— Пап! Ты, главное, не волнуйся. Всё будет нормально, я знаю.
— Уверена?
— Ну, конечно!
— Ловлю на слове.
— Договорились. Ну, всё, пап. Я побежала. Пока.
— До завтра, Машуль…
Младшая скрылась за дверью. Николай Иванович негромко вздохнул, с помощью пульта поднял спинку кровати (эх, такие бы технологии, да на полвека назад) и потянул к себе лежащую рядом на тумбочке подшивку старых газет.
Дочь специально сделала кучу копий в архиве и сшила их вместе.
Удобная штука, если подумать. Раньше, как помнится, ротапринты газетных статей приходилось ждать по неделе и дольше, и то — если дадут разрешение. А давали его, увы, не всегда. Причём, не только «обычным» гражданским, но и по спецзапросу. Секреты Родины, пусть даже их печатали в СМИ миллионными тиражами, отечественные архивариусы хранили, почти как Мальчиш-Кибальчиш — Военную Тайну…
А Машка и впрямь молодец. Сперва в МГУ сама без протекции на бюджет поступила, потом в 26 с небольшим — кандидатская, теперь в Институте Всеобщей истории не на последних ролях… Замуж вот выскочила, и вроде бы по любви…
Жаль, Лидия не дождалась, третья жена Николая Ивановича. Сгорела от онкологии меньше, чем за три месяца. И никакое лечение, ни деньги, ни связи не помогли. Какая-то скоротечная форма, ничего не попишешь…
Подшивку газетных копий Николай Иванович листал минут сорок. Тридцать четыре номера вологодского «Красного Севера» второй половины 1958-го и января-февраля 59-го. Всё, что Машуня смогла найти в ближайшие пару суток после того, когда позвонили из Бакулевского и сообщили, когда операция.
Пообещали: всё пройдёт быстро. День подготовки и ожидания в индивидуальной палате (обошлось это, к слову, не так уж и дорого). Потом, собственно, операция. Шунтирование плюс что-то побочное (сказали: рутина, опасности никакой). Затем вентиляция лёгких, высокотехнологичная ускоренная реабилитация и… короче, «через неделю-другую, господин Петражицкий, будете, как огурчик, даже не сомневайтесь»…
В современную медицину Николай Иванович верил. По крайней мере, по части сердечно-сосудистых заболеваний. Сейчас их и вправду лечили неплохо. Ну, если конечно вовремя диагностировать и не запускать.
Проблемы с сердцем у Николая Ивановича обнаружились ещё три года назад. Однако он всё откладывал и откладывал. Попросту некогда было. Да и гражданскую службу оставлять не хотелось. А когда его всё-таки уговорили, что, мол, пора — возраст, то не нашёл «ничего умнее», кроме как «сбежать» добровольцем на СВО. Правда, подписывать стандартный армейский контракт с ним не стали (всё по той же причине — возраст). А вот в один из отрядов БАРС, пусть со скрипом, но приняли. Опыт двух войн, афганской и первой чеченской, просто так не пропьёшь. Армейские навыки стоят дорого. Тем более, когда они боевые, а не хозяйственные.
Два полугодовых срока Николай Иванович отбарабанил нормально, но третий, увы, не осилил. Списали досрочно. Вчистую, по медпоказаниям. Сказались те самые не решённые вовремя сердечно-сосудистые проблемы…
На номере от 28-го ноября 1958-го Николай Иванович остановился. То есть, сперва пролистнул, как все предыдущие, прошёлся глазами по передовице, проверил «подвалы», колонки, короткие сообщения, а затем неожиданно для себя вернулся на вторую страницу.
«В жизни всегда есть место подвигу». Заголовок, к началу восьмидесятых ставший почти что банальным, а после и вовсе, на фоне развала страны, превратившийся в издевательский. Однако в послевоенные годы и ещё пару десятилетий спустя советские люди, в подавляющем большинстве, воспринимали подобные заголовки как должное. И журналисты, писавшие такие статьи, ещё не держали фигу в кармане и писали их действительно искренне, с восхищением и надрывом, а не дежурными фразами, с плохо скрываемым безразличием.
