окно. Он не отдавал фотографию. Не сейчас. Сначала он хотел понять, что она значит.
«Серега, сверни к старым промзонам. К шахте «Глубокая-2».
«Алексей Иванович,а майор... он ждет».
«Пусть подождет»,— отрезал Гордеев.
Дорога к шахте была разбитой, ухабистой. Заброшенные цеха, ржавые эстакады, покосившиеся заборы. Наконец, они увидели знакомые очертания копра – надшахтного здания. Он чернел на фоне серого неба, как гигантское надгробие. Ворота были заперты массивной ржавой цепью, но кто-то перекусил болт-резец, и цепь висела, просто накинутая на створки.
Гордеев и Петренко вошли на территорию. Под ногами хрустел шлак и битое стекло. Было тихо и пустынно. Они подошли к зияющему черным провалом главному стволу. Клети, разумеется, не было. Рядом валялись обломки кирпичей и куски ржавого железа.
И тут Гордеев заметил нечто, заставившее его кровь похолодеть. Рядом с входом в ствол, на утоптанной земле, лежал свежий окурок. Длинный, белый. «Marlboro».
Тот самый сорт, что он нашел в подвале на Чапаева, 15.
Сердце Гордеева заколотилось. Значит, связь есть. Человек, куривший «Мальборо» в подвале, бывал и здесь. Но кто он? Не дядя Миша, тот курил самокрутки-«козьи ножки». Это был кто-то другой. Возможно, тот самый «второй голос», настоящий шпион, для которого история с Луговым была лишь прикрытием.
«Смотри», — тихо сказал Петренко, указывая на землю.
Рядом с окурком были четкие следы от автомобильных шин. И не от одной машины. И еще – несколько свежих, глубоких отпечатков подошв мужских ботинок с крупным, агрессивным протектором. Один из следов был странным – он был как бы смазан, будто человек волочил ногу или тащил что-то тяжелое.
Внезапно из глубины ствола донесся приглушенный звук. Не скрежет и не стук. А короткий, металлический лязг. Словно где-то внизу, в темноте, захлопнулась железная дверь.
Гордеев и Петренко замерли, положив руки на кобуры с пистолетами Макарова.
Кто-то был в шахте. Прямо сейчас.
Петренко посмотрел на Гордеева вопросительно. Спускаться вниз, в непроглядную темноту заброшенной шахты, без света, без схем выработок, без поддержки – было чистым безумием. Но и уходить, оставив эту тайну нераскрытой, Гордеев уже не мог.
Он достал из кобуры пистолет, передернул затвор, отправляя патрон в патронник.
«Вызывай по рации подкрепление.И чтоб с фонарями и противогазами. А я... я пока перекрою этот выход», — тихо скомандовал он.
Но он знал, что это ложь. Он не собирался ждать. Тень, которую они преследовали, была здесь, в нескольких метрах под землей. И он чувствовал, что если упустит ее сейчас, то не найдет уже никогда.
Сделав знак Петренко следовать за собой, Гордеев шагнул к черному провалу ствола, нащупывая ногой первую скобу старой, ржавой лестницы, уходящей в абсолютную, беззвучную темноту.
Спуск в черноту был актом слепого доверия к скрипящим под ногами железным скобам. Ржавчина осыпалась, стоило к ним прикоснуться. Гордеев двигался первым, сжимая в одной руке пистолет, в другой – свой служебный фонарь, луч которого пробивал мрак лишь на несколько метров, упираясь в мокрые, почерневшие от времени бетонные стены ствола. Сверху доносилось приглушенное шипение рации Петренко – сержант оставался наверху, вызывая подмогу и контролируя выход.
Воздух с каждой ступенькой становился гуще, спертее. Пахло сыростью, гнилой древесиной и чем-то еще – едва уловимым, химическим, словно от старой проводки или разлагающейся краски. Где-то внизу с тихим плеском капала вода. Этот монотонный звук лишь подчеркивал звенящую, давящую тишину.
«Алексей Иванович, как там?» – донесся сверху голос Петренко, гулко отражаясь от стен.
«Пока тихо»,– откликнулся Гордеев, стараясь, чтобы его голос не выдавал напряжения.