Демобилизованный солдат. Обычный советский парень, двадцати одного с небольшим. Военный строитель, закончивший службу и возвращающийся домой. Полный надежд и планов. Верящий в собственную страну и готовый её защищать. Готовый защищать её граждан от всяческой нечисти. Да и не только граждан, а всех, кому требуется защита. Остановивший подонков, решивших ограбить женщину. Проехавший почти полстраны и получивший смертельный удар, когда до родного дома оставалось меньше ста километров.
Нет, Николай Иванович не задавался вопросом: а мог бы он сам, вот так же, в одиночку и без оружия? Он просто смотрел на отретушированное газетное фото. На дату. На место. На имя героя. На отчество. На фамилию…
Пятнадцатого ноября пятьдесят восьмого. Тот самый день, когда он родился. И когда умер тот парень. Пал смертью храбрых в неравной схватке с бандитами. Которого тоже звали Николаем Ивановичем. Только не Петражицким, а Стрельниковым. И поезд. Москва-Архангельск. С остановкой на станции Вологда.
И там, и там Петражицкий бывал, и не только бывал, но и жил. В Вологде с 83-го по 94-й, в Архангельске с 71-го по 76-й. А до того в Онеге, где, собственно, и родился. Ранним субботним утром пятнадцатого ноября пятьдесят восьмого…
Николай Иванович вернул подшивку на тумбочку, опустил изголовье кровати и выключил верхнее освещение, нажав кнопку на пульте.
Хорошие нынче палаты в медцентрах. Технологичные. Не то, что в дни его молодости.
А молодость у Николая Ивановича была… Да нет, не такая уж и боевая, как можно подумать, но всё равно — приобретённого опыта, как профессионального, так и жизненного, хватало с лихвой.
Мать — главный бухгалтер на рыбзаводе, отец — начальник строительного участка в лесхозе. Уважаемые в городе люди. Малая толика этого уважения перепадала и Николаю, и эту толику ему постоянно приходилось подтверждать и поддерживать. Дома, в школе, на улице, в секции самбо, на «практике» во время каникул, на вечерних прогулках с девчонками… А когда семья переехала в областной центр, ещё и разборки с местными хулиганами в уравнение жизни добавились. Плюс новоявленным одноклассникам пришлось по новой доказывать, что он не слабак и не нытик...
«Голова, сынок, это хорошо, — любил приговаривать Петражицкий-старший. — Но если ты не умеешь себя защищать, она не поможет. Да и работать надо уметь не одной только головой. Без рук она как кочан капусты на пустом огороде...»
И Николай учился работать руками.
Плотничать и столярничать он начал ещё до школы и годам к десяти уже довольно уверенно владел пилой, стамеской, рубанком, а топором мог не только дрова колоть, но даже венцы у срубов тесать «в охлуп» или «в лапу». А став чуть постарше, принялся под руководством отца осваивать и другие рабочие специальности. Слесарное дело, электромонтаж, сантехника, профессии каменщика, штукатура, бетонщика, арматурщика... Чуть позже, после восьмого класса, когда появилась возможность попасть на спецкурсы в областной ДОСААФ, Николай без раздумий рванулся туда постигать «науки» по управлению автомобилем, бульдозером, экскаватором, краном и ещё кучей других машин-механизмов, что были знакомы ему с детских лет, с тех самых пор, как он впервые попал на настоящую стройплощадку...
Нет, сразу по окончании школы корочки бульдозериста и крановщика Николай Петражицкий, конечно, не получил (из-за возраста и отсутствия опыта), но справку, что курс он прослушал, теорию и практику знает, ему в ДОСААФе всё-таки выдали. Вместе с водительскими правами категории В и С. Правда, с отметкой: допускается к управлению по достижении 18 лет, не раньше...
Применить обретённые рабочие навыки Николай сумел через год, уже будучи студентом престижного московского вуза — приснопамятной «Плешки» (Института народного хозяйства имени Г.В.Плеханова).
Несмотря на все возражения-уговоры родителей (никому, мол, ты там не нужен, там всё давно схвачено, лучше бы шёл по строительной части и ближе к дому), в «кузницу экономических кадров страны» он решил поступать сам. Сам подготовился к сдаче экзаменов, сам выяснил неизвестные рядовому школьнику нюансы поступления в этот вуз, сам смог пробить (через школьную комсомольскую организацию и ДОСААФ) рекомендацию от горкома, сам (на заработанные на строительной практике деньги) приобрёл билет до Москвы... И к удивлению многих, таки сумел поступить и не вылететь после первой же сессии. А после второй, к слову, довольно успешной, без троек, он в составе студенческого строительного отряда отправился в северный Казахстан. Первокуров туда обычно не брали, но Николаю всё-таки удалось убедить командира и основной костяк, что бесполезным он на стройке не будет.
Так, собственно, и случилось. Николай перевыполнил своё обещание на двести процентов: он стал не просто небесполезным, он стал буквально незаменимым, позволив всем заработать за это лето по полторы с лишним тысячи на человека. Подобного, как ему потом объяснили, не ожидали не только те, с кем он вместе работал, но и другие. Так что на следующее лето за него, уже как за мастера на все руки, конкурировали наиболее опытные отряды со всего института. Сам Николай, впрочем, проблемой выбора не заморачивался — остался в той же команде, с которой работал после первого курса. Только на это лето их отряд отправился не в Казахстан, а в Норильск, где бойцы заработали — страшно сказать — в два раза больше, чем год назад. В среднем, три двести на брата — годовая зарплата профессора их «альма матер». Ну, если, конечно, одни трудовые доходы считать, без «приработков».
А в самом начале третьего курса Николай Петражицкий женился. По мнению большинства, довольно удачно. Папаша Татьяны, его однокурсницы, ставшей в одночасье женой, работал в системе столичной торговли. Должность имел не маленькую, связи широкие, положение в обществе, близкое к самому верху. Так что уже в феврале 79-го новоиспечённые молодожёны получили ключи от квартиры, пусть и однушки, пусть и не новой, зато своей. Все деньги, оставшиеся от заработанного в стройотрядах, Николай по совету тестя вложил в какую-то хитрую схему обмена, и эта схема сработала. По форме она являлась законной, но по существу… Нет, никаких подозрительных фактов в цепочке сделок и разрешений Николай не нашёл, но червячок сомнений его всё же глодал. Уж слишком всё прошло гладко, без единой заминки на всех абсолютно уровнях, от райисполкома до ЖЭКа.
Татьяну моральные проблемы супруга не волновали. После вселения в собственное жильё её больше заботило обустройство семейного гнёздышка плюс «встраивание» мужа в тот образ жизни, к какому привыкла.
«Как думаешь содержать семью?» — спросил Николая тесть через пару месяцев после свадьбы.
«Пока учусь, через стройотряды. Потом буду делать карьеру», — ответил ему Николай.
Тесть тогда развивать эту тему не стал, но вспомнил о ней аккурат в тот момент, когда «стройотрядовские» деньги у зятя закончились, а заработать новые он пока не успел. Николаю было предложено время от времени исполнять отдельные просьбы как самого тестя, так и тех, на кого он укажет.
«Можешь не беспокоиться, ничего криминального в этом нет, — сообщил тот в приватной беседе. — Тем более что живых денег ты получать не будешь. Ты будешь получать нечто большее. Опыт и связи. А опыт и связи, мой мальчик, ценятся в этом мире гораздо дороже, чем деньги…»
За полтора месяца Николай выполнил четыре подобные просьбы. Трижды ему пришлось поработать курьером — отвозил какие-то запечатанные документы по адресам известных московских универмагов. А один раз он вместе с тестем побывал на приёме в одной из структур Внешторга. Мероприятие, учитывая присутствие там иностранных гостей, оказалось весьма познавательным. По крайней мере, разговорную практику, причём, сразу на двух языках (английском и испанском) Николай получил. И даже с десяток особых идиоматических выражений запомнил — из тех, что на кафедре в вузе не преподавали.
Однако на этом все поручения-просьбы закончились. По внешней причине. В начале марта тесть Николая попал под подозрение по начинающемуся раскручиваться в столице «рыбному делу» — серии уголовных расследований злоупотреблений в системе специализированных магазинов «Океан».
Информация о случившемся просочилась и в «Плешку».
«Общественность» в лице вузовского комитета ВЛКСМ отреагировала мгновенно. Комсомольское собрание факультета провели в кратчайшие сроки. Главный вопрос повестки: персональное дело четы Петражицких.