Он спустился еще на несколько метров. Луч фонаря выхватил из мрака площадку – начало горизонтальной выработки. Тоннель уходил вправо, в непроглядную черноту. Пол здесь был усыпан щебнем и каким-то мусором. И на этом полу Гордеев снова увидел следы. Те самые, с агрессивным протектором. Они вели внутрь штрека.
Сердце бешено колотилось, адреналин гнал кровь по венам. Он шагнул в тоннель, чувствуя, как с каждым шагом его отрезает от выхода все большая толща земли и бетона. Стены здесь были укреплены старыми, прогнившими деревянными крепями, кое-где висели оборванные провода.
Он прошел метров двадцать. Тишину снова нарушил звук. На этот раз – слабый, похожий на стон. Человеческий стон.
Гордеев замер, прислушиваясь. Звук повторился. Он доносился справа, из небольшого ответвления, похожего на нишу или заброшенную камеру. Прижавшись спиной к холодной, влажной стене, Гордеев краем глаза заглянул внутрь.
Луч фонаря выхватил фигуру, сидящую на земле, прислонившись к стене. Это был мужчина в темной, грязной одежде. Его голова была опущена на грудь, одна рука неестественно вывернута. Рядом валялась разбитая каска. Но это был не шахтер.
«Милиция! Руки вверх!» – скомандовал Гордеев, входя в нишу и держа пистолет наготове.
Человек медленно поднял голову. Его лицо было бледным, испачкано грязью и кровью из носа. Но Гордеев его узнал. Это был «Цыган» – мелкий воришка и скупщик краденого, которого он не раз задерживал за кражи цветного металла. Настоящее имя – Виктор Суханов.
«Цыган? Ты что здесь черт делаешь?» – удивился Гордеев, опуская пистолет.
«Цыган» попытался улыбнуться, но вместо этого скривился от боли.
«Гордеев...Кажется, я попал...», – его голос был хриплым, прерывистым. – «Надо было просто... отдать посылку...»
«Какую посылку? Кому? Кто тебя так?»
«Цыган» покачал головой, и его взгляд стал невидящим.
«Не знаю я...Контакт... в кепке и очках... Дал пятьсот целковых... за одну только передачу... А потом... потом они появились...»
«Они? Кто?»
«Не видел...Сильные... Профессионалы... Отобрали все... И...», – он с трудом перевел дух, – «и вот...»
Гордеев наклонился к нему. «Цыган» был избит сильно, но, что более важно, он был напуган до полусмерти.
«Что они отобрали?О чем ты говоришь?»
«Коробочку... Маленькую... Металлическую... Сказали, если проболтаюсь... убьют...», – он снова застонал и закрыл глаза. – «Жарко... Воды...»
Гордеев сунул пистолет в кобуру и достал из внутреннего кармана фляжку с водой. Пока он подносил ее к губам «Цыгана», его взгляд упал на то, что тот сжимал в своей менее поврежденной руке. Не коробочку. А маленький, смятый клочок бумаги. Газетной бумаги.
Осторожно, чтобы не напугать его, Гордеев вытащил бумажку. «Цыган» уже был в полубреду и не сопротивлялся. Развернув ее, Гордеев увидел не текст, а ряд цифр, написанных химическим карандашом. И в углу – маленький, схематичный рисунок. Отдаленно напоминающий... чертеж какого-то прибора.
В этот момент сверху, из главного ствола, донесся громкий, усиленный мегафоном голос Петренко:
«Алексей Иванович!Осторожно! Сюда едут! Машины без опознавательных знаков! Две!»
Гордеев вздрогнул. Они нашли их. Или нашли «Цыгана». Или и то, и другое.
Он сунул бумажку в карман, вскочил на ноги.
«Держись,Цыган. Сейчас помощь спустится».
Но, выбегая из ниши обратно в основной штрек, он понял, что помощи для «Цыгана» уже не будет. Сверху послышались быстрые, уверенные шаги по железным скобам. Не один человек. Несколько. Спускались профессионально, быстро, без лишних слов.
Гордеев метнулся вглубь тоннеля, в сторону, противоположную от ствола. Ему нужно было время. Хотя бы минута, чтобы понять, что за цифры у него в кармане. Чтобы связать «Цыгана», коробочку, Ковалева и дядю Мишу в единую картину.
Луч его фонаря выхватил впереди еще один поворот. И за ним – слабый отсвет. Не от его фонаря. Искусственный, желтоватый свет. И снова – тихий, ритмичный щелчок. Совсем как тогда, в подвале на Чапаева, 15.
Он подкрался к повороту и заглянул.
В небольшом расширении тоннеля, на ящике из-под патронов, стояла лампа-«керосинка». Рядом с ней – не кустарный передатчик дяди Миши, а компактная, явно профессиональная радиостанция. Возле нее, спиной к Гордееву, сидел человек в темной куртке. Он был в наушниках и, не замечая ничего вокруг, что-то быстро и яростно передавал ключем. Тот самый «второй голос». Настоящий.
И в ту же секунду сзади, со стороны ствола, раздался спокойный, леденящий душу голос майора Семенова:
«Стой,капитан. Игру окончили. Выходите. И передайте то, что вы только что подобрали».
Гордеев замер, зажатый между радистом, который был всего в десяти шагах от него, и людьми Семенова, которые перекрывали путь к отступлению. Он был в ловушке. В каменном мешке, на глубине тридцати метров, с секретом в кармане, который, он теперь понимал, мог стоить ему жизни.
Человек у радиостанции, услышав голос Семенова, резко обернулся. Свет лапы упал на его лицо. Это был не Ковалев. Это был незнакомец, лет сорока, с жестким, обветренным лицом и холодными глазами. В его руке моментально оказался пистолет.
«Бросай оружие, капитан!» – раздалась новая команда Семенова. Гордеев услышал, как сзади щелкнули предохранители как минимум двух автоматов.
Он был в заведомо проигрышной позиции. Медленно, не делая резких движений, он опустил свой Макаров на землю и выпрямился.
«Выходите к нам, – скомандовал Семенов. – И вы тоже, товарищ «Механик». Представление окончено».
Радист, которого Семенов назвал «Механиком», с ненавистью посмотрел на Гордеева, но тоже опустил оружие. Видимо, он понимал, что против группы захвата ему не устоять.
Гордеев, подняв руки, шагнул из боковой выработки обратно в основной штрек. Навстречу ему шли трое людей Семенова в штатском, но с автоматами Калашникова в руках. За ними, словно тень, стоял сам майор. Его лицо в свете фонарей было невозмутимым.
«Обыскать его», – коротко бросил Семенов.
Один из оперативников быстро и профессионально ощупал Гордеева, извлек из кармана смятый листок с цифрами и передал его майору. Тот бегло взглянул на него, и в его гладах мелькнуло что-то, похожее на удовлетворение.
«Ловлю вас на месте нелегальной радиосвязи с иностранным агентом, капитан, а вы вместо протокола занимаетесь сбором улик, о которых вас не просили», – голос Семенова был ровным, но в нем явно звучала угроза.
«Я следовал за преступником, который избил человека! – резко парировал Гордеев, указывая в сторону ниши с «Цыганом». – Ему нужна срочная медицинская помощь!»
Семенов равнодушно пожал в указанном направлении.
«Этим займутся санитары.Если он еще жив. А ваша задача выполнена. Вы помогли задержать опасного преступника». Он кивнул на «Механика», которого уже держали под руки двое оперативников.
«Какого черта здесь происходит, Семенов? – не выдержал Гордеев. – Вы знали! Вы знали, что дядя Миша был невиновен! Он был прикрытием для этого... «Механика»! И вы использовали его, чтобы отвлечь внимание!»
Семенов сделал шаг вперед, и его лицо приблизилось к Гордееву. Оно было совсем близко, и в тусклом свете Гордеев увидел в его гладах нечеловеческий холод.
«Капитан, вы слишком многого хотите понять. Есть государственная необходимость. Есть враги, которых нужно обезвредить. А есть разменные пешки. Ваш дядя Миша был пешкой. И будьте осторожны, чтобы не превратиться в такую же. Заберите его», – последнюю фразу он бросил своим людям.
Гордеева грубо взяли под руки и повели к стволу. На последнем повороте он успел увидеть, как двое других оперативников волокут из ниши тело «Цыгана». Он был неподвижен. Словно тряпичная кукла.