Народу набилось — полная аудитория. Даже декан с парторгом припёрлись, по праву «старших товарищей». Последний, к слову сказать, уже давно точил зуб на «шабашника» Петражицкого, «позорящего» своими летними заработками высокое звание комсомольца-студента лучшего экономического вуза страны. Ну, не давали они покоя коммунисту-доценту, аж кушать не мог, а уж пропустить столь знаковое событие — тем более.
Опыта публичных дискуссий такого уровня, да ещё и похожих на откровенную порку (когда все против одного, а кто не против — помалкивает), Николай не имел, поэтому развести его на эмоции оказалось нетрудно. Особенно после того, как «общественность» начала перекладывать ещё не доказанные грехи его тестя на него самого и Татьяну… Причём, в большей степени, как раз на Татьяну, ведь «по мнению большинства комсомольцев вуза и факультета, сия особа ну просто никак не могла не знать про делишки папаши».
И вот тут Николай не стерпел и наговорил на собрании много такого, чего говорить не стоило. А под конец, уже совсем перестав себя сдерживать, в ответ на неявно высказанное «Слабо́?» черкнул на столе у президиума заявление о своём отчислении из института «по собственному». Хорошо хоть, что фразу «по идеологическим соображениям» додумался в текст не вставлять, но и того, что в сердцах написал, хватило с лихвой. Из «Плешки» его вышибли с треском. Буквально день в день. Но, что удивительно, в комсомоле оставили. И в отношении жены обошлись только выговором, «без занесения».
Позднее, когда эмоции улеглись, а поступки остались, Николай наконец-то понял, какую глупость сморозил. Однако пытаться вернуть всё взад, идти на поклон к декану, в партком, ректорат, комитет комсомола даже не помышлял. «Никогда и ничего не просите у тех, кто сильнее вас», — вычитал он когда-то в одном полузапрещённом романе. Поэтому он, как лётчик, «тянул штурвал до конца», а там — будь что будет.
В его случае «будь что будет» реализовалось в быстрый призыв в «несокрушимую и легендарную».
Бегать от армии, искать возможности откосить бывший студент Петражицкий не собирался. Так что в начале мая он очутился сперва в учебке под Нальчиком, потом там же в августе получил две сержантские лычки, затем инженерная горно-дорожная рота в мотострелковой бригаде, а дальше, в марте 80-го — отдельный инжбат разграждения в составе ограниченного контингента советских войск в Демократической Республике Афганистан.
Сначала командир отделения, затем замкомвзвода, он строил дороги, мосты, прокладывал горные серпантины, туннели, возводил укрепления, военные городки, занимался инженерной разведкой местности, минировал душманские тропы, сопровождал колонны, попадал вместе с ними в засады, сам принимал участие в засадах на вражеские караваны, расчищал БРЭМами и специальными машинами разграждения завалы в горах, тушил пожары, эвакуировал раненых, поломанную и подбитую технику...
Свой интернациональный долг (без всяких кавычек) старший сержант Петражицкий исполнил достойно. Две лёгких контузии, осколочное бедра по касательной и буквально за месяц до дембеля вручённая перед строем медаль «За отвагу».
Да, эта война была не похожа на те, какие показывали в кино, о каких он читал, но всё же это была война, и награждали на ней не памятными наградами, не гражданскими, не юбилейными, а боевыми. Жаль только, в Союзе тогда об этой войне почти ничего не знали. Советские люди принимали Олимпиаду, строили БАМ, запускали космические корабли, ходили в театры и на стадионы, стояли в очереди за дефицитом, читали газеты и книги, смотрели по телевизору фигурное катание и хоккей и даже не думали, что где-то рядом, «за речкой», их восемнадцатилетние пацаны воюют, как деды и прадеды, по-настоящему, когда или ты, или тебя, и каждый лишний патрон, снаряд, мина, глоток воды, индпакет способны спасти чью-то жизнь и отнять чужую.
Когда в 1981-м Николай возвращался домой, он несколько суток не мог привыкнуть к тому, что лязги вагонных сцепок — это не грохот гусениц по камням, свист пара из водяного титана — не вой от прилёта «мины», а крики носильщиков за окном команду «К бою!» напоминают только отчасти.