Через пятнадцать минут Гордеев, все еще под конвоем, был на поверхности. Ночь была по-прежнему черной, но теперь ее прорезали фары еще двух «Волг». «Механика» уже затолкали в одну из них. Тело «Цыгана» бесцеремонно закинули в багажник другой.
Семенов, стоя у своей машины, закуривал.
«Ваш сержант уже в отделе,пишет объяснительную. Вы поступите так же. О деталях этой операции вы забудете. О «Механике», о «Цыгане», о бумажке. Это дело теперь мое. Если, конечно, вы дорожите своей должностью, а главное – своей свободой. Понятно?»
Гордеев молчал. Он смотрел на темный провал шахты, который поглотил и жизнь воришки, и правду о деле «Голоса». Он понял все. Семенов использовал историю с дядей Мишей как красивую легенду, чтобы прикрыть настоящую, гораздо более грязную операцию. А когда Гордеев начал подбираться слишком близко к истине, его решили нейтрализовать, выставив чуть ли не соучастником.
Он кивнул, не в силах вымолвить слово. Гнев и чувство бессилия душили его.
Его отвезли в отдел. Объяснительная заняла три часа. Он писал, что, следуя за подозрительным лицом («Цыганом»), забрел на территорию заброшенной шахты, где стал свидетелем стычки между неизвестными, в результате которой один человек («Цыган») погиб, а второй («Механик») был задержан прибывшей группой майора Семенова. Никаких цифр, никаких радиостанций, никаких разговоров о дяде Мише.
Под утро его отпустили. Выйдя из отдела, он увидел на небе первые проблески зари. Город просыпался, не подозревая, какая грязь и какая ложь копошатся в его подземельях.
Петренко ждал его у подъезда, с двумя стаканами чая из столовой.
«Алексей Иванович...Я все рассказал, как было. Про подкрепление, про машины...»
Гордеев взял стакан, поблагодарил кивком. Рука его не дрожала, но внутри все было выжжено дотла.
«Это не конец,Серега, – тихо сказал он, глядя на пустынную улицу. – Это только начало. Они убили человека, чтобы скрыть свою игру. И они думают, что могут делать это безнаказанно».
«Но что мы можем сделать? Против них...»
«Мы можем помнить,– перебил его Гордеев. – Помнить все. И ждать. Они ошиблись, показав мне свое истинное лицо. Рано или поздно они совершат следующую ошибку. И тогда... тогда мы будем готовы».
Он отпил глоток горячего, горького чая. Вкус был похож на вкус той самой правды, которую ему пришлось сегодня проглотить. Горькой, обжигающей, но единственно верной. Охота не закончилась. Она только перешла в скрытую, тихую фазу. Война капитана Гордеева с невидимым врагом, прячущимся под маской государственной необходимости, была объявлена. И отступать он уже не собирался.
Глава 3: Эхо в тоннеле
Прошло два месяца. Осень окончательно сдала свои позитуры зиме. Улицы города покрылись слоем плотного, утоптанного снега, в котором отражались тусклые фонари. Для капитана Гордеева эти два месяца стали временем глухой, внутренней осады. Он выполнял свою работу с прежней добросовестностью, но это была добросовестность автомата. Он патрулировал участок, разбирал бытовые ссоры, оформлял протоколы, но его мысли были где-то далеко, в лабиринтах служебных коридоров и в темноте шахты «Глубокая-2».
Официально дело «Голоса» было закрыто окончательно и с блестящими результатами. «Механик», чье настоящее имя так и не было озвучено, предстал перед закрытым судом и получил свой срок. История с дядей Мишей была предана забвению как досадная, но незначительная ошибка. Смерть «Цыгана» списали на несчастный случай – падение в шахту при попытке укрыться от милиции. Гордееву за «проявленную инициативу» и «помощь в задержании» объявили очередную благодарность и вручили ценный подарок – наручные часы «Слава». Он положил их в ящик стола, не снимая с заводской упаковки. Каждый раз, глядя на них, он вспоминал пустой взгляд «Цыгана» и холодные глаза Семенова.
Он пытался забыть, как ему приказали. Но не мог. Образ дяди Миши, читающего Пушкина своей дочери, и изуродованное тело воришки преследовали его по ночам. Он понимал, что стал соучастником лжи. И эта ложь разъедала его изнутри.
Однажды поздним вечером, разбирая архив в своем кабинете перед очередной проверкой, он наткнулся на папку с мелкими вещественными доказательствами по старым, уже закрытым делам о кражах. И там, среди конфискованных у спекулянтов пачек инвалюты и безделушек, он увидел знакомый предмет. Небольшой, потрепанный томик в картонной обложке. «А.С. Пушкин. Стихотворения». Тот самый, что был изъят у Михаила Игнатьевича Лугового.
Сердце Гордеева учащенно забилось. Он оглянулся – в отделе было пусто, глухо поздно. Он достал книгу. Она была легкой, старой, пахла дешевым табаком и пылью. Он машинально пролистал ее. Стихи сделанные аккуратным почерком. И вдруг, между страниц с «Евгением Онегиным», он нашел то, чего, казалось бы, там не должно было быть.
Вклеенный аккуратным треугольником сложенный листок папиросной бумаги. Осторожно развернув его, Гордеев увидел не стихи. Перед ним была схема. Не радиоаппаратуры. Это был чертеж, точная копия того рисунка, что был на клочке бумаги у «Цыгана». Только здесь он был более детальным. Измерительный прибор какой-то. И подпись: «Калибр. Завод «Эталон». Цех 4».
«Эталон». Завод, где работал Виктор Ковалев. Тот самый инженер, которого отправили в Чехословакию и который жаловался на помехи.
Гордеев почувствовал, как по спине побежали мурашки. Дядя Миша был не просто «пешкой». Он был почтальоном. Не для стихов. Для этой схемы. Он, с его кустарным передатчиком, был идеальным каналом для передачи микрофильма или зашифрованного сообщения. Его «голос» был дымовой завесой, но в его книге лежала самая что ни на есть настоящая улика. И Семенов, изымая книгу, либо не нашел этот вклеенный листок, либо... нашел, но оставил его там, как оставляют приманку в капкане.
Гордеев сидел, уставившись на схему, и его мозг лихорадочно работал, складывая разрозненные кусочки пазла. Ковалев, имеющий доступ к чертежам на «Эталоне». «Цыган», мелкий воришка, используемый для физической передачи какого-то предмета – той самой «коробочки». «Механик», профессионал, ведущий радиосвязь. И дядя Миша, «честный чудак», создающий информационный шум. Вся эта многоходовка была нужна для чего-то одного – для вывоза за границу некой технологии или образца с завода «Эталон». А Ковалев, отправленный в командировку, был, возможно, не стажером, а конечным курьером.
Его размышления прервал тихий скрип двери. Гордеев инстинктивно накрыл книгу ладонью. В дверь заглянул сержант Петренко. Он выглядел взволнованным.
«Алексей Иванович, вы тут одни?» – прошептал он, заходя и прикрывая за собой дверь.
«А что случилось?»
«Ковалев...Тот инженер. Вернулся».
Гордеев насторожился.«И что?»
«Да вот в чем дело...Вернулся он на неделю раньше срока. И... он в морге».
Гордеев медленно встал из-за стола.
«Как в морге?»
«Случайность.Несчастный случай. В Праге, говорят, на экскурсии, упал с Карлова моста. Тело репатриировали. Только что пришло извещение в отдел кадров завода».
Ледяная волна прокатилась по телу Гордеева. Несчастный случай. Как и со «Цыганом». Слишком удобно. Слишком чисто. Курьер выполнил свою работу, и его ликвидировали. Или он что-то знал и стал опасен. Или... его убрали, чтобы замести следы, ведущие к тем, кто его завербовал.
«Серега, – тихо сказал Гордеев, подходя к окну и глядя на темный двор отдела. – Ты помнишь ту бумажку, что я нашел у «Цыгана»?»
«Ну?»
«Она была не просто с цифрами.Там был чертеж. И он совпадает с тем, что я только что нашел в книге дяди Миши». Он показал Петренко вклеенный листок.
Петренко присвистнул.
«Так это...Это же целая сеть! И Ковалев был ее частью! И его убрали!»
«Убрали,– кивнул Гордеев. – Потому что он был слабым звеном. Молодой, неопытный, мог подвести. Или потому что его миссия была завершена».