А ещё ему каждую ночь, пока поезд мчался с юга на север, снился один и тот же сон. Эпизод того самого боя в августе 80-го, за который ему и дали «Отвагу». Его зависшая над пропастью ИМР-1, отчаянно цепляющаяся отвалом за груду щебёнки. Окровавленное тело мехвода. Горящий огненным факелом бензовоз. Треск автоматных очередей и стрекот турелей «Шилки», вздёрнутых едва ли не к небесам, поливающих 23-мм снарядами засевших на склоне «ду́хов»…
Этот сон не отпускал Николая Ивановича долгие годы, то уходя, то опять возвращаясь — на день, на неделю, на две. Николай Иванович практически свыкся с ним, научился не просыпаться в холодном поту среди ночи, натренировался воспринимать его как игру подсознания. Просто картинки. Просто кадры из прошлой жизни, которая никогда не вернётся, как ни крути…
И вот сегодня, в ночь перед операцией, эти картинки вернулись. Живою волною воспоминаний, словно бы всё это происходило не несколько десятилетий назад, а буквально вчера, и память ещё не успела подёрнуться множеством новых событий и новых эмоций.
Ему опять снились залитые солнцем горы, пылающий бензовоз, почти опрокинувшаяся ИМР, плюющаяся очередями «Шилка», бойцы, укрывающиеся под скальным уступом от огня сверху… И уже мелькающие на другой стороне ущелья «душманы». Для которых запертая на дороге колонна — как на ладони. Стоит им лишь подтащить на позицию миномёты и какую-нибудь «безоткатку», и всё — разгром неминуем. И авиаподдержку не вызвать. В этом горном колодце (типичной радиояме), чтобы поймать волну, надо забраться на самую верхотуру. Единственный выход — попробовать сдвинуть в сторону горящую технику и попытаться прорваться на скорости через опасное место. Но как её сдвинешь, если сзади завал, ИМР вне игры, а коробочки БМП-БТР слишком лёгкие и слишком «горючие», чтобы сковырнуть на обочину бензовоз, заполненный топливом под завязку?
И так же, как раньше, Николай Иванович снова выпрыгивает в своём сне из машины и несётся под пулями к бензовозу.
Ручка у водительской дверцы горячая, раскалённый металл обжигает ладони.
Плевать!
Короткий рывок. Дверца распахивается настежь.
Погибший водитель вываливается наружу. Петражицкий быстро оттаскивает его в сторону и запрыгивает в кабину.
Удивительно! Двигатель до сих пор не заглох, и даже передачи работают.
А вот тормоза уже всё.
Приходится дёргать рычаг на перегазовке в надежде, что КПП не рассыплется раньше времени.
Коробка не рассыпается. Тяжёлый КрАЗ медленно едет к обрыву дороги, переваливая через разлетевшиеся по полотну и обочине каменюки. В последний миг, когда правое колесо бензовоза уже проваливается в бездну, старший сержант выпрыгивает из машины и откатывается от обрыва. Мимо грохочет полыхающая цистерна.
Жар от горящего топлива опаляет лицо, одежда дымится, обожжённые руки хватаются за оголившийся обломок скалы и коротким рывком бросают за него побитое тело. С другого края ущелья бьёт пулемёт. Фонтанчики попаданий взбивают пыль на дороге возле укрытия. Противно визжат рикошеты. «Шилка» разворачивает башню и лупит по площадям. Чужой пулемёт замолкает. Головной БТР движется через завал по расчищенной «тропке», стараясь прикрыть сержанта огнём. Ему надо только подняться. Снова подняться под пулями и нырнуть за броню...
Всё, как тогда. Как полвека назад, на участке дороги Чаугани-Бану...
Надо только подняться. Просто подняться и всё.
Но ноги в сегодняшнем сне почему-то отказывают.
А ещё дико рвёт сердце, словно его пронзили штыком...
Сон обрывается...
Сознание гаснет...
А когда оно возвращается, Николай Иванович неожиданно обнаруживает себя не в больничной палате и не в афганских горах, а в тёмном вагонном тамбуре, на забрызганном кровью полу, привалившимся спиной и затылком к запертой двери...