Он повернулся к напарнику, и в его глазах горел новый, острый огонь. Огонь не слепой ярости, а холодной, расчетливой решимости.
«Семенов знал.Он знал все это с самого начала. Он не боролся с этой сетью. Он ею управлял. Он – их «крыша». А дядя Миша и «Цыган» были расходным материалом».
«Но что мы можем сделать? – развел руками Петренко. – Пойти к Михееву? Он нас обоих под трибунал отдаст, выслушав про майора КГБ».
«Мы не пойдем к Михееву,– сказал Гордеев. – Мы пойдем другим путем. Есть один человек. Старая знакомая. Инженер-геолог, Ирина Телегина. Она работала со старыми картами шахтных выработок. Если где и можно было спрятать что-то действительно важное, так это в тех лабиринтах. И она... она не любит Семенова. У них старые счеты».
«Какие счеты?»
«Ее брата,талантливого геолога, в шестидесятые оклеветали и посадили по наводке того же Семенова, тогда еще капитана. Он не выдержал лагерей. Она знает, с кем имеет дело».
Гордеев аккуратно сложил листок с чертежом и спрятал его во внутренний карман гимнастерки.
«Завтра мы навестим Ирину Викторовну.А сейчас... – он посмотрел на часы, – сейчас нам нужно сделать вид, что мы ничего не знаем. Что мы верим в несчастный случай с Ковалевым. Что мы проглотили их ложь».
Он потушил свет в кабинете, и они вышли в пустой, освещенный ночниками коридор. Но, проходя мимо окна канцелярии, Гордеев заметил на улице, в тени , темный силуэт припаркованной «Волги». В ней горел тусклый огонек сигареты.
Его сердце сжалось. Его уже не просто подозревали. За ним следили. Каждое его движение было на счету. Он был пешкой, которая вдруг решила пойти своим путем. А с такими пешками в игре Семенова не церемонились.
«Иди домой, Серега, – тихо сказал он Петренко. – И будь осторожен. За нами следят».
Он вышел на морозный воздух, глубже надвинул фуражку на лоб и пошел, не оглядываясь, чувствуя на себе тяжелый, невидимый взгляд из темноты машины. Он шел по своему участку, по спящим улицам, но теперь он знал – это не просто город. Это гигантская шахта, полная ловушек и теней. И чтобы выжить и победить, ему предстояло научиться видеть в этой темноте лучше, чем его враг. Его личная война только что перешла в новую, еще более опасную фазу.
На следующее утро, выполнив все формальности и убедившись, что за ним не идет явный хвост, Гордеев отправился на другой конец города, в старый район с дореволюционной застройкой. Ирина Телегина жила в одном из таких двухэтажных кирпичных домов, чьи стены помнили еще царских чиновников. Ее квартира была на втором этаже, с отдельным входом с чугунной лестницы.
Он постучал. Дверь открыла женщина лет пятидесяти, с строгим, умным лицом и седыми волосами, убранными в тугой узел. Увидев милицейскую форму, она нахмурилась.
«В чем дело,товарищ?»
«Ирина Викторовна? Капитан Гордеев. Мне нужно поговорить с вами. Наедине».
В ее гладах мелькнуло что-то острое,настороженное. Имя «Гордеев» ей, судя по всему, ничего не говорило, но визит милиционера явно не сулил ничего хорошего.
«Входите»,— коротко бросила она, пропуская его внутрь.
Квартира была захламлена книгами, папками с чертежами и образцами пород, расставленными на полках. Воздух пах бумажной пылью и камнем. Настоящее логово ученого.
«Я знаю о вашем брате, Ирина Викторовна», — начал Гордеев, не теряя времени. — «И я знаю, кто был причастен к его делу. Майор Семенов».
Имя прозвучало, как выстрел. Женщина побледнела, ее пальцы сжали край стола.
«Что вам от меня нужно?»— ее голос дрогнул.
«Помощи. Я считаю, что Семенов покрывает преступную группу, связанную с шахтой «Глубокая-2». И, возможно, использует старые выработки. Мне нужны карты. Самые подробные, какие есть».
«Почему я должна вам верить? Вы же милиция. Вы все там заодно».
«Потому что я хочу докопаться до правды.А Семенов и его люди уже убили как минимум двух человек, чтобы ее скрыть. Ваш брат стал их жертвой тогда. Сейчас гибнут другие. Помогите мне остановить их».
Он смотрел ей прямо в глаза, пытаясь передать всю серьезность своего намерения. Ирина Викторовна изучала его лицо, ища ложь. Видимо, не найдя ее, она тяжело вздохнула.
«Карты...Да, у меня есть кое-что. Неофициальное. Геодезические съемки, которые мы делали перед консервацией шахты. Там есть... аномалии».
Она подошла к старому дубовому шкафу и достала свернутую в тубус пожелтевшую кальку. Развернув ее на столе, Гордеев увидел сложную, испещренную линиями схему. Это был лабиринт тоннелей, штреков, вентиляционных ходов.
«Смотрите, — ее палец ткнул в одну из зон. — Официально эта ветка, ответвление №7, была затоплена и забетонирована в 68-м. Но вот свежие замеры сейсмодатчиков, которые мы ставили полгода назад для исследования просадки грунта... Они показывают слабые, но регулярные вибрации. Здесь». Она обвела небольшой участок на схеме. «Кто-то или что-то там работает. И не вода. Ритмичные вибрации. Механические».
Ледяная уверенность сковала Гордеева. Он был прав. Шахта была не просто местом встречи. Она была укрытием. Базой.
«Можно определить,что именно?»
«Без спуска на место – нет. Но судя по характеру вибраций... это может быть генератор. Или небольшой станок».
«Станок...— Гордеев вытащил из кармана копию схемы из книги. — Связано ли это с этим?»
Ирина Викторовна надела очки и внимательно изучила чертеж. Ее брови поползли вверх.
«Это...это схема калибровочного модуля для высокоточных измерительных приборов. Вещь очень сложная. Такие на «Эталоне» делают. Вы говорите, это связано с шахтой?»
«Я почти уверен в этом. Они что-то там производят или тестируют. Что-то, что нельзя делать на обычном заводе».
Внезапно с улицы донесся резкий звук– визг тормозов, а затем глухой удар. Оба вздрогнули. Гордеев подбежал к окну, осторожно отодвинув занавеску.
Внизу, у чугунной лестницы, стояла та самая темная «Волга». А перед ней – сержант Петренко, который, видимо, решил подстраховать Гордеева и приехал следом. Его мотоцикл «Урал» теперь лежал на боку, а сам он, отброшенный ударом, медленно поднимался на ноги, держась за плечо. Из «Волги» вышел один из людей Семенова, тот самый сухопарый оперативник. Он что-то говорил Петренко, его поза была агрессивной.
«Они нашли меня, — прошептал Гордеев. — И теперь знают, что я здесь».
Он видел,как Петренко, хромая, отступал к своему мотоциклу, а оперативник шаг за шагом наступал на него.
«Ирина Викторовна, — быстро обернулся Гордеев, — вы должны уйти. Сейчас. Возьмите самые важные документы и карты. Они не пощадят вас».
Женщина смотрела на него с ужасом, но кивнула, ее руки уже тянулись к папкам.
«А вы?»
Гордеев уже снова смотрел в окно. Он видел, как к «Волге» подъехала вторая машина. Из нее вышел сам майор Семенов. Он спокойно подошел к Петренко, сказал что-то, и сержант резко выпрямился, лицо его побелело. Семенов посмотрел вверх, прямо на окно, за которым стоял Гордеев. Их взгляды встретились сквозь стекло. И Семенов улыбнулся. Тонкой, холодной улыбкой палача, который наконец-то загнал свою дичь в угол.
Гордеев отшатнулся от окна. План рушился на глазах. Петренко в их руках. Выход из дома блокирован. Он был в ловушке. И на этот раз – без темноты шахты и без возможности отступления.
«Ирина Викторовна, — его голос был хриплым, но твердым, — есть запасной выход?»
«Через черный ход...в соседний двор... но он всегда заперт на замок...»
Гордеев схватил со стола тяжелую бронзовую пресс-папье в виде глобуса.
«Сейчас он будет открыт».
Он был загнан в угол,но сдаваться не собирался. Если правда должна была вырваться на свободу, ей предстояло проложить себе путь через кирпичные стены и человеческую подлость. И он был готов стать ее тараном.
Он рванул вглубь квартиры, следом за испуганной Ириной Телегиной. Черный ход оказался заставленным старыми ящиками, но массивный замок на двери действительно висел ржавый и неподвижный. Раздумывать было некогда. Гордеев изо всех сил ударил пресс-папье по замку. Раздался оглушительный лязг, железо поддалось, и дверь с скрипом отворилась, впуская внутрь поток морозного воздуха и запах старого подвала.
«Бегите!» — крикнул он Ирине Викторовне, сунув ей в руки свернутую схему. — «Найдите место, чтобы спрятаться! Не возвращайтесь домой!»
Она кивнула, ее глаза были полны страха, но и решимости. Через секунду она скрылась в темноте подъезда соседнего дома.
Гордеев захлопнул дверь, подперев ее тем же ящиком. Это давало ему считанные секунды. Он услышал грохот и грубые голоса на лестнице — люди Семенова ломились в основную дверь.
Он огляделся. Его взгляд упал на старый, покрытый пылью планшет Ирины Телегиной, лежавший на стуле. Рядом валялась пачка свежих, чисто исписанных листков — полевые заметки. И на самом верху, будто только что подчеркнутое, название: «Шахта «Глубокая-2». Сектор G. Аномалия: тепловой след».
Тепловой след. Значит, там не только вибрации. Там есть источник тепла. Жизни.
Дверь на лестничной клетке с грохотом поддалась. В квартиру ворвались двое оперативников Семенова с автоматами наизготовку.
«Стоять! Руки вверх!»
Гордеев медленно поднял руки. Он стоял спиной к ним, глядя в окно, за которым уже виднелась фигура Семенова, поднимающегося по лестнице. Его время истекло.
Но он не был побежден.
Один из оперативников грубо обыскал его, вытащив пистолет.
«Где старуха?»— прошипел он.
«Какая старуха?» — спокойно ответил Гордеев. — «Я здесь один. Зашел попросить стакан воды. Хозяйка, видимо, вышла».
В дверном проеме появился Семенов. Его лицо было маской ледяного спокойствия.
«Где схема,Гордеев? И где геолог?»
«Не знаю, о чем вы, товарищ майор. Я здесь по служебной необходимости. Проверял сообщение о шуме».
Семенов медленно вошел в комнату, его взгляд скользнул по разбросанным бумагам и остановился на открытом планшете. Он подошел и взял в руки верхний листок. Прочитал. И его лицо исказилось гримасой ярости, которую он тут же взял под контроль.
«Сектор G... — произнес он тихо, почти задумчиво. — Очень настойчивый вы человек, капитан. И очень глупый».
Он повернулся к своим людям.
«Увезти его.Место «Х». И найти эту Телегину. Она не могла далеко уйти».
Гордеева снова скрутили и повели к выходу. На лестнице он увидел Петренко. Сержанта держали двое других оперативников, у него была разбита губа, но в глазах горел огонь.
«Алексей Иванович!Я...»
«Молчи, сержант, — строго оборвал его Гордеев. — Выполняй свой долг. Все будет правильно».
Он попытался передать ему взглядом все, что мог: Держись. Мы еще поборемся.
Его затолкали в «Волгу». Машина тронулась, увозя его в неизвестном направлении, в место под кодовым названием «Х». Но странно, несмотря на безнадежность положения, Гордеев не чувствовал отчаяния. Он проиграл один бой. Но не войну.
Пока его везли, он сумел незаметно разжать пальцы. В его ладони лежал крошечный, смятый клочок бумаги, который он успел вырвать из пачки на столе, пока оперативники обыскивали его. Это был обрывок того самого листка с пометкой о тепловом следе. На нем было лишь одно слово и цифра: «Вент. шахта 7G».
Это была нить. Тонкая, как паутина, но единственная. Они думали, что поймали его и обезглавили сопротивление. Они не знали, что он уже передал эстафету. Петренко видел его взгляд. Ирина Телегина была на свободе со схемами. А у него в руках была зацепка, которая могла привести к самому сердцу логова Семенова.
«Вент. шахта 7G»... Все еще начиналось.
Конец первого цикла.